Иногда бумажные самолётики меняют траекторию. Нерассказанная история красной шапочки

***

«Хорошая сказка всегда заканчивается для главных героев не лучшим образом. А в противном случае — это плохая сказка»

      — Неужели больше ничего нельзя сделать? — голос женщины дрожит, а Юнги больше ничего не чувствует. Он слышит глубокий выдох врача и жалобный всхлип матери, но будто пребывает не здесь, сделать и сказать ничего не может. Уши закладывает и, кажется, будто вокруг всё вмиг исчезает, а маленький человек по имени Мин Юнги падает в бездонную пропасть.       — Операция более невозможна, мы не сможем удалить опухоль, не повредив жизненно важные структуры мозга… — издали доносится продолжение разговора. — Она слишком распространилась, я сожалею…       — Получается, всё было зря? — встревает Мин с вопросом тихим, он глазами пустыми, стеклянными на врача, которого с самого детства знает, глядит.       — Юнги, — сколько лет прошло, а голос доктора впервые звучит так бессильно. — Ты уже не маленький мальчик… И я скажу, что не зря, ты старался, мы старались, согласись, будь всё гораздо хуже, если бы наша история закончилась раньше.       — Ну и сколько… — парень придерживает под локоть мать, которая едва на ногах держится, помогает ей опереться о белёсую кушетку. — Сколько осталось до конца? — сколько времени Мин себе сохранил долгим лечением, постоянными облучениями и излишне осторожной жизнью?       — Устрой себе самую лучшую весну…

***

      Три месяца, ответ очевиден. Тело Мин Юнги по приказу своего собственного монстра запустило обратный отсчёт, наплевав на всякие надежды.       Глиобластома. С этим страшным зверем мальчик впервые познакомился в возрасте тринадцати лет, когда тот пришёл к нему с ужасными головными болями. О смирении с необратимым тогда речи и не шло. Силами врачей и не теряющих надежду родителей, монстра удалось на время придавить: постоянными облучениями, тысячами таблеток и несколькими хирургическими вмешательствами. Даже удалось выйти на стадию ремиссии. Каждый день, надевая на голову вязанную красную шапку, мальчик рос и клялся, что снимет её, обязательно снимет, когда окончательно поборет своё чудовище. Но положительные прогнозы врачей не оправдались. Волк затих лишь потому, что собирался с силами, чтобы после вырваться на волю и вгрызться в юную жизнь. Юнги дали три относительно спокойных месяца, прежде чем симптомы заиграют новыми, жуткими красками.       Двадцать два года, девять из которых, потрачены впустую. Всё, чем занимался Мин эти несчастные годы — пытался продлить свою жизнь. Хотя бы на день, хотя бы на час. Оказалось, бессмысленным было выбирать длинную дорожку, исход всё равно один, пункт назначения не изменился, здесь его поджидает безжалостный голодный монстр, съедающий всех на своём пути.       Как смотреть в глаза родителям, если в них только скорбь и слёзы. Приходится первым делом, добравшись домой, запереть комнату на три грубых оборота ключа. Собственные действия кажутся парню бесчеловечными, жестокими. Но что ещё более бесчеловечным кажется, так это всеобщая жалость. Вот именно она никогда не была нужна Мину, именно её он никогда не принимал. Что толку напоминать о неминуемом жертве несправедливости. Это нагло и лицемерно, будто рубить человека топором и спрашивать не больно ли ему. Больно.       На протяжении всего своего подобия жизни именно жалости Юнги старался избегать. Он не заводил друзей в реалии, потому что они не переставали пялиться на красную шапку, под которой ни единого волоска, потому что они невольно думали, что от каждого чиха Мин может протянуть ноги, потому что они всегда напоминали о смерти, хотя сами с ней не были знакомы. Они никогда не понимали.       Виртуальный мир стал спасением. Знаете, скольких друзей можно завести, если поставить на аватар относительно счастливую фотографию и ни разу не заикаться о болезни, которая в голосину зовёт старуху с косой.       Но сегодня всё изменилось. Вы не подумайте, сообщения в мессенджере всё так же приходят. Только вот их отправители пока не знают, что в один день они больше не получат ответ.       Юнги растёкся на кровати, он пытается сморгнуть пелену перед глазами, но тщетно. Мир стал каким-то блёклым, стоило только закрыть дверь в кабинет врача. Три месяца… Что теперь делать? Чем себя занять, зная, каков в действительности будет исход. Жить как раньше уже не получится, нет больше того источника энергии, который помогал бы просыпаться по утрам, который придавал бы смысл всему… Ничего уже не будет как прежде, Мин Юнги предопределён.       Телефон надоедливо жужжит под ухом, а сил в руках отчего-то так мало. Сообщение за сообщением приходят от человека, с которым до сегодняшнего дня было так приятно общаться; он никогда не приглашал на видео звонки и очень тонко чувствовал грань личного, понимал, когда стоит остановиться в расспросах. Единственным его минусом была упрямость или скорее даже вредность, он несмотря на все уговоры не переставал называть Юнги красной шапочкой. Правда, в качестве извинений он изменил свой собственный никнэйм с полуночника на «бабуля». А потом долго утверждал, что это слишком подходящее для него имя, толком и не объяснив почему. Интересно, как он отреагирует на внезапный уход своего друга, будет ли вспоминать?       Пальцы сами набирают короткое сообщение после предъявленных возмущений: бабуля: Может хватит меня игнорировать?»

Я: Поговоришь со мной?

      В просьбу вложено столько отчаяния и непонимания, что делать дальше. бабуля: Я тебе уже целый роман-эпопею настрочил из сообщений!!! бабуля: У тебя что-то случилось?       Чимин всегда был излишне догадливым, иногда казалось что он или мысли Юнги читает, или сталкерит его двадцать четыре часа в сутки. Ему не пришлось ничего объяснять, он без лишних слов изменил посыл сообщений с вопросительных на повествовательные.       Они познакомились ещё будучи подростками, юные и вовсе не беззаботные. Парни сошлись в общении незаметно, постепенно, подошли друг другу, как кусочки пазла. Они никогда не встречались, всегда оставались виртуальными призраками, но порой, предоставляли весьма реальную, ощутимую поддержку.       Их общение превратилось со временем во что-то большее, во что-то особенное. бабуля: В общем, у меня не получилось ((( бабуля: Руки будто не из того места растут…       Неправда, и Юнги это знает. Чимин любит себя недооценивать. Он рисует не хуже да Винчи, так что руки точно на нужном месте. бабуля: Но ничего, я попробую ещё раз!!!       Парень взялся за вязание. Как-то раз он спросил Юнги о происхождении пресловутой красной шапки. И каково было его удивление, когда он узнал, что Мин связал её самостоятельно. Тогда юноша поклялся повторить подвиг и оправдать ещё и свой никнейм, полностью погрузившись в образ бабули, связать что-нибудь для себя. бабуля: У меня петли разные получаются. А ещё я лицевую с изнанкой путаю (((       Юнги вопросом задаётся удручающим, как можно будет попрощаться с этим человеком? Как прощаться с родителями? Как прощаться с миром, который настолько жесток, что сам выгоняет, не дав вдохнуть нормально?

Я: Давай встретимся?

      Своим вопросом Мин прерывает череду приходящих сообщений. Телефон перестаёт вибрировать, будто парень сумел шокировать такой глупостью собеседника. В ответ он получает только выжидающую тишину и прерывно шевелящийся карандашик. Так бывает, когда мысли путаются и неуверенность захватывает с сомнениями, что писать. бабуля: Я не уверен, что это хорошая идея.       В один миг настроение переписки изменилось, исчезла вся лёгкость и непринуждённость текста, а нарисовавшаяся из ниоткуда серьёзность обозначила себя крохотной точкой. бабуля: Знаешь, я редко гуляю, не люблю это дело…

Я: Но иногда ведь гуляешь?

Если хочешь, можешь

сам выбрать место встречи.

      Телефон опять замолкает, а Юнги всё же надеется на согласие. Хочется хоть раз в жизни увидеть человека, который стал так близок сердцу. Поэтому он дополняет беседу следующим сообщением.

Я: Приноси своё вязание, я могу с ним помочь

      Сообщение с адресом не заставило себя долго ждать.       Не прихорашиваясь нисколько, просто не видя в этом более смысла, Юнги захватив всё необходимое выбирается из комнаты. Он к двери входной курс держит, но замирает на месте от громогласного:       — Юнги! — отец, седой уже по воле времени, сверлит взглядом спину ощутимо, так, что кожу табун мурашек пробирает. Приходится обернуться, но встретиться с ним глазами не выходит, странное чувство вины внутренности затапливает.       — Пап, я… пойду прогуляюсь, — приложив немало усилий, выдавливает из себя парень, чтобы после попасть в молчаливые тёплые объятия.

***

      Небо меркнет под серыми тучами, а город всё так же наполнен людьми. Юнги их всегда сторонился, избегал столпотворений, остерегался, чтобы не зацепили его случайно, чтобы не потревожили дремлющего монстра в голове. А теперь что? Мин сквозь толпу пробирается, сталкивается плечом с незнакомкой и сплёвывает короткое «извините». Его затягивает в поток торопыг, которые живут своей жизнью, бегут в своём ритме по шкале времени и даже не подозревают, что рядом с ними проходит Юнги — человек незначительный, не успевший за свою короткую жизнь ничего в абсолюте.       Что останется после Мин Юнги, кто будет его вспоминать без слёз, кому он принёс хоть какую-то пользу? Двадцать два года прожитые впустую, без цели, без результата.       Потерявшись в мыслях, Юнги чуть не проходит мимо нужного заведения. Но кафе вовремя тормозит парня сладким запахом свежей выпечки. Честно говоря, место, выбранное Чимином немного удивляло, а может это всё потому, что Мин себе лишнего надумал.       Заведение встречает парня ароматом насыщенным, но таким тёплым, не приторным. Музыка тоненьким тихим потоком вливается в уши, погружая в мерную атмосферу царящего здесь покоя.       Юноша оглядывается, глазами ищет кого-то знакомого, но пока безуспешно. Вокруг только незнакомцы, заполонившие помещение. Они бряцают чашками, звонкий смех и гул бесед распространяют так, что голова кружиться начинает невольно.       — Эй, красная шапочка! — кто-то из глубины заполненного зала окликает Мина. Приходится взгляд сконцентрировать на человеке невысоком, накучкованном в одежду слоисто, панамой скрывающем лицо.       Юнги продвигается к занятому столику, чтобы наконец на меньшем расстоянии разглядеть не знакомое лицо. Больше ничего почти и не видать. На шее Чимина шарф тонкий, но не открывающий и миллиметра кожи, а руки парень в карман толстовки прячет.       — И тебе привет, бабуля! — печально немного, но сути прозвища Юнги по-прежнему не знает.       Они осматривают друг друга внимательно, скованные липкой неловкостью первой встречи. Реальность — не чат в социальной сети.       — Я думал, ты выберешь место побезлюднее, — начинает всё же разговор Юнги, плюхаясь на кресло мягкое, следит, как напротив него комок из одежды также приземляется. Если так сравнить, то кажется, что они с Паком по разным улицам ходят, слишком уж разнятся аутфиты. Этот чудак ещё и зонт притащил, хотя может и не зря, тучи за окном растеклись нешуточные.       — Мне кажется здесь хорошо, — Чимин плечами неловко жмёт, осматривается вокруг. — Или тебе не нравится?       — Нет-нет, всё в порядке, — успевает отмахнуться парень — Просто ты с такой неохотой соглашался и я предположил, что ты не особо социальный, что выберешь что-нибудь менее людное.       Отчего-то даже не верится в происходящее, что человек, который столькие годы был невидимым, даже эфемерным, сейчас сидит на расстоянии вытянутой руки.       Чимин выглядит вполне обыкновенно, приятная, можно даже сказать, среднестатистическая внешность. Волос чёрный пробивается из-под панамки, тёмные веснушки точками рассыпались по лицу, глаза карие внимательные, цепкие, нос — кнопочка. В общем, милый.       — Я нам напитки заказал… — объявляет Пак почти торжественно, а Юнги бровь вопросительно вздымает в ответ — Колу… кажется, она всем должна нравиться. — официант бокалы приносит, покрывшиеся холодной влагой конденсата, они звенят потрескивающими кубиками льда.       — Ты что, её ни разу не пробовал? — удивляет парня сказанное «кажется» и согласный кивок.       — А ты? — Чимин, наконец, достав руки из карманов, тянется за соломинкой, чтобы опустить её в стакан с напитком. Тем самым привлекает он внимание Юнги, но не к самому действию, а к рукам, которые это действие выполняют. Маленькие ладошки со всех сторон морщинками укрыты глубокими. Юноша спешит спрятать руки обратно в спасительный карман. Но вопросы уже успели зародиться в одной многострадальной голове, пусть пока и не просятся наружу.       — Очень давно, — Мин наблюдает, как юноша, губами трубочку обхватив, первый глоток совершает. Он кривится от наполнивших рот пузырьков, оценивающе причмокивает и выдаёт вердикт наперебой с вырвавшимся иком:       — Сомнительное удовольствие! — Юнги втягивает побольше жидкости тёмной и повторяет в точности чужую искривлённую моську.       — Время прошло, а вкус не изменился, дрянь полная! — от подобных выводов парни смешок один на двоих делят, соединяют искорками блеск улыбчивый в глазах.       Так вот она какая улыбка Пак Чимина, тягучая и нежная и вовсе не похожая на привычную жёлтую рожу заданного программой смайла.       Существуют ли в мире люди, которым кола приходится не по вкусу? Конечно, только о них мало кто знает, мало кто помнит.       — Как насчёт классики — чизкейк с чашкой кофе?       — Айс латте и шоколад.       — Американо и клубника.       Вкусы разнятся, но отлично дополняют друг друга, налаживая баланс сладости и горечи.       — Тебе не жарко? — Юнги отпивает терпкий кофе, не переставая разглядывать слои одежды. — Хоть куртку сними! — а из головы не выходит вид немного морщинистых рук.       — Нормально, — парень отвечает приглушённо, рукава кофты на ладони натягивая, так, что только пальцы выглядывают из-под ткани. Он вилку хватает неудобно, будто ею убивать собрался, накалывает десерт неловко, взгляда не поднимает. — Это дерматолиз.       До Мина не сразу доходит, о чём речь.       — У меня кожа болезненная, насобирал при рождении одного другого, да и по мелочи, — между репликами паузы затягиваются, позволяют осознать всё сказанное. — Они по всему телу, — Чимин о морщинах своих говорит, о коже заметно свисающей, о том что руки на вид скорее кому-то пожилому больше подходят.       — Тебя это беспокоит? — Юнги не поймёт положительного ответа, сочтёт себя монстром, но не пожалеет парнишку. Сегодня он позволит проблемами считать лишь свои собственные.       — Да не особо… Не так сильно, как всё остальное, — в беседу пробиваются чужие разговоры, которые стали в разы тише, чем когда Мин только пришёл в кафе. Между парнями нависает вдумчивое молчание, каждый о чём-то своём мысли ворошит, пока Чимин не усмехается тихо, выпалив. — Я же говорил, что «бабуля» мне больше подходит, — он свою маленькую тайну открывает, безжалостно ковыряя вилкой десерт. — А ты всё в своей шапке…       — Меня в ней ещё и похоронят, попомни мои слова! — вскликивает улыбчиво Мин, не замечая, как передёргивает от этих слов собеседника.       Виртуальный мир скрывает многое от многих, скрывает личность, но обнажает душу. Пак Чимина Юнги видит впервые, а знает будто бы всю жизнь. Он знает его, как чувственного парня, любящего похохотать по поводу и без, но впервые видит как человека, скрывающегося под слоями одежды.       — Почему ты захотел встретиться? — как бы невзначай роняет Пак вопрос осторожный.       А ведь действительно? Зачем всё это? Зачем встречи? Зачем начинать то, что всё равно скоро закончится? Три месяца и мрак, неудавшаяся история Мин Юнги закончится, так и не достигнув логического завершения, не достигнув ни единой цели.       — Просто… мне захотелось хоть раз в жизни тебя увидеть, — просто захотелось не быть одному, когда на душе так паршиво. Просто захотелось, чтобы рядом был кто-то, кто не станет топить Мина в своих жалостливых слезах и выть на ухо о несправедливости. — Ты принёс вязание? — Юнги мысли дурные стряхивает весьма явным жестом, старается вернуться в здесь и сейчас.       — Да, секунду, — он лезет в рюкзак за клубком ярких красных нитей.

***

      Время тянулось, как петли — одинаковые и раномерные в широком полотне. Монотонные движения помогали отвлечься, а мерное дыхание над ухом и тихая беседа ни о чём расслабляли.       — Я обязательно ещё потренируюсь, — уверяет Чимин, когда они, наконец, покидают заведение, готовящееся к закрытию.       Поздний вечер вступил уже в свои права, окрасив небо тёмно-синей краской. Звёзд не видать, их свет меркнет рядом с яркими витринами города. Мин мурашки прогоняет, вызванные прохладным ветерком, опустившуюся на улицы свежесть вдыхает глубоко. Скоро и подобные банальности ему станут недоступны.       — Спасибо тебе, — Пак рядом шагает размеренно, прохожих не так много. Только изредка рядом пролетают машины, нарушают тишину спального района. — Что вытащил из дома. Всё оказалось не так плохо, как я предполагал! — он не пытается увиливать, рубит правдой, какой бы она ни была. Всегда говорит, даже когда слишком волнуется или боится осуждения, говорил раньше и говорит сейчас, с глазу на глаз. — Я мало с кем общаюсь, если честно, и мало с кем гуляю.       — Аналогичная ситуация, — Юнги носком старого кеда пинает камушек попавшийся на дороге, а чувство странное внутри ноет, будто ботинком по собственным внутренностям бьёт. Ничего не имел, а в итоге всё потерял.       — Тогда может поймёшь, это неприятное ощущение в животе, когда осознаёшь, что никому толком и не нужен, ни с кем не знаком, а кого знаешь, кажутся до жути чужими и далёкими. Мне страшно было сюда идти! — откровение слетает с губ едва слышно.       — Мне казалось, что ты счастливее, — камешек, слетев с тротуара, остаётся позади. — А универ? Там тоже друзей не завёл? — помнится, недавно парень хвастал успешно сданными экзаменами.       Юнги всегда казалось, что университетская жизнь — это одно из самых ярких событий молодости. Он признает даже, что в некоторой степени завидовал своему далёкому другу, потому что сам не имел возможности каждый день подниматься по ступеням старинного здания к карьере мечты.       — Я не хожу на учёбу…       — В смысле? — парень глаза округляет заметно, жидкими бровями морща лоб.       — Да, вот так, я на заочном обучении, всегда дома. Честно говоря, я даже имён своих одногруппников не помню толком, — он нервно пальчиками под панамку лезет.       — Это из-за болезни? — быть того не может, чтобы из-за подобной глупости отказывались от счастья.       — Мой внешний вид меня конечно смущает, но не до такой степени! — Пак улыбается в ответ, но как-то горестно, как-то до скрежета в груди знакомо. — Помнишь, я говорил, что болезненный очень, вообще у меня меланома, — как разряд молнии, Мина прошибает после произнесённого диагноза. И картинки из детства восстают отрядом безжалостных последователей ужаса. — Это рак кожи, но думаю, ты знаешь. — Юнги знает, слишком много знает. Он замирает на месте, обездвиженный парой слов, но остаётся незамеченным, чуть позади, чуть поодаль, опять в одиночестве.       — Поэтому и учусь я скорее чтоб занять свободное время, которого вероятно у меня не так много, как у других… — излишне мечтательно парень засматривается на небо. — Это как сидеть на пороховой бочке, неизвестно, когда рванёт, но ты не пережив… — Пак оборачивается в сторону молчаливого собеседника и не обнаруживает его на должном месте. — Эй, ну ты чего, — он на пару шагов назад возвращается, заглядывает в чёрные, будто стеклянные зрачки.       — Блять, — только и шепчет Мин, глядя в пустоту.       — Я тебя расстроил? — парень крутится вокруг, как заведённый. — Не всё так плохо, я молодцом держусь, сейчас в ремиссии, врачи вообще дают лет восемь — десять… — он разводит руками, будто это должно было утешить.       — Да, сука… — Юнги за края шапки хватается, натягивает её ниже, как может, на колени опадая, чем пугает юношу рядом встревоженного сильнее. — Он меня будто преследует! — Мин ладонями лицо закрывает, вдыхает такой нужный воздух с трудом, остерегаясь потерять выпрыгивающее из тела сердце.       — Кто преследует? — Чимин дёрганно оглядывается в округе, ищет взглядом источник паники. Он совершенно не знает, что делать, только и может, что склониться над сотрясающимся резко человеком и растерянно спрашивать, спрашивать, спрашивать… — Юнги, что случилось? Кто преследует? Тебе плохо? — парень прикладывает усилия, чтобы пошатнувшись, от навалившегося на него веса, не упасть. Ему в бедро лбом утыкаются, всхлипывают всего один раз тихо и сдавленно, но так отчаянно хватаются за штанину. Мин Юнги слишком долго копил эмоции, вот они и выливаются сейчас в виде дрожи неунимаемой, затруднившей дыхание.       Они одни посреди пустой улицы, иногда кажется, что и во всём мире, циклично проживают одни и те же приступы страха.

***

      Пакет из круглосуточного магазина опускают на пустую лавочку под звяканье двух бутылок соджу. Чимин не прекращая теребить многострадальные рукава с опаской наблюдает за парнем рядом.       — Поделишься? — Пак после согласного кивка осторожно присаживается совсем рядом, на скамью, которая будто в отдалении от всего мира находится. Вопрос не о выпивке вовсе был.       — Глиобластома с тринадцати лет… — совершенно не церемонясь юноша вываливает из души почти всё, за исключением одной небольшой, скорее даже безжалостно короткой детали.       — Так случается, — выдыхает Чимин. А после не следует того самого пресловутого «сожалею» и улыбка болезненная являет себя на лице Мина. Его понимают.       — Будешь? — он протягивает прохладную бутылку соджу парню.       — Не пью, — Юнги только плечами пожимает и тянет горлышко к губам. — И тебе нельзя! — но попытки остановить его становятся тщетными.       — Мне уже всё можно! — он большим глотком отпивает напиток заметно кривясь.       — Не преувеличивай, никто не отменял химию, облучение, ну или хирургическое вмешательство, в конце концов! Можно ведь всё ещё что-то делать, как-то исправлять положение?       — Кажется этот мир совершенно не шарит в напитках, — морща нос, парень будто не слышит ничего и активнее припадает к бутылке. Стекло холодит пальцы, а алкоголь внутренности, неприятной коликой отдаваясь в желудке.       — Да, наша жизнь такая и короче становится не только от неизлечимых болезней! Но скажи, какова вероятность, что сегодня ты не захлебнёшься в луже, когда пьяным будешь возвращаться домой? Это, — он стучит пальчиком по стеклу бутылки — тоже сокращает жизнь.       — Спасибо, мне стало легче! — уже явно ёрничая Юнги алкоголь в себя вливает.       — Лечение всё ещё существует! Да, оно не настолько действенное, как нам бы хотелось, но оно всё ещё дарит время…       — Я так задолбался! — не выдерживая, выкрикивает Мин. — Всё своё время только и делал, что тратил на бесполезности, но итог всё равно один! — парень шелестит пакетом, являя миру пачку мороженного. Его быстро уносит с непривычки даже от невысокого градуса. — Бежал, бежал от смерти и тут на тебе… — он руками разочарованно взмахивает, чуть не роняя бутылку. — Наебнулся почти в самом начале!       — У всех итог один, какими бы здоровыми ни были…       — Будешь? — он юноше упаковку шоколадного мороженого протягивает, но сталкиваются опять с отказом.       — Тогда поднимайся, Юнги, если не хочешь заканчивать сейчас, думаю, стоит подниматься и пробежать ещё немного.       — Куда? — мысли уже откровенно плывут, мешая концентрироваться.       — Не куда, а зачем. Чтобы ещё пожить, пока тебя не нагонят… — Мин бумажку яркую разглядывает только, потому что открыться она не далась, мнёт разочарованно спрятавшуюся внутри сладость. — Если тебе станет легче, то ты не один в этой гонке, я тоже на одной из полос.       — Прикол, — уже пьяно хихикает парень. — Срок годности — три месяца, прямо как у меня! — он раздражённо швыряет несчастное мороженное куда-то вдаль.       — Что ты имеешь в виду? — но поймать концентрацию Мина уже не так просто. — Юнги, ты о чём говоришь?       — Юнги, Юнги, — фыркает юноша, — кто вообще мне такое имя придумал? — а речь его всё сильнее теряет ясность. — Нужно будет родителям предъявить за это… — он вздыхает шумно и рот ладонью прикрывает — Боже, какой кошмар, его же и на могиле напишут! — парень пошатывается на месте, будто его резко сняли с крутящейся карусели. — Как бесчлево… бесчеловечно!       — Пожалуйста прекрати, — Чимин встряхивает Юнги за плечи осторожно, побаиваясь, что тот на месте рассыплется. — Что ты несёшь?       — Что-что? Сдохну я скоро, вот что! — он обессиленно голову свешивает, всё же роняя бутылку так, что она с предательской лёгкостью рассыпается на осколки. — Пуф, и умру.       Пугающая тишина наконец наполняет улицу. Будто в пустоту проваливаются двое. Пак растекающегося в руках парня бережно укладывает на свои колени. Он нервно поглаживает Мина по оголённому плечу, чувствует подушечками пальцев каждую мурашку, пробежавшую под рукав футболки, которая ни разу не защищает от вечерней прохлады.       — Ты уверен? — в ответ Чимин получает только сдавленный всхлип. Даже не будучи уверенным, что его слышали, он просто позволяет проливать крупные капли слёз на ткань одежды. Через раз Пак непроизвольно задерживает дыхание, чтобы наконец прийти к страшному осознанию. Однажды столкнувшись с чем-то, после будешь находить его всюду. Заведёшь собаку и обнаружишь миллионы собачников вокруг, познакомишься со смертью и больше не расстанешься с ней никогда.       Как горько укреплять в голове понимание, что единственным, кто тебя столько лет понимал и без лишних слов поддерживал, оказался такой же несчастный угасающий смертник.       — Такие тёплые руки, — в голосе хриплом слышится нужда в чужом присутствии, понимании, контакте. Чимин, недолго думая, куртку снимает тёмную, шелестящую, накрывает ею съёжившегося в комочек парня. Он перехватывает суховатыми пальцами чужую ладонь, сжимает крепко, костяшки острые поглаживая.       — Где твой телефон? — юноша свободной рукой, на которую мокрую щёку не успели уложить, карманы Мина ощупывает.       — Только маме не звони, — Юнги бормочет едва ли внятно, когда Пак уже в список контактов забирается. — Она опять будет плакать.       — Хорошо, — а по ту сторону линии слышатся гудки и встревоженное «Алло?» — Здравствуйте, госпожа Мин, это друг Юнги, — залепетал парень скоро. — Нет-нет, с ним всё в порядке, он здесь, рядом со мной. Просто он немного выпил, а потом ещё немного. Да… Конечно, не переживайте, всё точно в порядке, я вам сейчас адрес скину смс-кой. Конечно, жду… — слышится быстрый стук по экрану смартфона и клацанье клавиатуры.       — Предатель, — недовольно бурчит Мин в тишину пустой улицы, но не отпускает чужой руки, мягкой, морщинистой, но такой подходящей и нужной.       — Они волнуются, — Чимин невольно тянется к голове парня, в попытке вплестись пальчиками в его волосы, но замирает в миллиметре от шапки, останавливает себя вовремя. — А тебе нужно домой — он запирает Юнги в полу-объятиях, растягивает тихим бессмысленным бормотанием время ожидания.       Автомобиль, шурша колёсами по зернистой дороге, подкрадывается слышно, сгоняя прилипшую полудрёму. Оттуда женщина низенькая выбирается торопливо, путается в длинной кофте, а рядом с ней мужчина седовласый с глазами до невероятного знакомыми, совсем как у Юнги.       — Мальчик мой, — женщина склоняется над задремавшим парнем, совсем осторожно прохладной щеки его касается, глотая слёзы, чтобы быть тише, незаметнее.       — Здравствуйте, — Чимин тихо приветствует подошедших сдержанным кивком.       — Спасибо тебе… — мужчина запинается немного от неловкости да и от тревоги за сына.       — Чимин, — представляется юноша, чтобы избавить людей от этого чувства, на них и так немало свалилось.       — Да, спасибо, Чимин, что приглядел за ним, не знаю, как тебя отблагодарить…       — Ничего не нужно, правда, — Пак передаёт телефон друга родителю. — Просто он был очень расстроен, совсем не знал куда деться.       — Моё солнышко, — прерывисто вздыхает женщина, глядя на сына. — Юнги-я, пойдём домой? — она тормошит задремавшего парня, поглаживает его по голове.       — Мам?       — Поднимайся, давай осторожнее, — поставить на ноги Мина трудным оказалось, тот пошатывался от малейшего выдоха в свою сторону.       — Мам, ты плачешь? — Юнги вертеться не переставал, когда его к автомобилю провожали. — Смотри, тушь потекла, мамуль, не плачь, ладно? — когда усаживали парня, пристёгивали, тот всё норовил стечь по рукам, не стихал.       — Хорошо мой милый, — женщина смаргивает влагу накопившуюся, тыльной стороной руки стирает стёкшую косметику и от машины отходит.       — Можно я… — Чимин на курточку свою указывает и получает совсем тихое, но доверчивое согласие. Юноша около Юнги оказывается так же быстро, как тот похрапывать начинает. Он накидывает на Мина одёжку шелестящую, только сейчас замечая, насколько тот бледный, на контрасте со своей шапкой.       — Отдыхай, Юнги-я, для нашей гонки нужны силы, — парень прикрывает дверь автомобиля как можно тише, прячет подмёрзшие пальцы в карман флисовый.       — Спасибо ещё раз, Чимин, мы тебе безумно благодарны! — вторит те же слова женщина с искривлённой болью улыбкой на лице. В этом они с сыном похожи. — Уже очень поздно, может мы тебя подвезём?       — Не стоит, езжайте домой, а я пройдусь пешком, — сомневающуюся госпожу Мин супруг усаживает на переднее сидение, низко поклонившись Паку, скрывается за дверью авто и сам.       Чимин понимает Юнги, понимает, почему тот не хотел видеть родителей. Он просто чувствовать вину не хочет за их слёзы, потому как от подобных картин сердце болит в разы сильнее. Пак сам такой, он терпеть не может влажный взгляд матери и брата, когда те заикаются о будущем Чимина или о возможном его отсутствии. Это лицемерно, но он давно уже попросил не оплакивать его раньше времени, потому как сейчас это позволено лишь ему одному, а остальные будут скорбеть позже.

***

      Яркие солнечные лучи больно бьют по глазам и устремляются дальше, будто проковыривая себе местечко в голове. Весь череп словно сдавливают с неимоверной силой. Юнги ворочаться начинает, в попытках избавиться от дискомфорта, но быстро понимает свою ошибку. От малейших движений что-то подкатывает к горлу, что-то стремящееся наружу. Всё же переворачиваясь на другой бок, чтобы от источника света спрятаться, парень над подставленным тазом склоняется от позыва рвотного, чешущегося, но ничего не происходит, только горечь неприятная на языке начинает ощущаться. Укладываясь обратно на подушку, Мин глаза чуть приоткрывает, осматривается вокруг как может. Он в своей комнате, дома, один и ему очень плохо.       На тумбе рядом юноша подмечает заботливо оставленный стакан воды и большую белую таблетку. Что примечательно, пилюлю таких размеров Юнги ещё не видал. Он, превозмогая страшную тяжесть в теле, тянется за таблеткой, в рот её запихивает и глаза округляет от возникшего внутри шипения. Мин выплёвывает её в стакан, наблюдает за взрывающими воду пузырьками до тех пор, пока белая крупица не исчезает совсем. Он утоляет жажду кислой жидкостью, запивает тошноту и возвращается в абсолютно лежачее положение, успокаивая свои вертолёты.       Впервые напился. Подобное в план Юнги на вчерашний вечер точно не входило. Но сделал это и ладно, будет что вспомнить перед смертью, когда перед глазами станет пролетать вся жизнь. А на деле, вчера всё проходило вполне нормально, отвлекаться от проблемы своей единственной, глобальной очень даже получалось, пока Чимину вдруг не вздумалось всё испортить. Ну почему из всех существующих в мире людей меченым оказался именно он?       Вспомнишь солнце, вот и лучик, телефон так громко и мерзко оповещает о новом сообщении. бабуля: Эй, красная шапочка, ты как там? Уже живой?

Я: не уверен

      И Юнги точно не чувствует себя даже на отметке «Сносно», скорее где-то между «Господи, помоги» и «Как же мне плохо». И хотя за долгие годы можно было и привыкнуть к головным болям, у Мина это не получилось. Точнее, к боли привык, но к страху, приходящему вместе с ней и напоминающему о болезни — нет. бабуля: Получается, у нас намного больше общего, чем раньше казалось)

Я: не вижу в этом ничего хорошего

      Юнги непонятно это паково спокойствие и будто бы принятие ситуации, словно он давно смирился. бабуля: Как станет легче, приглашаю ко мне. Вместо гостинцев прошу принести твои анализы и заключения врачей))       Ноги немного трусятся и в голове кто-то запустил диско-шар, он временами вертится, так, что на месте не устоять, а временами ослепляет внезапно. Юнги из комнаты выходит тихонько, прислушивается есть ли кто дома — из кухни доносится кипение чего-то ароматного. Он почти на цыпочках туда прокрадывается, будто бы от этого станет незаметней, но всё-таки встречает там того, с кем сейчас сложнее всего. Мама его родная, любимая и несчастная пролистывает рабочий ежедневник. Она на парня взгляд поднимает взволнованный, откладывая тут же все дела.       — Юнги-я, родной, как ты себя чувствуешь? — во взгляде её читается желание помочь, избитое абсолютным бессилием.       — Нормально, — он с ноги на ногу переминается от внутренних метаний. Понимает, что она переживает, как никто другой. И только поэтому сейчас Мин плюёт на все свои загоны, подходит к женщине, которая места себе найти не может, суетится за столом, захватывая её в виноватые объятия. — Мамуль, прости, — шепчет где-то около шеи, так, что слов почти не разобрать.       — Ни в чём и никогда… — женщина к сыну льнёт ближе, по голове безволосой вовсе того поглаживает — Никогда не смогу винить!       Юнги больно, но он потерпит лучше сам, чем заставит страдать любимых. Всё равно его время на исходе.       — Хочешь кушать, я бульон сварила лёгонький, как ты любишь? — она с такой надеждой глядит в глаза сына, что отказать он точно не может, точно не сегодня.       — Хочу, — юноша наблюдает за мамой, которая вмиг мельтешить начинает, как пчёлка. — Только схожу сперва переоденусь!       — Хорошо-хорошо, дорогой, — каким будет для неё конец этой весны?       Бульон, даже любимый, с большим трудом лезет в горло, его тошнота обратно толкать пытается. Но Юнги оказывается в разы неё настойчивее, ложка за ложкой тянет в рот. Если нужно будет порадовать маму хорошим аппетитом, то лучше лопнет он от этого бульона, чем оставит хоть капельку в тарелке.       Мин пустую посуду в сторону отодвигает, немного губы мнёт в раздумьях, перебирая в голове тысячи вариантов, как начать разговор.       — Мам, помнишь Чимина? Я тебе о нём рассказывал.       — Это тот мальчик, с которым вы вчера гуляли?       — А… Ну да, мальчик… — Юнги о вчерашнем незапланированном происшествии вспоминает. — В общем, он меня пригласил к себе, сегодня.       Женщина определённо громче чем задумывалось опускает пустую тарелку в раковину, напоследок звякнув ложкой. Она сына оглядывает мельком, будто на целостность проверяет, в мыслях с чем-то соглашаясь, кивает почти незаметно.       — Тебе так легче? Быть вне дома? — звучит вопрос, будто бы решающий основательно всё, вопрос, нужный для того, чтобы картинка наконец сложилась. И Юнги кивком отвечает, ставит такую нужную точку.       Его всю жизнь опекали, всю жизнь лечили и кутали в безопасный кокон, лишь бы с кровиночкой родной и любимой ничего не случилось. Но сейчас кровиночке нужно побыть с теми, кто и сам в коконе, с теми, кому так же душно и страшно от приближающейся новой жизни.       — О тебе ведь позаботятся, когда меня не будет рядом? — мать, потерявшая ребёнка однажды определённо страдает меньше той, которая теряет его долгих девять лет.       — Надеюсь…

***

      Когда Юнги сказал, выскакивая из квартиры, что пил алкоголь последний раз в жизни, он был буквален. Ближайшие три месяца Мин пить больше не собирается, до сих пор шатает, а запах изо рта не перебивает даже жвачка со вкусом ментола. Он идёт по заданному адресу и упирается в небольшой трёхэтажный домик, весь плющом поросший. Это строение в общем больше похоже на один здоровенный куст, чем на жилой дом, тут и там цветы торчат из окон, они же свисают с узеньких балкончиков. В целом весьма удивительное место, если учесть, что столькое количество зелени в городе встречается крайне редко.       Юноша в звонок тычет нещадно, ведь тот заедать вздумал, не спешил издавать хоть какие-то звуки. Добившись от тёмной кнопочки щебетания, он отходит в сторону в немного волнительном, подташнивающем ожидании.       Дверь отпирает женщина лет сорока с мальчиком маленьким за спиной, они смотрят с прищуром на пришедшего.       — Здравствуйте, — от пары оценивающих взглядов парень успел выпустить капельку холодного пота.       — Друг Чимина? — будто на допросе пребывая, всё внутри вздрагивает от направленной в вопрос строгости.       — Да! — юноша себя в руки берёт и отчеканивает вполне слышно, как вдруг откуда-то сверху доносится знакомый голос.       — Мам, кто там? Это ко мне? — женщина не отвечает, только гостя внутрь впускает, недовольно цыкая, когда слышит стремительный топот на лестнице. Можно было по чём угодно, по веснушкам насыщенным, по губам пухлым, но только не по характеру, догадаться, кем эта особа приходится Чимину.       — О, Привет! — Пак скоро приветствует Мина взмахом маленькой ладошки. — Мам, помнишь Юнги, я тебе о нём рассказывал. Он со мной побудет, ладно? — парень хватает Юнги за запястье, затягивая на широкую лестницу. — Будем наверху! — выкрикивает он, прежде чем скрыться вместе с малость ошарашенным другом за дверью.       Комната встречает парней искусственным светом. На улице солнце плещется живо, а дом изнутри мрак перебарывает с трудом. Все окна зашторены, тканями плотными, тёмными. Тут и там стоят маленькие светильники и длинные гирлянды лианами плетутся по стенам. Везде, где это возможно, расставлены горшки с цветами и суккулентами, а над широкой кроватью нависают холсты с картинами разных размеров и сюжетов.       — Располагайся, можешь чувствовать себя как дома! — Чимин наскоро спихивает всё лишнее с рабочего стола прямо в шкаф, особо не разбирая содержимое кучи.       — Не уверен, что получится, — Юнги осторожничает, оглядываясь вокруг, всё же присаживается на самый край кровати. — Кажется, твоя мама не особо рада моему визиту!       — Не переживай, это она на меня с самого утра злится, — Пак отмахивается от надуманных парнем переживаний. — Я вчера домой пришёл поздно, только прилёг и сразу вырубился, а шторы закрыть забыл, — он выдыхает протяжно — Ну и началось… Чимин, я не понимаю твоей безответственности! Как можно так к себе относиться? О чём ты думаешь?! — юноша явно стал пародировать чей-то недовольный тон. — А я всего один раз забыл задвинуть эти грёбаные шторы!       — Это всё из-за штор? — Юнги в удивлении глаза округляет, припоминая, когда последний раз выгребал от подобных глупостей.       — Меланома, — попытался Пак одним словом привести к пониманию гостя, но после всё-таки добавил. — Ультрафиолет совсем не мой друг.       — Ты так спокойно об этом говоришь, — Юнги так не может.       — Она просто тревожится сильно, скоро успокоится. Главное не подавать виду, что меня зацепили её крики.       — Я вообще о другом, — одной фразой Мин стирает улыбку с бледного лица, враз меняя атмосферу в комнате.       — А что мне ещё остаётся? — Чимин губы поджимает до побеления. — Не могу же я депрессивно тухнуть взаперти и ждать смерти? — он падает на крутящееся кресло и покачивается слегка из стороны в сторону — Это, как минимум, глупо!       — Глупо?       — Конечно! Я вот стараюсь максимально отбиваться! — парень вытягивает вперёд морщинистые кулачки, изображая боевую стойку и вызывая на чужом лице глуповатую усмешку.       — И как ты это делаешь, интересно узнать? — как можно отбиваться от неизлечимой, как можно отбиваться от костлявой?       — Я поступаю, как великий стратег в этой битве и использую оружие противника против него самого! — Пак на стуле вращается руками по периметру комнаты указывая — Везде, везде! — он ловит внимательный, заинтересованный взгляд.       — Ты о цветах? — Чимин согласно кивает, подсвечивая свой ответ яркой улыбкой.       — Они питаются тем, что мне вредит, ультрафиолетом, растут, а потом прячут меня от него! — задумка парня настолько детская и наивная, что аж перехватывает дух. А его улыбка и гордость за себя любимого просто не позволяют обесценить затею. — А вот этот малыш, — он горшка касается, в котором красуется сочное зелёное алоэ — отлично увлажняет и смягчает кожу, — он, заметно поёжившись, натягивает рукава, почти скрывая под тканью пальцы. — Вот как-то так это и работает…       — Весьма оптимистично.       — Да, так что учись, пока я жив! — из уст Чимина эта фраза не кажется лицемерной, наигранной, фальшивой, она не раздражает и не вызывает желания выкрикнуть «Да что ты знаешь о жизни?!» — Так, ты принёс то, что я просил?       — Принёс… — Юнги совершенно не понимает, что Пак хочет там увидеть, но вынимает из рюкзака одну из своих огромных папок с заключениями разных специалистов и с тысячами анализов. Но юноша, будто не замечая смятения напротив, протягивает вперёд требовательно руку, желая получить своё.       Юнги видит, как лицо парня с каждой отложенной в сторону бумажкой сменяет своё выражение. Начиная с предельно сосредоточенного оно плавно перетекает в сомнительно-растерянное, чтобы завершить всё безнадёжным испугом.       — Всё плохо, — Мин не спрашивает, ему не нужно, потому как знает это наверняка. Он только горестно усмехается, пряча взгляд в узорах покрывала, повторяет их, тонким пальцем выводит рисунок, меняя направление ворсинок. — Я тоже хотел там когда-нибудь прочитать что-то хорошее, не получилось.       — Так же нельзя… Почему всё… так? — Чимин будто в прострации пребывает, кажется, что до него только сейчас окончательно дошли вчерашние слова «Сдохну я скоро…»       — Я теми же вопросами задаюсь, но как видишь, безуспешно.       — И что теперь делать? — парень почти несгибающимися руками пытается печатные фотографии безжалостного убийцы в кучу собрать, скорее накрывает их другой макулатурой. — Что ты теперь будешь делать?       — Не знаю… — Юнги только отчаянно вздыхает — Как можно что-то знать и делать, если я всю свою жизнь откладывал на потом, а это потом получается уже не наступит, — он в словах запинается, будоражит в себе всю накопленную за времена болезни нервозность. Чимин совсем близко подходит, возвышается над головой с понимающим взглядом. — Я старался, терпел всё, я честно старался, ждал этой чёртовой операции… — эмоции плещутся внутри, так и стремятся покинуть пределы тела в виде зеркально чистых капель. — А меня обломали, так жестоко… всё зря… — юноша взгляд от ворсистого покрывала отрывает и натыкается на протянутую руку. Эта маленькая ладошка уже не первый раз приходит на выручку.       — Пойдём, — Чимин выжидающе смотрит, так доверчиво, что хочется довериться в ответ. Он протягивает вперёд открыто руку, которую прячет чаще, чем моргает. Это заставляет встрепенуться, отгородиться от подступающей волны паники перед неизбежным, от обиды на неслучившееся. Юнги касается суховатой, но мягкой кожи — она такая же тёплая, какой помнится со вчера.       Путь они держат недолгий, собрав в охапку стопку бумаги, выбираются через узенькую дверцу на заставленный горшками разных размеров балкон. Пространство небольшое ограждено железной решёткой по высоте едва ли достигающей пояса. Здесь прохлада ощущается влажная, приводящая в чувства.       — Это моя безопасная улочка, — с особой заботой в голосе вещает Пак, оглядывая зелёный уголок. — Этот балкон выходит во внутренний двор, поэтому солнце сюда почти не попадает, а ещё меня спасают эти товарищи! — парень о нависающей поверх растительности говорит. Этот маленький выступ из дома в действительности походит на зелёную будочку.       — Но солнце ведь всё равно светит, пусть ты и в тени, — недоумевает Юнги и ловит в ответ тихий смешок.       — Я по утрам, да и в течении дня в сан-скрине почти купаюсь, так что не переживай! И к тому же, я не вампир, чтобы сгорать от малейшего лучика, таких мер безопасности вполне хватает! — Чимин на попу плюхается, а ноги через решётку просовывает, свешивая их с балкона. — Садись, — он подле себя похлопывает.       Но местечка на деле здание старой постройки предоставляет немного, приходится приютится рядом с парнем в тёплой близости. А Пак только улыбается, он откладывает в сторону кипу бумаг, оставляя себе один из печатных снимков, сгибает его пополам.       — Что ты делаешь? — пребывая в смятении, Юнги остатками ресниц хлопает, внимательно наблюдает, как портрет его монстра постепенно превращается в не самый ровный самолётик.       — Если всё складывается так, как складывается? — юноша замахивается осторожно — Почему бы напоследок не отпустить это?! — он отпускает самолётик в короткое воздушное путешествие до кроны раскидистого деревца, которое уверенно разрослось в центре двора.       — Очень страшно, — Юнги перенимает из чужих рук листок измятый. Он повторяет вслед за другом, сгибает раз за разом бумагу, пока та не обретает нужную форму. — Придётся смириться со своим бездействием, бессилием…       — Тогда займи себя чем-то, время ещё есть, — Мин плечами пожимает, отправляя самолётик, но тот до кроны не долетает, сменяет траекторию и грациозно пикирует в мусорный бак, добивая волной разочарования. — Может есть что-то, что бы ты хотел сделать?       — Нет. — на корню обрезает Юнги — Не вижу смысла исполнять мечты тех, кого скоро не станет… даже если это я сам.       — И ты не хочешь подарить себе хоть одно самое счастливое воспоминание?       — Не вижу смысла… — вторит тот. — Воспоминания хороши тем, что они напоминают о хорошем даже спустя долгие годы, а в моём случае они за три месяца могут совершенно случайно стать самыми печальными, — Чимин задумчиво хмыкает. — Что?       — Вот не могу понять, ты материалист или полнейший идиот?       — Я самый бедный и несчастный лысый идиот, которого только что оскорбил ребёнок в теле морщинистой бабули! — максимально наигранно выцеживает Мин и получает такой же наигранный, но гораздо менее длинный ответ.       — Ай-яй! — Пак к сердцу ладошку прикладывает, от фантомной боли скрючиваясь, и двое заходятся в осознающем правдивость сказанного смехе. Близость затягивается вокруг парней спутанным узлом.       — Знаешь, я тут подумал… — Юнги мельком поглядывает на небо чистое и безоблачное. — Кажется, тот, кто сидит наверху и вершит судьбы — большой фанат Джона Грина.       — Давай напишем на него коллективную жалобу! Он значит насочинял себе книг, а страдаем мы? — ещё одна волна смеха эхом заполняет пустой дворик.       Вечер приходит незаметно, его выдают вовсе не помрачневшее небо, зажжённые фонари и свет в окнах напротив, а три весьма пунктуальные стрелки часов. И даже беспокойство в душе не напоминало Мину о себе всё это время. Казалось, будто все и всё в этом месте помогали парню забыться. Будто бы здесь даже воздух обладал какой-то особой способностью вводить в дурман и навевать покой. Даже когда самолётики закончились и отпускать больше было нечего, казалось, будто кто-то отпустил самого Юнги. Он просто парил в тягучем умиротворении, иногда поглядывая на мягкую и нежную, как облачко, улыбку.       — Я наверно пойду уже, — юноша с места насиженного поднимается, но тотчас же об этом жалеет, когда перед глазами исчезает Чимин и зелень балкона. — Ой-ой, — он за голову хватается, пытается что есть мочи удержать равновесие.       — Что такое? — слышится рядом взволнованный голос, но не видно ни черта и земля будто уходит из-под ног.       — Просто, в глазах потемнело… — Юнги старается проморгаться, придерживается за стену шершавую. — Так бывает, просто встал резко. Всё в порядке.       — Уверен? Сам доберёшься домой?       — Да ладно тебе, я же не умираю… — Мин парня по плечу шутейно кулаком бьёт и только потом понимает суть того, что ляпнул. — А…то есть умираю, но не прямо сейчас ведь.       — Тогда отпишись мне, как доберёшься.       Юнги жалеет о многом. Об упущенных шансах и возможностях, о слишком осторожной жизни, о слишком поздней встрече с Пак Чимином. Как глупо, оказывается, было боятся, что этот человек отвернётся, что не поймёт.

***

      Головные боли возвращаются в повседневность Мин Юнги. Тех обезболивающих, которые врач прописывал раньше, более не хватает. Кажется, будто Мин пустышки глотает, эффекта от них нет никакого. Болезненные ощущения, будто в голову винты наживую вкручивают, ничем уже снять не получается. С подобным парень сталкивался последний раз в детстве, когда всё только начиналось, когда он ещё не знал о страшном диагнозе, но каждую бессонную адскую ночь думал, что умирает.       Договориться с уже до боли знакомым доктором о личной встрече пришлось, но не только по поводу лекарств, а и по поводу ещё одного интересующего вопроса. По нахмуренным бровям мужчины Юнги понимал, что тот не особо доволен ситуацией, что симптомы проявляют себя быстрее загаданного специалистами срока. Ему без лишних сопротивлений прописали рецепт на более мощные обезболивающие и попросили мужаться. Доктор пообещал Мину собрать консилиум и обсудить заданный вопрос со своими коллегами, донести его до главврача, чтобы по заключённой договорённости выбить положительный ответ.       У Юнги на время отлегло. От одной мысли, что он ещё хоть на что-то влияет, даже вздохнулось легче. Сложилась некая видимость контроля над собственной жизнью.       Новые препараты работают, не оставляют от болей почти ни следа, за исключением напряжения в черепной коробке и покалываний в пальцах правой руки. За несколько недель почти постельного, лежачего, овощного режима Юнги успел соскучиться по своему драгоценному другу. Всё это время контактировать с Чимином почти не получалось. Не удавались переписки —свет экрана слишком бил по глазам, не удавались звонки, казалось, будто барабанная перепонка точно лопнет от любого случайного, излишне громкого, звука. Один только раз Мину удалось добраться по уже известному адресу, когда казалось, что на мгновение стало чуть легче, но по итогу парень просто провалялся несколько часов на чужой кровати с холодным компрессом на лбу.       Но Пак нашёл выход из ситуации, придумал, как составлять парню компанию. Звонки по видеосвязи сыграли свою роль. Не требовалось никаких разговоров или действий со стороны Юнги, кроме как принять вызов и отложить в сторону телефон, остальное Чимин делал сам. Буквально. Юноша просто жил своей обычной жизнью, правда старался делать это в разы тише. Он писал конспекты, шкрябая карандашом по бумаге негромко, поливал цветы, журча едва слышно водичкой, вязал монотонно одинаковые петли, с какой-то периодичностью щёлкая спицами. Он, зевая, брался за спортивную разминку и мазал красками по белому холсту, иногда только шёпотом спрашивал о самочувствии Мина, а под конец подобных сеансов желал спокойной ночи и надеялся, что такова у друга будет. Парень всеми силами создавал иллюзию своего присутствия рядом, под боком, старался убедить Юнги, что тот не один.       — Эй, красная шапочка! — звучит уже так знакомо и воодушевляюще. Чимин вразвалочку подбегает, сияя улыбкой, весь замотанный в одежду и своей большой панаме. Над парнем нависает широкий тёмный зонт, хотя на улице весна играет полным ходом, она греет воздух солнечным лучами и разукрашивает город цветами свежими. Сегодня, наконец, удалось устроить встречу, её Мин ждал, как ничто другое. — Скучал? — и соврёт Юнги, если не ответит:       — Конечно, — Пак будто укромный уголок, с ним спокойно и не так сильно расстраивают мысли не самого лучшего качества, с ним куда-то исчезают лишние переживания о будущем и прошлом.       — То-то же, — он навеселе подталкивает парня в бок. — Идём уже, такая замечательная погода, тебе нужно наконец проветриться.       — А то что? — Мин подхватывает чужой настрой, заражается добровольно лёгкостью и искренностью.       — А то завонялся уже дома небось! — Чимин зонт на двоих делит, накрывает нежной тенью от палящего кожу раннего весеннего зноя.       — Может мы изменим курс прогулки? — хоть Пак сам и предложил маршрут вдоль набережной, сомнения о качестве этой затеи Юнги не оставляют. — Можем зайти куда-нибудь?       — Всё в порядке, не растаю! — Мин верит, но не может придушить внутреннее волнение за человека, шагающего рядом. — Как ты себя сегодня чувствуешь?       За долгие годы этот вопрос успел уже порядком надоесть, он будто пропечатался на подкорке сознания жгучей строкой. Каждый раз повторяясь, он стал вызывать раздражение и желание язвить в ответ. Но как можно в подобном тоне обращаться к парню, который с такой внимательностью и искренностью в глазах интересуется миновым самочувствием. С парнем, который не посчитает Юнги немощным и разваливающимся на ходу, с которым за этот небольшой промежуток времени взаимоотношения обрели особую суть.       — Нормально, по крайней мере определённо лучше, чем было, — юноша устало улыбается, понурив голову. Он не сможет рассказать о том, что крутится в голове, о том, что изменит жизнь, но смело готов делиться всем другим, что только Чимин попросит.       — Обязательно говори, если станет плохо…       — Хорошо-хорошо, только не нуди.       — Ну знаешь! — восклицает Пак, брызжа возмущением. — Я тут о нём забочусь, а этот неблагодарный пень в шапке говорит мне не нудить!       — Какой же ты шумный, оказывается, я уже и забыл, — язвительные яблочки на щеках парня красным загораются.       — Не знал, не знал и забыл?!       — Не бухти, пойдём лучше что-нибудь попить купим! — поблизости самым удачным образом обосновался передвижной вагончик со свежими фрешами и прочей ерундой. Такие будочки на набережных особой популярностью пользуются, выманивают деньги у скучающих прохожих. — Что будешь? — Юнги в меню предложений вчитывается, хотя смысла в этом особого нет, списки напитков уже очень давно не менялись.       — Газированную воду с лимоном?       — В смысле лимонад? — он удивлённо оборачивается к пожёвывающему губы в сторонке парню.       — В смысле просто газированную воду с лимоном! — оплатив заказ и забрав два прохладных стакана с потрескивающим внутри льдом, Мин возвращается под зонт.       — Это что за выбор такой странный? — он соломинку новую в напиток погружает и передаёт его в спрятавшуюся в рукаве длинном руку.       — Я так-то на диете. Ничего канцерогенного и неоправданно вредного стараюсь не есть и не пить, — Юнги в ответ согласно мычит и потягивает свой сок из стакана задумчиво. Он и сам с тринадцати лет был конкретно ограничен в питании. Никаких вкусностей, которые обычные дети и подростки жевали на каждом шагу Мин себе позволить не мог. Бургеры, желейные конфеты, кока-кола и прочие соблазны были явно созданы не для него. Большая часть сознательной жизни прошла на полувегетарианской диете с элементами искусственных витаминов и белков.       — Погоди, а когда мы первый раз встретились, ты же сам колу заказал? — он заинтересованно на Чимина посматривает, но уже догадывается, каким именно будет ответ.       — Мне не хотелось… — парень взгляд в сторону отводит в стеснении — Чтобы ты посчитал меня ненормальным, хотелось показаться…       — Обычным, — продолжает за него Юнги. За девять лет это разделение на обычных и меченых раком людей успело натереть в душе болезненную мозоль. Мир не замечает этого, но отстраняется семимильными шагами от них, от смертников. Потому относительная анонимность социальных сетей так выручала, она на время приравнивала безволосого, облучённого, обколотого шприцами ребёнка к обычным детям.       — Это трудно делать при живом общении, — продолжает Пак — Казаться нормальным. Я имею в виду, что даже внешне не особо олицетворяю нормальность! — он сжимает стаканчик с напитком неслабо, так, что хруст пластика доносится отчётливым недовольством до ушей. — Моя кожа и так отдалена от идеала одной болезнью, а другая только дополняет всю картину отвратительными шрамами. Места скоро чистого не останется.       — О чём ты? — Мин слушает внимательно, но понимания пока чёткого не имеет.       — Дорогой Мин Юнги, рак — многогранен и проявляет себя совершенно по-разному. Меня вот он подписал на обязательное участие в гонках на выживание! — Чимин посмеивается с недоумённого выражения лица напротив. — Опухоли проявляются сперва на моей коже, но если вовремя их не удалить, путём обширного хирургического вмешательства, метастазы бурной шайкой распространятся по всему телу. И моё время закончится в два счёта! — заходится юноша в детальном рассказе. — Чем быстрее на моём теле обнаружат внезапное инородное пятнышко, чем быстрее мне его удалят, тем меньше вероятность, что я вскоре от него умру… Говорил же тебе, я тоже в гонке.       — Сколько раз это случалось? — Юнги не спрашивает о шрамах телесных и душевных, он о другом.       — Сколько раз меня осматривали, чтобы найти тот несчастный миллиметр лишних клеток или сколько раз я лишался кусочка себя? Что именно тебя интересует, Мин Юнги? — промеж них напряжённая ниточка колкого тока протягивается, подпаливая внутренний интерес к друг другу, будто в азартной игре.       — Второе.       После воцаряется тишина. Она о чём-то личном, она об интимном, она о доверии.       — Сорок три, — зрительный контакт замыкает. — А спина — это один большой шрам.       Часы эволюционировали и теперь помещаются на экране смартфона, автомобили теперь с лёгкостью достигают скорости семисот пятидесяти километров в час, а космические корабли бороздят просторы вселенной и только врачи до сих пор борются с раком голыми руками. У охотников на хищного монстра нет оружия, чтобы предупреждать опасные нападки. В их силах лишь разжимать острые челюсти, захлопнувшиеся на теле жертвы, промакивать кровоточащие раны платочком и браться за новый укус. Лечение бессильно, его не существует, из схватки со зверем не выбраться живым. Потому что охотники не в силах справиться со своим волком.       Это несправедливо, жестоко, безжалостно, глупо и ещё тысячи синонимов, которые поместятся дальше в ряду, но не изменят сути и не скроют факта о бездушном распределении человечества судьбой на меченых и тех, кто ещё может пожить.       Мин Юнги меченый и к осознанию этого парень пришёл давно. Он отчасти смирился со своей судьбой аутсайдера, покинутого миром. Но от мыслей, что таковым является и Чимин, кровь в жилах стынет и пальцы от покалываний немеют враз. Издали откуда-то доносится испуганный возглас, но в чугунной голове заволокло осознание реальности густым туманом. Рука будто онемевает, тяжёлой и чужой ощущается, пульсирует колко, отбивает с сердцем один ритм.       — Юнги, ты чего? — парня тормошат за рукав обеспокоенно, вглядываясь в растерянные, недоумевающие о происходящем, глаза.       — Я… — Мин по сторонам оглядывается. Пытается согнуть, разогнуть руку, чтобы застоявшаяся внутри кровь разгонялась, но подозрительную пустоту ощущает. Пропажа обнаруживается прямо под ногами, там пролитый сок и стакан измятый в хлам. — Прости, я просто задумался.       — Понимаю, меня тоже мысли об этом не отпускают… — кажется, Юнги где-то утратил нить разговора — Поэтому стараюсь внушать себе, что все эти уродства в разы лучше скоропостижной кончины… — Чимин рот прикрывает, понимая, что ляпнул только что лишнего.       — Я так не думаю, — Мин хмурится несуществующими почти бровями в ответ.       — Юнги, я не это имел в…       — Мне кажется, это не уродства, — он обрывает юношу на полу слове. — Не уродства, прямые свидетельствования того, что ты живёшь, что борешься, что лидируешь в этой битве, — Мин перенимает зонт из маленьких ладошек, раз у него теперь стакана прохладного не имеется. И не объясняет он после, почему двумя руками держится за противосолнечный атрибут, почему так сильно старается сжать пальцы вокруг пластиковой ручки, просто мягко улыбается и ловит стеснительную улыбку в ответ.       На протяжении девяти лет дни растягивались в восприятии, будто бы не заканчивались, множили свои часы, чтобы подольше быть. Почему бы им не продолжать в том же духе, почему сейчас они вдруг решили лететь со скоростью света? О солидарности и справедливости они явно не слышали…       Очередная полночь, очередное позднее, но такое нежеланное возвращение домой. Юноша на цыпочках в обитель свою пробирается, чтобы не будить домашних, как можно тише закрывает входную дверь. Но замирает Мин у самого порога, потому что из кухни доносятся голоса в не самых радужных настроениях. Родители не спят, прихода Юнги не заметили, но смогли поразить одними лишь словами, ему непредназначенными:       — Я не хочу, чтобы он страдал… — сдавливая собственные всхлипы, шепчет женщина в порыве истерики. — Врачи говорят, что это неизбежно при естественном ходе событий! — парень почти слышит, как слёзы матери капают звонко на кафель, чувствует, как надрывается за приоткрытой едва дверью сердце отца.       Желая остаться незамеченным, Мин в комнату свою проникает бесшумно, будто и не в собственном доме находится. Он не доходит до кровати, опадает на пол у самой стены, жмётся в угол пустой, холодный от захватившего душу ужаса. А внутри боль, словно что-то разрывается на части и затапливает кровью всё то, что ещё недавно улыбалось и смеялось. Слова не хуже оружия ранят, не хуже рака убивают всё светлое в человеке.       Юнги знаком с болью. Не с той, которая стирает тело в прах и своим нытьём помнится долго. А знаком с той бездушной сволочью, от которой ни одно обезболивающее не помогает, от которой никуда не деться. Это боль за близких людей, она, как главный злодей в хорошей сказке, от неё не спастись, не убежать, её невозможно победить. Можно только подпитывать своим страхом и нытьём о бессилии. У Юнги этой боли стало на одного человека больше.       Телефон вибрирует в кармане. Чимин напрашивается на видеозвонок.       — Почему ты мне не позвонил? Ты добрался домой? — парень сразу начинает с вопросов, откуда он знает, что на той стороне поднимут трубку.       — А ведь когда-нибудь я тебе не отвечу… — на языке привкус кислый ощущается от собственных слов.       — Юнги, — запал Пака затухает, стоило ему только услышать голос друга. — Пожалуйста скажи, ты дома? — Мин в ответ неосознанно кивает, взгляд концентрирует на маленьком экране смартфона.       — Когда я умру, не плачь, ладно?       — Юнги, что ты такое говоришь? — этот голос, кажется, он определённо вздрогнул.       — Не надо из-за меня расстраиваться, — экран телефона — граница, стена между влажными, молчаливыми взглядами. Чимин не даёт обещания, он отзеркаливает собеседника и безмолвно подвисает в пространстве. Сегодня опять появилась внезапно нужда в тихом звонке, никаких лишних действий и слов, только нагая душевная близость скоротечными часами вперёд.

***

      В воздухе влажность повышенная явно ощущается, под головой подушка уже крайне знакомая с лёгким запахом сан-скрина. У Чимина так всё пахнет, одежда, постель, они отдают будто бы морем далёким, чем-то нежным и солнечным, как бы парадоксально это ни звучало.       Комната парня, вся заставленная цветами, стала для Мина его собственным Эдемом, местом успокоения, с ангелом-спасителем под боком. Здесь он прячется от смерти, пусть и временно. Только когда настанет нужный час, юноша добровольно спустится из рая на грешную землю и отдастся в руки костлявой.       Они просто живут, пока могут, позабыв о том разговоре, будто никто и не просил об обещании, будто никто и не оставлял просьбу без ответа.       — Всё, нужно начинать что-то более серьёзное, пока я не сдался, — Юнги один глаз приоткрывает, смотрит в сторону Пака. Тот спицы в сторону отложил, на кресле своём в комок сбившись, горловину свитера выше натягивает. Рук парень здесь не скрывает, но остальные участки кожи ещё ни разу не являл свету.       — Действительно сдашься? — парень с издёвкой лёгкой на губах усмехается.       — Может и нет, но мне уже определённо надоело вязать пробники! — он на корзинку злобно зыркает, где вперемешку с клубками лежат десятки небольших квадратиков разной вязки. — У меня уже всё есть и резинки разные, и рубчики обычные, выпуклые, смещённые, рис, вафли, даже узор пришельцев! — взбухает в возмущении Чимин, сопровождаемый негромким смехом.       — Тогда дерзай! — Мин поддерживает юношу настолько воодушевлённо, насколько может.       — Нужно сперва придумать, за что взяться! Это должно быть что-то особенное…       — Только не выбирай слишком трудоёмкую работу, — высказывается Юнги из кровати как-то слишком тихо.       — Почему, думаешь я не справлюсь? — хохлится Пак, взъерошивается, как воробушек.       — Нет, конечно справишься! — в ответ летят оправдания задумчивые. — Просто я хочу успеть увидеть результат, — это объяснение не пахнет грустью или печалью, оно спокойное, как море в штиль, не отдаёт волнением.       — Хорошо, — Чимин согласно кивает, понимая без лишних слов просьбу друга. — Тогда помоги мне, с чего ты начинал? — настраивая контакт глаза в глаза, Юнги приподнимается с постели.       — С этого, — он пальцем тонким указывает на свою потрёпанную за годы шапку. Сколько раз она перевязывалась, под нужный размер подгонялась уже не сосчитать, но вот сколько лет хранится, юноша отлично помнит. И помнит он цель, с которой головной убор был создан, и разочарование, которое пришло, обозначив эту цель неисполнимой. Всё там, в котелке варится, вместе с разрастающейся опухолью.       — Почему, — с искренним, но сдержанным любопытством допрашивается Пак. — Почему ты, не умея вязать, взялся за дело, если шапку можно было просто купить, причём абсолютно любую, хоть три таких, хоть десять? — а ведь и правда, Юнги этим никогда и ни с кем не делился, как-то обстоятельства были не те и люди тоже, они неспособны были понять.       — Это как игра, — сложно организовать поток мыслей, который никогда не извлекали наружу. — Как у тебя с цветами… — отчего-то внутри всё тревожно содрогается.       — Объясни.       — В детстве мне это казалось логичным, — Юнги посмеивается, шапку поправляя. — Ко мне тогда пришёл монстр и чтобы защититься от него, я создал себе доспехи. Знаю, это смешно звучит…       — Не смешно, — а Чимин серьёзен, как никогда в своём отрицании.       — В общем… и я поклялся себе, что сниму доспех, когда выиграю у монстра свою жизнь. Говорю же — игра. А потом я как-то свыкся с ней, сроднился и менять шапку больше не хотелось.       — Каждый спасает себя, как может, — в зрачках парня сверкнули улыбки. — Ты молодец, Мин Юнги! — в комнате нарастает потрескивающее напряжение, такое колкое и трепещущее, выскрёбывающее душу наружу. — Я бы так не смог.       — Почему? — воздух будто тяжелеет, весь опадает на пол так, что не вдохнуть.       — Как минимум потому, что пришлось бы связать целый скафандр, — Юнги не разделяет нервного смешка Пака. В нём сейчас любопытство борется с тактичностью, оно словно пробивает себе путь на волю.       — Покажешь? Себя… — прямолинейный вопрос накрывает обоих минутным молчанием, из-за безупречности которого уши закладывает несуществующим звоном.       — Юнги, — голос прорывается тихим хрипом. — Это не то, на что приятно смотреть… — юноша взгляд молящий отправляет, будто бы в попытке предупредить не лучшую затею. Но в глазах друга Чимин не находит сомнений и сожалений о просьбе. Когда всё так переменилось? Откуда взялось это неумолимое желание открыться? Откуда взялось чёткое убеждение, что после всё будет в порядке? — Хорошо, — и вот уже парень из кресла выбирается, шагом неловким, спутавшимся, подходит к усевшемуся на постели Мину. — Если я только свитер… сниму, — Пак в тряпке путается, сантиметр за сантиметром оголяет многострадальную кожу. Он сбрасывает часть верхней одежды на пол, представив чужому взору то, чем не может гордиться, и замирает.       Юнги терпит поражение ещё на уровне кромки штанов, а поднимаясь выше, в полнейшем безмолвии манимый открывшейся картиной, кажется, теряет себя целиком. Мир и тело Пак Чимина раскололись надвое, розоватой линией ограничив стороны. Большая часть кожи выглядит так, будто её у старика отобрали, вся сморщившаяся в пигментных пятнах и маленьких ранках натёртых, она плотно обтягивает костлявое тело. Но другая часть, захватив зону лица, половину шеи и левое плечо, выглядит вполне обычно, не считая некоторых нюансов. Зрелище напоминает Мину одно природное явление, когда моря, столкнувшись, обозначают между собой ровную границу и не смешиваются.       Но даже не это так сильно бросается в глаза, как тут и там встречающиеся шрамы. Те самые шрамы о которых когда-то Чимин уже рассказывал. Они грубыми беловатыми рубцами заполоняют собой почти все участки кожи. А на груди один ещё розовит слабо, совсем новый, недавно приобретённый. Задерживая дыхание, Юнги приподнимается, тянется вверх. Он на уровне чужого лица оказывается в такой удушающей близости, тянется пальцами к вздымающейся часто груди. Парень наблюдает, как от осторожного касания кожа вокруг мурашками покрывается и не сдерживая переживающего вздоха спрашивает:       — Они не болят? — увлечённый осмотром, Юнги не замечает, с какой внимательностью, волнением и интересом смотрят на него в ответ.       — Скорее, неприятно ноют, — после слов этих, Мин, как ошпаренный, от шрама пальцы убирает.       — Прости, я…       — Нет, — договорить Чимин не позволяет. — Касайся! Всего, что тебе хочется, касайся… — слова вырываются прежде, чем их успевают обдумать. Между молодыми людьми струна натягивается, сокращая расстояние.       — И вовсе они не уродливые, — юноша старается всё же не беспокоить излишне чувствительные отрезки кожи.       — Врёшь, — без капли осуждения утверждает Пак негласно.       — Нисколечко, — Юнги маневрирует на словах и чувствах, в попытках правильно изложить свою мысль. — Я бы сказал, что они страшат, но не видом, а приходящим в голову пониманием, что ради них пришлось пережить.       От Чимина пахнет сан-скрином, так мягко и нежно, так успокаивающе, после каждого близкого вдоха лёгкие изнутри бархатом покрываются. Мин отстраняться не желает, он жадно проникает в чужое личное пространство. Он площадь соприкосновений с кожей парня увеличивает осторожно, вглядывается отчего-то в его безмятежное выражение лица. Юнги будто мотылёк, только не на свет, а на тепло летит, он ищет свой пожар, в котором можно будет исчезнуть. Без задней мысли он в губы Пака взглядом впивается, чтобы после задать второй за сегодня сногсшибательный вопрос.       — Целовался когда-нибудь? — можно смело вычеркнуть из списка предсмертных желаний Мин Юнги все злые умыслы и пошлости. — Говорят, в жизни нужно попробовать всё?       — Предлагаешь пойти с козырей? — в ответ юноше неловко кивают ни разу не моргнув. — Давай.       Юнги не медлит, жизнь показала, что не стоит, иначе ни черта не успеешь. Он припадает к паковым губам, сперва на пробу, лишь касается целомудренно, ни на миллиметр не сдвигается с места. просто хочет почувствовать… Этот контакт — обмен жизненной энергией. Ощутив на спине тёплую ладонь, Мин губы размыкает, вовлекая юношу во что-то более развязное, влажное. В сим действе нет ни доли романтики, а любви уж и подавно. Даже когда парни жмутся ближе друг к другу, даже когда на постель опускаются бесшумно. Они лишь тепло душевное, ласковое, обещающее поддержку выцеловывают на мягких губах. Сердце не трогается от каких-либо чувств, не заходится в бешенном ритме. Кажется, будто нутро затапливает чем-то густым и тёплым, заполнившим все болезненные трещины, закрыв щиплющие на воздухе раны.       Юнги накрывают мягким телом, как пледом тяжеловатым, но согревающим. Юнги обнимают крепко, укладывают на плечо голову, волосами пушистыми, мягкими щекочут щёки. Юнги дарят блаженное равновесие и покой, превращают рай во что-то более возвышенное, прекрасное… Никаких лишних подтекстов, просто взаимное утоление нужности.       — Сходишь со мной на свидание? — Пак шепчет куда-то вглубь к размеренно бьющемуся сердцу, перенимает эстафету по странным просьбам. — Один раз?       — И чем оно будет отличаться от наших обычных встреч? — Мин интересуется искренне, уже зная, согласится он или нет.       — Я что-нибудь придумаю, — всё так просто и без всяких заковырок.       — Хорошо.

***

      Чимину жарко и до невыносимого обидно, потому что к назначенному месту встречи он приходит один. Сперва кажется, что Юнги просто опаздывает, но через час глупого, покалывающего кожу ожидания, складывается навязчивое мнение, будто его подло бросили, даже не удосужившись отменить свидание. И хотя верить в то, что Мин так поступил, очень не хочется, но угомонить чёртика, нашёптывающего всякие дурости на ухо не удаётся никак.       Перед уходом, Чимин всё же решает не горячиться и сперва дозвониться до Юнги. Вдруг тот сможет объясниться. Но после пары сброшенных вызовов, Пак разочарованно чертыхается. С ним видеться и слышаться, кажется, не хотят. Почему бы Мину просто не сказать, что передумал? Зачем вся эта драма? Без всяких причин…       Это так не походит на Юнги. Он ведь всегда отвечает на сообщения и звонки, даже когда расстроен или обижен. Он никогда прежде не игнорировал Чимина.       В один миг парня как передёргивает от удара по сознанию и в голове всплывает когда-то невзначай брошенная фраза «А ведь когда-нибудь я не возьму трубку… »       — Нет… — Пак встревоженно набирает всё тот же номер. — Ну нет, — он причитать принимается, вслушиваясь в безжизненные гудки, безжалостно треплющие нервы. — Вчера же всё было хорошо… Дрожащими пальцами Пак принимается набирать короткое сообщение:

Я: Если ты в порядке, пожалуйста, возьми трубку, я ведь переживаю

      Мин не может так жестоко шутить. Это определённо не в его стиле.       Выжидая ещё несколько тихих, молчаливых минут Чимин вновь принимается за террор телефона. На этот раз трубку всё же поднимают, но вместе с ней дыбом поднимаются и волоски на теле парня.       — Кто это? — совершенно чужой голос, никак не походящий на Мина, выбивает юношу из колеи.       — Ч-чимин, а вы?       — Ах, Чимин, это ты… — мужчина будто бы звучит рассеяно, встревоженно. — Мы уже встречались, я папа Юнги, — от этих слов сильно легче не становится.       — Господин Мин, а Юнги где? Я могу его услышать? — мысленно помолившись уже всем существующим богам, Пак надеется не услышать самого страшного. Он губу болезненно, испуганно прикусывает.       — Ночью у него случился сильный болевой приступ, его забрала скорая, — слышно, как мужчина давит в себе что-то солёное, горькое, а оттого мысли одна хуже другой невольно возникают в голове.       — Но он… в-ведь в порядке? — к горлу парня подступает болезненный душащий ком, а глаза щиплет накатившая пелена.       — В относительном…       — Куда мне подъехать?       — Он сейчас не в сознании…       — Мне нужен адрес! — уже не выдерживая щемящей в груди боли, юноша вскрикивает совершенно невольно. — Пожалуйста…       Так быстро за все свои недолгие двадцать лет жизни Чимин никуда и никогда не бежал. Ему безбожно плевать, сколько чужих ног он истопчет по пути, скольких несчастных толкнёт небрежно. В этот момент будто поле зрения резко сузилось, а мир ограничился на одном конкретном здании, на одном конкретном человеке. С каждым движением, с каждым скорым шагом, лёгкие будто сплющивает от нехватки воздуха. В груди пылает, а Чимин всё бежит вперёд, уже позабыв причины своих недавних возмущений. Сейчас у него лишь одна цель…       Он двери больницы знакомой с детства распахивает, а в ушах гул стоит невыносимый. Всюду снуют люди, лиц не разобрать. Юноша курс через толпу приёмной к лифту держит, но тот ползёт безжалостно долго. А по затылку бьёт одно — только бы успеть. Пак почти выпадает из стеклянной коробки на этаже онкологического отделения и не сбавляя скорости, отстранившись от всех и вся, мчит к посту:       — Мин Юнги… — от прерывистого, совершенно сбитого дыхания, слова так и застревают на полпути. Парень почти вдвое складывается, в попытке угомонить клокочущее сердце и вдохнуть хоть раз кислорода достаточно, чтобы наконец выговорить эту несчастную фразу. — Мин-н Юнги, в палате… какой? — хрипит он от боли в груди.       — Чимин-а, что такое? — но вместо ответа Пак, всполошившись, на хорошо знакомую женщину раздражённо глядит и лишь повторно требует своего.       — Мин Юнги где? — хватаясь за борт стойки высокой, парень выглядывает немного из-за неё. — Суна, пожалуйста, — настолько жалостливо, насколько может, Чимин взывает к той, что нянчилась с ним долгие дни пребывания в больнице. — Где он?       — Господи дорогой, сейчас гляну, — встрепенувшись, женщина принимается шерудить записи суетливо. — Мин Юнги, ночной, с приступом… палата 403В.        Этого Паку было достаточно, чтобы вновь сорваться на бег. Светлые коридоры и серые лица людей сливаются воедино, а парень всё бежит. Впопыхах, он уже почти выплёвывает тот комок, который прежде лёгкими величался. Цифры такие похожие мельтешат перед глазами, сбивают с толку, разбегаются и теряются. Коридоры, к которым парень привык с детства, вдруг стали непроходимыми лабиринтами. Каждый шаг сопровождается нервным испуганными покалываниями на коже, до тех пор, пока взгляд не цепляется за нужный номер. В этот момент юношу будто ушатом холодной воды обливают, он столбенеет на месте. Не верится ему вовсе, что там за дверью человек, который ещё вчера осторожно перебирал пряди на паковой голове, и он сейчас на грани. Чимин ногами вмиг потяжелевшими перебирает к палате, он руку, будто чугунную, поднимает, чтобы отворить дверь, больше всего на свете боясь увидеть там самое страшное.       Пак в палату почти втекает, он припадает спиной к двери и по ней же стекает на холодный больничный пол несчастной лужей. Он переводит дыхание под удивлёнными, но безмерно печальными взглядами не своих родителей. Внутри что-то болит невыносимо, кажется, это сердце, которого больше нет, оно оборвалось и потерялось где-то по дороге.       Чтобы до постели миновой добраться хоть как-то, Чимин усилия прикладывает последние. Он не находит энергии более, чтобы подняться, на коленях доползает до белых простыней и человека под ними.       Юнги безжизненно бледный лежит на кровати, весь обвешенный трубочками капельниц и проводками мониторов слежения. Такой маленький и беззащитный перед болезнью он под кислородной маской цепляется за жизнь. Душу коробит от представленной картины болезненно, а слёзы сами собой подкатывают. И Пак пролиться по щекам впалым им позволяет, пока Юнги не видит. Он внимания и капли не обращая на присутствующих, захватывает ладонь парня в свои, тёплые… Он лбом руки безвольной касается обречённо, сдавленно, орошает её капельками слёз крупных.       Это не должно происходить сейчас. Чимин не готов. Он не согласен. Он ужасается от собственных ощущений и сильнее сжимает минову руку, словно её могут отнять. И отнимают…       — Поднимайся, не стой так, — кто-то едва ощутимо плеч касается, вынуждает оторваться от Юнги, обернуться. Но перед глазами мутные капли и смазанный образ. Пак рукавом растирает влагу кусающуюся по лицу, замечает наконец госпожу Мин. Она разбитой вовсе выглядит, с печалью в глазах о сыне распыляется ещё и на Чимина зачем-то.       — Он проснётся? — юноша с надеждой-предательницей, которая всё уходить не желает, ждёт только согласного ответа. Он ждёт утешений от того, кому бы они тоже пригодились.       — Чуть позже, — женщина с колен подняться помогает, приглаживает взлохмаченные волосы на голове парня, хлопочет около чужого дитя. — Ему вкололи дозу обезболивающих и ввели в медикаментозный сон.       — Ему так больно? — ответом служит опущенный взгляд и опустившиеся безвольно руки. — Я подожду его…       — Ступай домой, Чимин, какой прок от твоего здесь пребывания.       — Позвольте остаться, — разрешение Паку на самом деле не нужно, не позволят, он под дверью палаты осядет в ожидании, но больницу не покинет. — Я буду тихим, вы меня даже не заметите, — парень почти умоляет снизойти до его просьбы. Госпожа Мин растерянно на безучастного совершенно, поникшего супруга глядит, а после согласно выдыхает, даёт добро.       Чимин действительно не привлекал внимания. Он забился в уголок палаты и стал тревожно считать часы. Это часы безликой, потухшей тишины. Это часы разодранных до крови ранок на руках. Это часы изученных вдоль и поперёк чужих сердцебиений. Это часы сгрызающей внутренности пустоты и многолюдного одиночества. Это часы мирской несправедливости и страха за каждую последующую минуту. Это часы заходящего за горизонт солнца. Это часы холодящего кровь кошмара, схлопнувшихся челюстей, жалобного воя и громкого выстрела, пробудившего Пака от тревожного сна.       В глазах всё плывёт, все вокруг суетятся, нарушая покой. На деле стуком оказывается тележка в руках медсестры, не вписавшейся в границы двери. Она к постели Мина почти подлетает, спешит к мониторам, колёсико капельницы подкручивает. Родители постель окружают, будто оживают враз. Издали слышатся проведение каких-то манипуляций, слышатся всхлипы и тихое хрипение.       Словно на ватных ногах юноша поднимается с расстеленной на полу курточки. Он за стену придерживается; всё же долгий бег не мог не сказаться на самочувствии не самого здорового организма. Чимин будто остерегаясь увидеть там картинку из сна, не доходит до постели пары шагов, тормозит за спинами встревоженных родителей. Он дыхание нормализовать стремится, убеждает себя в необходимости сморгнуть влагу с век и подобрать с пола остатки храбрости. Пак выглядывает осторожно, чтобы одним глазком подметить слабое шевеление в простынях и облегчённо выдохнуть.       Пальцы и нос покалывает неприятно, словно вся кровь их покинула вместе с сердцем, спрятавшись где-то в пятках. Перебарывая себя, юноша взглядом дальше движется, чтобы встретиться наконец с парой полуоткрытых глаз. В них Чимин тепло находит, оно так и поблёскивает в холодном свете больничных ламп. Тепло, в котором парень так нуждался, ещё со вчера, когда прощался с Мином перед его уходом, когда ещё даже не подозревал о круговороте неприятностей этого дня. Потому, чтобы хоть как-то отплатить за подаренный кусочек доброго чувства, Пак натягивает на лицо свою самую яркую улыбку, чтобы согреть ею в ответ.

***

      Мин Юнги в тот день пробуждался всего один раз, всего на несколько минут, после вновь утонул во сне. Сидеть около кровати бессознательного парня было невыносимо. Каждую следующую секунду казалось, что тот больше не проснётся. Что последним, что он видел перед тем, как пропасть в хватке неизлечимой, станут заплаканные глаза самых близких людей. Потому успокоиться Чимин вовсе не мог. Он безустанно вслушивался в тихое дыхание и сам почти протягивал ноги, когда пауза между вдохом и выдохом юноши оказывалась слишком длинной.       К вечеру Пака выгоняют. Может родителям Юнги надоедает его одержимость едва слышным счётом вдохов, а может действительно переживают, когда просят на ночь вернуться домой и выспаться.       Но что толку разбираться в причинах, если суть одна, выполнить основную просьбу — выспаться, Чимин не смог. Сперва перед матерью пришлось отчитаться, расписывать почти поминутно весь прошедший день, потом в объятиях тёплых ютиться, о кофту её лёгкую вытирать остатки невыплаканных слёз. В тот момент юноша впервые понял, хоть отдалённо, что именно чувствует его родная и любимая, почему в истерику впадает при одном только упоминании страшной болезни.       В сон не клонит совершенно, а воспоминание о бледном, как полотно, бессознательном друге натирает в голове мозоли. Беспокойство гудками отдаётся по телу, вмазывая парня в кровать, но не позволяя глаз сомкнуть ни на минуту. Постоянный страх, подкидывает в костёр дровишек, развивает паранойю проспать всё на свете, даже пришедшую смерть.       Всего пару часов было выделено на хлипкую дрёму, победившую адреналин в крови лишь из-за измотанности организма. Всего пара часов, которые оборвались почти незаметно, звуком уведомления: красная шапочка: бабуля       Одно слово, а сколько счастья может принести в разбитое сознание и завявшее сердце.       На сборы ушло не больше времени, чем на полёт в больницу. По пути казалось, что даже мир вдруг ожил, продолжил путь в маячащее на горизонте будущее.       В этот раз и лифт не полз растяжимо долго, и палата нашлась чудеснейшим образом скоро, и двери отворились, не удерживаемые кромешным страхом.       В палате людей немного и они оба встречают Пака усталым приветливым взглядом, который он в совершенстве отзеркаливает.       — Эй, красная шапочка… — Пак давит в себе дрожь и жалость никому ненужные, оседает, как утренний туман на постель в ногах дорогого друга.       — Привет… — хрипящие звуки не оставили от прежнего голоса юноши почти ничего, равно как и сутки мучений явно постарались над его внешним видом — бледный, измятый с проступающей под глазами синевой. Под кожей, местами оголённой, каждая вена просматривается отчётливо, особенно те, в которых катетеры вставлены. Уставший взгляд и маска мнимого «всё хорошо…»       Такого Мин Юнги Чимин уже видел в те самые дни молчаливых видеозвонков, в те самые дни, когда юноша лицезрел страдания на экране смартфона почти круглые сутки.       Сейчас Юнги так же жмурится, словно старается держать разрывающуюся голову в цельной кучке, когда свет из окон ударяется о чувствительную сетчатку. Пусть дорогу солнечным лучам тюль прозрачный и пытается перегородить, но что проку, разве он в силах с ними справиться?       Госпожа Мин учтиво со стульчика прикроватного поднимается, со словами «Чимин, подмени меня ненадолго» оставляет молодых людей наедине.       — Прости, — срывается с пересохших губ юноши в усмешке. — Я испортил наше свидание.       — Дурак, — Пак звук сбавляет, чтобы по ушам не бить голосом звонким, зато плеча парня касается кулачком сморщенным шутливо. — Поправляйся и я устрою нам самое лучшее в жизни свидание! — слова собственные уколом отдаются где-то внутри.       — Ловлю на слове…       Дни в больнице превращаются в тихие, изредка шутейные, монотонные, ничем не отличающиеся друг от друга временные петли. Юнги по-прежнему в полудрёме пребывает большую часть времени, потому что от болей испытывающих его на прочность избавиться никак не может. Обезболивающие лишь частично гасят разрывающие его ощущения.       А Чимин по-прежнему сидит поблизости с вязанием красным, постукивает спицами тихо. Он считает чужие неравномерные вдохи, охраняя сон красной шапочки от её волка, которого Пак теперь тоже стал побаиваться. Потому время своё он коротает у постели, путаясь в собственных петельках и нитях, создавая маленький доспех.       — Что вяжешь? — голос внезапностью своего появления отвлекает Чимина от спутанных узорчиков на полотне. Он поднимает взгляд на прищуренные глаза-улыбки, гонит подальше мысли о том, что вскоре больше их не увидит.       — Я подумал, хотел ведь связать что-нибудь особенное, — слова отчего-то застревают на половине пути, не желают показаться в истинном обличии, увиливают. — Мне показалось, что будет хорошо… если оно будет напоминать о тебе… — юноша неуверенно, остерегаясь осуждения выбора всё же выпаливает. — Это шапка… будет.       Но на чужом лице Пак не находит и доли возмущения, только покой и блеск в глазах стихающий.       — Не перетруждайся, — по лицу парня лучики гуляют, они боль приносят, но спасают от мрака разрастающегося в душах.       — Хорошо, — Чимин усмехается слабо и откладывает вязание в сторону. Он со стула поднимается, к рюкзаку своему держит курс, а в нём парень из дому полжизни прихватил. Большой белый тюбик с нарисованным солнышком скрипит при открывании противно, белёсой жидкостью мажется по рукам. Пак принимается крем по коже растирать плотным слоем, хотя со стороны выглядит так, словно специально пачкается, как котёнок в сметане. Своими действиями срывает чужое хихиканье. — Не смейся, я же не виноват, что здесь не шторы, а сплошное разочарование! — он в фальшивом возмущении сильнее размазывает по коже крем. — И вообще… — широким шагами парень к постели подходит и по лбу Мина пальцем проводит, оставив после себя слепяще белый след.       — Всё, теперь я тоже красивый?       — Спрашиваешь ещё, конечно! — смилостивившись над другом Чимин по коже бледной растирает сан-скрин так, чтобы без разводов, хотя сам по-прежнему белее призрака.       — А ты?       — А я сижу, впитываю! — впитываю твои эмоции, беспокойства, тревоги…       Куда-то подевалась вся лёгкость в шутках, они теперь через боль рождаются, через боль произносятся и через боль впитываются. Пака с этой болью познакомил Юнги.       Сидеть рядом и лицезреть страдания на полупрозрачном лице невыносимо, но Чимин терпит и улыбается. Он делает всё, лишь бы не подавать виду, лишь бы не добивать друга ещё и своими мучениями. Он не желает вешать на гаснущую душу вину за свои слёзы, которые непрестанным потоком льются каждый вечер, стоит только ступить один шаг за пределы больницы.       — Ты придёшь завтра? — в глазах, которые несправедливости познали больше, чем положено, ещё надежда маленькая плещется. Один и тот же вопрос Юнги задаёт каждый вечер, когда Пак на кровать его присаживается, чтобы прощально пожать руку холодную, будто из неё жизнь уходит раньше, чем из всего тела. Но в этот раз ответ звучит совершенно иначе.       — Нет, — Чимин пальцы чужие сжимает, костяшки ласково оглаживает, как тогда, при самой первой встрече. И слова почти те же произносит, потому что не выносит печальных взглядов госпожи Мин. — Побудь с родителями завтра, — будто вразумить пытается балованного ребёнка, который свои чувства превыше остальных ставит. — Юнги, они беспокоятся…       — Мне больно, — юноша отворачивается обиженно, не получив поддержки, которую ждал, бурчать продолжает. — Как не посмотрю, так постоянно на слёзы натыкаюсь.       — Понимаю, — Пак на шёпот переходит. — Но и ты их пойми. А если не жаль родителей, хотя бы пожалей себя. Только подумай, ты ведь сейчас добровольно отказываешься от самого драгоценного, от самого родного…       — Чимин, — юноша в лице кривится, сдерживая рвущийся наружу плач. — Так больно, мне так больно… — он прячет взгляд в чиминовой ладони, вздрагивает тихо, совсем беззвучно, давится в захлёстывающем его горе.       Очередной вечер, очередной шаг за пределы больницы. Весенняя ночь глядит свысока на измотанного парня, и с сочувствием заволакивает луну и звёзды облаками мрачными, чтобы те не обнажали своим светом чужую печаль.       Когда жизнь успела изменить полярность? Когда она стала олицетворять собой неминуемую смерть? Или так было всегда, а Чимин, пребывая в своей отчуждённой от мира системе координат, просто не замечал багов вселенной?       Его страшит новая реальность, его страшит каждый новый день, его страшит эта весна.

***

      За дверью слышится тихий смех, он вынуждает замереть на месте и перепроверить номер палаты. 403В — цифры всё те же, а грудь почему-то щемят голоса будто бы настоящие, в действительность которых с трудом верится. Юноша дверь приоткрывает сперва на щёлочку, просовывает туда с покалывающим любопытством голову и глаза округляет в широчайшем удивлении.       Чимин не верит тому, что видит. Юнги в постели сидит, всё ещё обвешан проводками, но он совершенно точно больше не лежит безжизненным грузом вины и боли. Он широко открывает рот, когда госпожа Мин, расслабленная в своём спокойствии, протягивает ему ложку чего-то съестного. Господи, который раз он ест за всё время пребывания в больнице? Третий? Там привычный Юнги, но пропадавший так мучительно долго, что теперь он кажется абсолютно удивительным, словно из параллельной вселенной вышел. Он оборачивается в сторону двери и встречает Чимина впервые за долгое время яркой улыбкой и тихим, но живым смешком:       — Ну что, скучал, бабуля? — как за сутки всё успело так перемениться или парень спит? Нет, это не может быть сном, ему такие радости уже давно не снятся. Пак щипает себя в неверии и шипит от боли отчётливой. Он срывается с места, на жертву свою с объятьями крепкими нападает. Прижимает к себе худого холодного парня, носом тычется в шею, вдыхая приторный запах больницы.       — Скучал… очень! — выдыхает Чимин в кожу светлую, когда на спине две ладошки вдруг чувствует.       Атмосфера вокруг будто заиграла новыми красками, она предательски подкармливает надежду на лучший исход.       — Что происходит? Как ты себя чувствуешь? — нехотя отстраняясь, Пак то в одни глаза, то в другие доверчиво смотрит, ждёт хоть каких-то ответов.       — Сегодня я прям бодрячком! — озвучивает Юнги живо, а госпожа Мин улыбается устало и преданно, впервые спокойно, без подкатывающих слёз.       — Я рад, — словно чего-то недопонимая юноша неловкость ощущает от подозрительной недосказанности. — Это значит, что скоро ты вернёшься домой?       — Ну подожди, не стоит спешить, у меня только перестала трещать по швам голова! — парень потягивается так сочно, с хрустом, спину разминая. — Мам, оставишь нас ненадолго? — он на женщину умоляюще глядит, а та безусловно соглашается.       — Хорошо, родной, — она поднимается и на столик кроватный тарелку с супом опускает. — Только пожалуйста, Юнги-я, доешь.       — Не волнуйтесь, я проконтролирую! — женщина Паку волосы уходя взъерошивает, дверь за собой прикрывает тихо.       — А ну-ка, выкладывай быстро, что происходит? — Чимин вгрызается в друга с расспросами. — Что с ней, почему она… такая… — не в силах подобрать нужных слов, юноша руки вздымает, будто бы так всё враз прояснится.       — Вчера мы с ней и с папой поговорили, — он рукой левой старательно столик к себе пододвигает, чтобы поближе был, приходится помочь, пока суп не оказался на простынях. — Скажем так, мы пришли к некоторому консенсусу, у меня получилось их успокоить.       — Замечательно, — Чимин на друга с толикой гордости смотрит.       — Останешься сегодня? — Мин ложку берёт неловко и так же суп набирает, трясущейся рукой к губам подносит, чуть не пролив.       — Конечно, не могу же я тебя бросить, — юноша не перестаёт наблюдать за резкими дрожащими движениями, он видит, как большая часть еды так и остаётся в тарелке, а до места назначения доходят лишь капли. — Ты ведь вроде правша или я что-то путаю? — хмурится несильно.       — Не путаешь, — Юнги очередную неудачную ложку сёрбает, в ней не больше половины. — Просто рука… — он пытается согнуть и разогнуть пальцы правой кисти. — Она немеет. Она и раньше немела, так что ничего лёгкого в ней удержать не получалось, всё вываливалось сразу же. А теперь что-то совсем разошлась.       — Это следствие болезни? — Чимин после согласного кивка вспоминает, как Мин час от часу ронял спицы, стаканы. Сперва думалось, что парень просто неуклюжий, а оказалось, что меченый. — Давай я помогу, открывай рот! — в приказном тоне он ложку отбирает, набирает супа побольше. — Открывай-открывай, я пообещал твоей маме, что ты не останешься голодным! — в ответ на недовольное фырканье Пак тычет едой в сомкнутые губы.       Ложка за ложкой, еды становилось всё меньше, а затронутых в разговоре тем всё больше. Как же Чимин действительно скучал по бессмысленным перепалкам, смеху тихому, ехидному; прошла всего неделя, а такое чувство, что несколько лет. Серых, мрачных, солёных лет.       — Каков прогресс? — Юнги на подушки откидывается, вздыхая трудно, он живот поглаживает несильно.       — Ну, не сказать, что моё творение очень походит на шапку, но я стараюсь!       — Ага, я вижу твои старания, — Мин возмущённо чужие руки хватает, чтобы разглядеть повнимательней. — Вон, все пальцы в мозолях!       — Я вообще-то тороплюсь не просто так!       — Расслабься, бабуля, успеешь ещё навязаться, — но даже наличие времени не может сейчас успокоить, потому что в количестве его определённо меньше, чем у других.       Сегодня в палате и в душе действительно весна играет, всюду мельтешат солнечные зайчики вместе с врачами, медсёстрами. Но они не мешают растекаться умиротворению по комнате, в которое Чимину не верится. Почему-то спокойствие вокруг не даёт ему покоя. Он всё ждёт подставы, всё ждёт какой-то дурной новости.       — Слушай, Чимин, кажется, я почуял зов природы! — Мин отвлекается от пересчёта петель красных, откладывает в сторону чужую недошапку.       — В смысле?       — В смысле ссать хочу, а я сам от этой мишуры не отцеплюсь! — усмехаясь, парень поднимает обвеянные проводками руки.       — А… что делать? — юноша собирает себя в кучу скоренько.       — Не тупить и звать медсестру, — Юнги налегке отправляет друга из палаты. — И, стой, — притормозившему Паку он в спину бросает. — А потом метнись в кафетерий за чем-нибудь вкусным, пожалуйста.       Запомнив список задач, Чимин палату покидает, устремившись его выполнять. Он ловит проходящую мимо медсестру, передаёт просьбу в точности, до нужной палаты её доводит, а сам с чистой совестью в кафетерий топает. К счастью, понимание о вкусненьком у них с Мином схоже. Поход этот, правда, не особо результативным оказывается, но некоторых успехов юноша всё же достигает, а потому спешит обратно поведать о своей маленькой задумке.       Дверь в палату оказывается приоткрытой и показывает то, что для Пака явно не предназначалось. Та самая плохая новость, та ложка дёгтя в сегодняшнем дне. Из Юнги фонтаном хлещет съеденный недавно суп. Парень закашливается и выворачивает желудок наизнанку в небольшой тазик. Рядом мама его и медсестра та самая, которую Чимин лично привёл. От звуков этих голова кружиться начинает и дыхание перехватывает. Юноша в палату так и не заходит, он к стене прислоняется, опору в ней находит, прикрывает рот ладошкой испуганно. Приходит в голову понимание, что его определённо точно выгнали специально и вовсе не для того, чтобы отправить за сладостями.       Всё ещё в потрясении пребывая, Пак, отрываясь от реальности, идёт к той, которая врать не будет. Он Сону находит на посту.       — Ох, Чимин, дорогой, ты всё ещё здесь?       — Можно я попрошу тебя об одолжении? — женщина сразу замечает настрой маленького друга, пододвигается ближе, навострив уши. — Палата 403В.       — Опять твои романтические настроения?       — Нет, — Паку не нравится действовать втайне, но это наверняка действеннее, чем спросить у Юнги, который так старательно целый день прикидывался здоровым. — Обход ведь сегодня был, как состояние Мин Юнги?       — Ох, тот парень…       — Сона, что с ним?       — Он вчера и сегодня двойную дозу обезболивающих просил, бедный. Боли совсем терпеть не может.       — Это опасно?       — В его ситуации это единственный выход. Глиобластома, четвёртая стадия, мы можем помочь ему только спокойно уйти… — от слов этих Пак пошатывается от захватившего головокружения. Всё вокруг рушится, уши закладывает писком противным. — Прости, дорогой, что говорю это.       — Ладно… с-спасибо, а остальное в силе? — голос женщины доносится словно издалека.       — Конечно! И ты всё делаешь правильно… — продолжение фразы утопает в расстоянии. На парня опять потерянность накатывает, смыв счастливое наваждение со всех воспоминаний.       В палате тихо, Юнги в своей кровати и он не светится более. Пак в дверях зависает, осматривает друга с ног до головы и, наконец, понимает, что именно весь день ему казалось не так. Мин Юнги не такой. Он улыбку натягивает оказывается с трудом, он временами жмурится, нечасто, но всё же, он руку правую поднимает так, словно она пару тонн весит. Всё это неспроста. Всё это свидетельствования того, что болезнь подкрадывается не скрываясь, она постепенно, жадно, подло забирает Мин Юнги из этого мира, забирает из рук родителей, забирает у Чимина.       — Ты чего там застыл? — парень Пака из мыслей вытягивает.       — Эм… В кафетерии вкусненького не оказалось…       — Ладно?       — Но я заказал десерт, его к ужину принесут.       — Хорошо, — Юнги подзывает к себе парня, за руку берёт едва весомо. — Что-то случилось? Ты сам не свой, — на лице парня беспокойство читается отчётливо.       — Скажи, ты мне доверяешь? — Чимин не устраивает проверок, ему ни к чему это, даже если ответ будет отрицательным.       — Что за вопросы, конечно! — юноша бы поспорил, но не станет, у него другая цель.       — Помнишь, я обещал тебе свидание? — ему кивают радостно. — Так вот, Мин Юнги, приглашаю тебя сегодня на свидание.       — Значит, в больнице?       — А зачем медлить, правильно?       — Когда?       — Прямо сейчас! — юноша глаза смешно округляет. — Давай жить здесь и сейчас! — Чимин из шкафа минову шапку достаёт, потрёпанную, одевает тому на голову осторожно…

***

      Ветерок нежный весенний обдувает со всех сторон, проникает под лёгкую хлопковую пижаму. Юнги стоит у самого края крыши, от падения его отделяет только невысокий порожек и всего один шаг. Чимин на плечи ему накидывает курточку многострадальную.       — Как тебе удалось это организовать?       — Считай, что у меня здесь хорошие связи, — самодовольствуется Пак.       — Это опасно, — парень за борт выглядывает, но тотчас же возвращается обратно.       — Кстати об этом, — Чимин неловко затылок почёсывает. — Нас очень просили не бросаться с крыши.       — Мы, что, на идиотов похожи?       — Думаю, да, потому что без неё нас не отпустили! — Пак оборачивается назад, указывая другу на Сону, которая себе укромное сторожевое местечко заняла. — Прости, по-другому никак, но она мешать не будет, это могу гарантировать! — Юнги в ответ хохочет тихо и ведёт юношу к расстеленному на крыше пледу.       — Значит в меню у нас боржоми, два яблока и порция оладьев? — он саркастично бровь поднимает. — Шикуем!       — А в развлекательной программе потрясающий закат!       Закат действительно был потрясающим, солнце окрашивало небо красками яркими. Словно делало это последний раз, словно хотело разрисоваться так, чтобы после от кистей и оттенков тошнило. Пузырьки боржоми щипали язык, свежестью наполняли атмосферу вокруг. Юнги в руках тёплых ютился, расслабленно тонул взглядом во взрыве лучей, которые по очереди прятались за горизонтом, погружая город в вечерний сумрак.       А Чимину всё кажется, будто человек рядом исчезает вместе с солнцем, почти растворяется прямо в ладонях, рассеивается, как туман.       Жизнь смешная штука. Ещё бы в начале весны Юнги просто пропал из сети навсегда, возможно, на него была бы возложена обида за это исчезновение, но теперь… Он пропадёт из объятий, из жизни, из переписки и вовсе не бесследно, оставив после себя гору окрашенных печалью воспоминаний и лужи горьких слёз. Можно подумать, что лучшим исходом было бы не встречать Мин Юнги вовсе, но Чимин несогласен. Странно, но он готов вытерпеть утрату, лишь бы сохранить в истории своей жизни грустную сказку о красной шапочке.       — Это лучшее свидание в моей жизни, — бормочет юноша, сильнее кутаясь в чужие руки.       — Неправда, зачем врёшь? — Пак дольку яблока подносит к потрескавшимся губам друга, слушает, как та хрустит сочно. Мин за всё время ничего так и не съел, только пару кусочков фрукта с чиминовых рук.       — Мне не с чем сравнивать, поэтому оно самое лучшее! — одно время на двоих, одна горечь на двоих. — Бабуль, спасибо за всё…

***

      Сона вполне прозрачным намёком попросила сворачиваться и возвращаться в палату. Там госпожа Мин встречает их с причитаниями, она Юнги в постель почти насильно запихивает, кутает в плед и простыни, словно он успел на улице замёрзнуть.       — Там твой отец приехал, пойду встречу, — она подозрительно суетится, в коридор вылетает пулей.       Чимин собирается на стульчике возле кровати умоститься, как и в прошлые вечера, дождаться, когда Мин уснёт, только потом дорогу домой организовывать. Но сегодня всё идёт не по привычному распорядку.       — Полежишь со мной… как тогда? — Юнги вопросом своим вынуждает из мыслей выплыть и согласно кивнуть. Кто Чимин вообще такой, чтобы отказывать в подобной просьбе.       Он кеды за пяточку снимает скоро и осторожно забирается в постель болезненно белую, чтобы не цеплять проводки и трубочки капельниц. Юноша голову на плечо друга укладывает, обнимает того бережно, вдыхает приторный запах болезни, которым здесь пропитано всё до последней пылинки.       Волна из эмоций нахлёстывает безудержно, вынуждает шмыгнуть негромко. Но Пак прячет в уголках глаз свои чувства растекающиеся, не позволяет им скатиться на чужую грудь.       — Помнишь сказку про красную шапочку? — дрожащим голосом Чимин внимание погружающегося в сон парня на себя обращает. — Охотники ведь смогли её спасти…       — Смогли, — шепчет Юнги. — Только мы не в сказке…       Неправда, опять он лжёт.       На самом деле у сказок просто нет хороших концов и быть не может. Они и созданы когда-то были, чтобы малышню пугать, остерегать от опасностей. А та чепуха, которая завирусилась по интернету не более, чем бред сумасшедшего. Где это видано, чтобы старушка и ребёнок смогли уместиться в желудке живого волка, а потом ещё и выбрались оттуда безо всяких проблем целыми и невредимыми? Бред, да и только!       Чимина в сон клонит, глаза слипаются бессовестно и тело слабеет с каждым осторожным поглаживанием по спине.       Беспокойная ночь накрывает двоих пледом мрачных сновидений. Перед глазами опять стоят страшные картины, захлопывающихся вокруг чьего-то горла челюстей, лужи крови густой, в которой погрязнуть можно и вновь выстрел, от которого Пак вздрагивает на секунду приоткрывая глаза. Вокруг почти ничего не видать, какие-то люди в смазанной картинке и слабый далёкий свет.       — Тише, тише, — голос Юнги совсем рядом находится. Парень по спине касания лёгкие размазывает, успокаивает встревоженное после кошмара сердцебиение. — Спи, — он на лбу мягкий поцелуй оставляет, от которого веки сладко опускаются. — И я посплю…

***

      Парня будит тишина, царящая вокруг. Светлая палата встречает безмолвием. Он по-прежнему мнёт плечо Мина, лежит так, словно сны тёмные не отпускали, словно за ночь он ни разу не пошевелился. В мыслях Пак себе оплеуху отвешивает за то, что вчера даже позвонить маме не удосужился.       — Эй, красная шапочка, — Чимин, зевая, юношу тормошит осторожно. — Юнги, я заснул здесь, представляешь? Мама меня прибьёт… — но в ответ не следует даже тихих шевелений. — Юнги? — приподнимаясь наконец в кровати, с подозрением волнительным он осматривает безмятежное лицо друга. — Юнги? — юноша берётся активнее Мина за плечо трусить, но безрезультатно. Страх раздувается внутри, как воздушный шар, отбирая кислород у лёгких. — Юнги-я, просыпайся, это не смешно! — парень припадает ухом к бездвижной груди, пытается хоть один вздох расслышать, хоть один удар почувствовать, но те исчезли из тела бесследно. — Нет, Юнги-я, — подступающая истерика туманит взор и дрожью в руках отдаётся. — Кто это всё отцепил? — он замечает, что Мин не связан с мониторами больше, все проводки лежат в сторонке. — Д-давай их обратно подключим, ладно? — пальцы трусятся, не в силах исполнять требуемые Чимином указания.       Он всхлипывает шумно, по щекам спуская ручейки прозрачные, сквозь них едва ли удаётся разглядеть в правой руке парня бумажный самолётик. На крыле собранной фигурки красуется кривое рукописное «бабуле)», а на остальных частях текст печатный, в глазах расплывающийся. Стирая рукавом не перестающие стекать слёзы, Чимин разворачивает лист формата А4, на котором в самом верху большими буквами выведен приговор — договор о согласии на эвтаназию.       Юноша срывается на горький вой, упав на бездыханное тело лучшего друга. Он орошает горячими слезами навсегда похолодевшую кожу, которую больше не в силах будут согреть даже самые крепкие объятия. Он в голос рыдает на груди парня, который ещё вчера так старательно делал вид, будто не страдает. Внутренности сковывает страшная боль, к которой Пак оказался не готов. А сознание бьётся о черепную коробку, не понимающее, как принять потерю.       — Ты лгун, Мин Юнги, страшный лгун! — он заносит кулак со сжатым в нём договором, над парнем, но не смеет ударить. — Ты соврал мне! — чередуя слова со всхлипами, Чимин изливает чувства, которые ещё вчера прятал, что есть мочи. — Ты говорил, что я успею довязать… — солгал — Ты обещал мне весну… — солгал.       На крик безутешный и болезненный сбегаются многие, но только один человек решается подойти ближе. Тот, кто прежде не мог сдерживать своих чувств, а сейчас склоняется над рыдающим парнем у тела родного сына и, глотая собственную печаль, утешает, как никогда прежде.       Так получилось, что у сказок не бывает хороших концов. Врачи не в силах победить рак. Охотники не в силах вытащить красную шапочку из захлопнувшейся пасти. Потому они лишь выполнили последнюю просьбу барахтающегося в предсмертных конвульсиях пациента — они помогли ему уйти тихо, даровали ему спасительный, усыпляющий на века, выстрел.