тео просыпается с синяками в двенадцать дня, горя желанием принять снотворное и исчезнуть с лица земли, с головной болью и покалыванием в спине, отвращением к своему отражению и окружающей его среде, злится на себя, потому что снова не застилает свою постель, проснувшись. желанием убраться в своей комнате и вычистить сковородку от черноты, вдохнуть съёмную квартиру свежим воздухом из окон старого практически безлюдного города, сдать долги по учёбе и отписаться друзьям о том, что он жив и всего лишь отдыхал, погружается в сон. выживает на крепком кофе, гречке и походами в ближайший магазин.
он не признаёт свою нуждаемость в помощи, прячется в квартире, где ему не хватает воздуха, чтобы отдышаться, задыхается ночами от боли в области сердца, просыпается от собственных криков из-за ночных кошмаров, пытаясь утопить свою суть в текстах песен и стихов, лжёт самому себе который раз. и за вопросом о том, когда он последний раз питался, спал и жил, ведя здоровый образ, следует молчание.
не отвечает своему отцу второй месяц, ссылаясь на потоки нескончаемой информации, которую нужно вызубрить, отталкивает от себя всё и бежит от реальности, выдумывая очередной сценарий в хрущёвских подвалах. ломает свою душу, истребляя последнюю надежду на существование себя, подавляет свои чувства и эмоции, говоря о том, что всё можно стерпеть, пытается излить душу, выкрикивая от боли в себе, зеркалам и ждёт рассвета каждую ночь, которая для него новое испытание.
„ я думал над тем, способно ли что-то в действительности живое поглотить мою душу, как стопки книг, которые отпечатываются в памяти каждую минуту моей жизни. способна ли живая плоть обворожить меня столь трагически и завораживающе, как закаты, словно сорт спелых персиков или ливень, грохочущий гром и сверкающие молнии в ночи? если я и сочинил тысячу образов в своей голове, которые соответствуют всем моим требованиям и критериям, я не перестаю смотреть на эти деревья и океаны и влюбляться, восхищаясь.
мою душу поглощает искусство, которое окружает меня отовсюду, оно везде, абсолютно. в моём беспощадном духе заложена невероятная стойкость, за которой спрятана искренность и любовь ко всему окружающему, в моих жилах не течёт кровь, в них музыка и звуки из самых разнообразных этапов жизни, связанных с природой. моя огромная любовь к кофе насыщает меня не той бодростью, в которой нуждается механизм внутри меня, о кофе не мой целитель, мы с ним соратники, идущие нога в ногу изо дня в день. я выкопал для нас две могилы на том кладбище, где ты так любишь гулять.
я думал над тем, чтобы влюбиться во что-то в действительности живое и сразу же передумал.
ты ведь знаешь, почему..? ”
тео пьёт чёрный чай без молока в пять утра, не спит ночью, чересчур много читает, большую часть времени, проводя в состоянии торможения, чтобы избежать гложущее его чувство свободы. он думает, много фантазирует, ест в одиночестве, но он всё ещё чувствует то, как его руки завязаны и всё, на что тео способен, — это смотреть и говорить, ничего не понимая, в той или иной сфере жизни.
и его внимание зациклено на деталях, чтобы не потерять своё единственное оружие против сознания из виду. и это чувство отвратительно и он не хочет думать ни о каких ’плюсах’, потому что ’минусы’ перекрывают абсолютно всё. оно научило его многому и тому, чтобы лишать себя всего, что не входило в рамки дисциплины. оно его убивает и, честное слово, он ненавидит всё это и бесконечно хочет наплевать на всё, что скрутило ему руки и способность быть человеком.
–
ты не можешь быть тем, кем ты не являешься. - говорит мне отец.
–
я хочу попытаться. - отвечаю я ему.
тео думал над тем, что одним самым действенным способом избежать всего этого была всепоглощающая идея, застрявшая в его мыслях. он хочет быть свободнее в том, что
говорить о чём-то и
выражать малейшие признаки того, что он —
не механизм. и тео всё ещё искренне этого хочет.
спектр чувств тео и эмоций не сможет быть ярче, чем сравнение их с тем грязным мраком, который впитал его в себя полностью, не оставляя методы забраться или какие-либо шансы на то, что он почувствует что-то, что может перекрыть это невыносимое ощущение, которым он живёт (?) выживает изо дня в день. до невозможности сильное желание перестать ждать ночи, чтобы ощутить себя лучше и, чтобы весь этот конструктор в смятой бумажке, был сожжён.
„я вижу искусство во всём мире и горечь любви в твоих глазах с пятнышком от кофейной гущи.”
тео не хочет больше жить в старых и добрых воспоминаниях, способных выпотрошить всю его плоть, всхлипывать в истощении, задаваясь вопросом о том, стало ли ей легче после их последней встречи, помнить её тяжёлые взгляды, блуждающие на его бледном лице, ища в них ответа на слепые вопросы, говорить им о том, что всё с ними хорошо, когда это не так.
ситуация экстренной важности, которую он не смеет забыть отключить опустошить, как самого себя и свои письма, адресованные ей, повлиять на последующие действия немых от ярости стражников, безрассудной глупости молодых возлюбленных без возможности смотреть в глаза предстоящим препятствиям, созванных их выходками.
называть её своей первой любовью —
ошибка.
говорить пэнси о том, что он чувствовал к ней однозначно было лишним и сейчас тео не в силах исправить то, что испорчено чернилами, кровавыми пятнами на рубашках, чёрно-белой акварелью, святостью небрежных, чьи концепции способны применить насилие над хаосом в его сознании, оглушённым ею.
звоны колокольчиков в её облачном образе, сумевшим запутать тео и склонить к тем грехам, которые были обещаны им никогда не совершаться, не винить себя во всём больше, набраться сил попрощаться со своим прошлым, настоящим и будущим, выбравшись из преград, которые разбивают её, раздирая ей кожу, не оставляют никакого выбора, кроме как добросовестно признать свою вину, трусость и сгореть в муках.
целовать лоб своей незабудки, не читать о последних новостях франции, жить в музее, печатать переводы старинных мифов и легенд, отхлёбывая травяной чай от болей в голове, иметь шанс проститься и прощать дарованное, которое соблазняло своей страстной разбитостью в две полупустые бутылки, спрятанными под диваном в древней гостиной господних незнакомцев.
святой помысл был заключён ещё до их с ней первой встречи, погибать от пустого звона, что горько отдаётся во всём духе, который утратил способность сожалеть и любить кого-то иного или другого, кто не является дамой с волосами, цвета самой тёмной ночи, ненавидевший чуть ли не весь мир всеми фибрами своей искалеченной души, любившей танцевать, стоя на столе, флиртовать с местным народом и прокрастинировать.
тео не хотел забывать то единственное, что смог сохранить от последнего визита пэнси здесь, о признаниях, дискуссиях о богемных созданиях, хранить её созидательную скорбь в старом затхлом подвале, вынашивая кладбищенскую подавленность и структуру, нередко появляющихся ядовитых воспоминаниях, которые оставляют ожоги на шее и оголённых плечах.
теодор нотт надеялся перестать любить пэнси паркинсон, но не смог.
