***
Время давно перевалило за полночь. За широким окном открывался вид на ночной город. Стоило только солнцу скрыться за горизонтом, как зажглись уличные фонари и огоньки в окнах. В свете иллюминаций великолепных зданий Йокогама выглядела ещё эффектнее, чем при свете дня. Мори, не смыкая глаз, проверял финансовые отчёты за прошедший месяц. В так называемой войне с Крысами Мёртвого Дома Мафия понесла серьёзные убытки, однако её боссу практически удалось вернуть всё в прежнее русло. И всё же, несмотря на обилие работы, Огай не мог до конца сосредоточиться. Практически все мысли занимал Фёдор. Тот казался таким затравленным, когда засыпал. Мори еле удержался, чтобы не прижать сына к себе. Но здравый смысл всё же победил: нельзя так пугать сына. Отложив бумаги и ручку, Мори направился прямиком в детскую, но помедлил перед дверью. Что вообще Огай собирался делать? Не будет же он сейчас будить Фёдора. Тихо открыв дверь, Мори вошёл в комнату. Светильник, стоявший на тумбочке, горел, тускло освещая лицо неспящего Фёдора. Он лежал на кровати, раскинув руки в стороны и уставившись в потолок, иногда моргая. Достоевский, по всей видимости, был настолько погружён в мысли, что и не заметил незваного гостя. Фёдор чувствовал себя противоречиво: с одной стороны, винил Мори во всём, ведь если бы тот изначально воспитывал сына, то Фёдор не натворил бы столько ошибок, ведь именно отчим сделал из него настоящее чудовище. А сейчас, спустя столько лет, Мори просто решил взяться за него. С другой стороны, Фёдор чувствовал себя виноватым, ведь Мори же уверял, что не знал о нём, и Фёдор просто зря его винит. Быть может, Достоевский сам по себе такой ужасный. Родился таким – и ни мать, ни отец, ни даже трижды проклятый Михаил не виноваты в этом. – Не спится? – тихо спросил Огай, медленно садясь на кровать. Фёдор перевёл взгляд с потолка на Мори. Он смотрел настолько обречённо и обиженно, что Огай не смог больше этого выносить. Надо было бы помириться с сыном. – Вставай, идём, – Мори легонько дёрнул его за плечо. – Хорошо, – тихо пробормотал Фёдор. Сил на споры совсем не осталось, хотелось скорее закончить с Огаем и вернуться обратно в кровать. Но, как только Достоевский встал с кровати, в глазах потемнело, а ноги и вовсе перестали держать. Фёдор моментально рухнул обратно. – Фёдор! – Огай подхватил его на руки. – Что случилось? – Просто в глазах потемнело, ничего страшного, – пробубнил Фёдор, при этом лежа на груди Огая. – Вот к чему приводит голодание, – проворчал Мори сквозь сжатые зубы. Поставив чайник на огонь, Огай достал все сладости со шкафов и положил на стол. Не хочет есть обычную еду – нужно начать хотя бы с глюкозы. В комнате царила замогильная тишина. Мори прикидывал, как бы лучше начать разговор, а Достоевский вовсе не хотел говорить. Как только чайник закипел, Мори разлил чай по двум чашкам. – Присядем, пожалуй. – Посадив Фёдора на стул и убедившись, что тот точно не упадёт, Огай вручил тому кружку с чаем. Подув на чай, Фёдор осторожно отпил и сразу отодвинул чашку, зажмурив глаза. – Горячо, – заныл Фёдор, хмуро смотря на чашку. Мори забрал напиток из рук сына и бережно поставил на стол. – Обжёгся? – обеспокоенно спросил Огай. Фёдор помотал головой. Мори раскрыл плитку молочного шоколада и, отломив кусочек, протянул сыну. – Держи. – Не хочу, – пробормотал Фёдор. Живот уже скручивало от боли. Есть хотелось, но Достоевский упорно держался. – Отказы не принимаются, – Мори был настойчив в желании накормить сына хотя бы сладким. Но Фёдор продолжал отворачиваться и собирался уже было встать, как вдруг тяжёлая рука Огая легла на плечо, не давая сдвинуться с места. – Если не поешь – не пущу, – строго заявил Мори. – Я вполне серьёзен. – Мори сунул шоколад в рот сына. – Это пищевое насилие, – пробормотал Фёдор, доев шоколад и отпив остывшего чая. Лёгкая улыбка тронула губы Огая после такого заявления. – А то, что ты весь день моришь себя голодом – не насилие? – поинтересовался Огай, протягивая вафлю. – Это другое, – буркнул Фёдор, но от вафли не отказался. Раз уж Мори сам пичкает его, то что тут можно сделать? Так, по крайней мере, Достоевский себя успокаивал. – Почему другое? – Мори тепло улыбнулся, опершись на свою ладонь. Желание разговорить Фёдора становилось всё сильнее и сильнее. – Потому что тогда я сам решаю, есть мне или нет, а когда ты заставляешь – это уже насилие, – Фёдор объяснял таким тоном, что Огаю казалось, будто ребёнок теперь он сам. – А что ещё, по-твоему, насилие? – Ну, например, когда человека избивают или издеваются над ним. – Думаешь, насилие бывает только физическое? – Нет, разумеется. Ещё бывает психологическое, эмоциональное, экономическое и..., – тут Фёдор запнулся и совсем тихо добавил: – сексуальное. – Ты прав, мой мальчик. – Мори глотнул чаю и продолжил допрос: – А что, по-твоему, жестокость? – Дядя Михаил, – слова мигом вылетели изо рта Фёдора. Он даже не понял, что именно сказал. Вот, к чему Мори и подводил весь этот разговор. Фёдор опустил голову и, то ли нервно, то ли со злости, сжал чашку в руках. – Я не хотел задеть тебя, – Мори аккуратно вынул чашку из рук сына. – Но, тем не менее, я хочу знать всё, что с тобой происходило. Фёдор легонько затряс головой, пытаясь скрыть выступающие слёзы. Огай вновь потянулся к сыну и поднял Фёдора на руки, как можно крепче прижимая к груди. – Что он с тобой делал? – тихо спросил Огай. – Бил, – тихо выпалил Фёдор, утыкаясь в грудь Огая и крепко обхватывая его руками за шею. – Он только бил тебя? – опасливо спросил Огай, перебирая волосы Фёдора подрагивающими руками. Он так надеялся, что не услышит… – Трогал, – всхлипнул Фёдор. Дрожь полностью охватила его тело. – Больше такого не будет, мой мальчик, – уверенно заявил Мори, кладя подбородок на голову сына. – Я точно не позволю, – Мори зарылся пальцами в волосы на затылке Фёдора, аккуратно массируя голову. Достоевский и не думал верить в слова Мори, но всё же... Всё же, так хотелось поверить в то, что в его жизни всё идёт к лучшему. – Давай, я уложу тебя? Время позднее, а детям нужно спать, – решил он перевести тему, видя сонные глаза Достоевского. Столько жалости к одному человеку он не испытывал никогда. Мори корил себя за то, что не знал; что не смог спасти этого хрупкого ребёнка. Ведь именно он виноват в том, что испортил жизнь такому милому созданию. Какой же он отец после того, как даже не знал о существовании сына? – Мальчик мой, ты что, плачешь? – тихо поинтересовался Огай, услышав всхлипы в районе своей груди. – Фёдор? – Нет, всё хорошо, – соврал он. Слёзы текли ручьём, по неясной на то причине: то ли из-за ужасающих – даже для взрослого – воспоминаний, то ли из-за смутной и размытой поддержки, которая наивно грела Достоевскому сердце. Он не верил этим словам, но они были нужны как никогда. – Тише, мой хороший, не надо, – взволнованно прошептал Мори, вытирая своими пальцами слёзы с впалых щёк. – Всё хорошо, я рядом. Мы не будем больше об этом говорить, ладно? – Он… тогда…, – Фёдор разрыдался ещё больше, сжимая в кулаках одежду Огая. Тот окончательно растерялся, не зная, как бы лучше помочь сыну. Он лишь обнял его и начал бережно гладить по спине. – Тише, котёнок, тише. – Мори поднялся с места, держа своё чадо в руках. Тот ни на секунду не отцеплялся, продолжая рыдать. Страшно представить, как это повлияло на его психику. Зайдя в детскую, он аккуратно положил сына на кровать, всматриваясь в покрасневшее лицо. Губы у мальчика дрожали, а глаза застилала влажная пелена. – Не надо…, – начал Фёдор, но сразу замолчал, как только оказался в объятиях Огая. Бывший подпольный врач прижимал сына со всей бережностью и заботой, на которую только был способен. Раньше Мори никогда не испытывал столько чувств сразу, но этот бедный ребёнок не оставлял выбора. – Тише, тише, – Огай скорее говорил это для самого себя, ведь сам до конца не знал, как успокоить Фёдора. – Попробуй поспать, пожалуйста. – Он заглянул в фиалковые глаза и горько улыбнулся, укрыв ребёнка одеялом. Рука привычно потянулась к мягким волосам и зарылась в них, слегка массируя кожу головы. – Не бойся меня, – Фёдор услышал тихий шёпот на периферии сознания, а после провалился в сон от усталости.***
Той ночью Мори так и не уснул. Как только он закрывал глаза, тут же в памяти всплывал плачущий Фёдор. Работать тоже не получалось. Поэтому, сонный и вконец вымотанный, Огай пошёл готовить завтрак. Выбор пал на обычный слоёный омлет. Чаще всего, босс Мафии брал еду на заказ, но в этот раз решил приготовить самостоятельно. Получилось, конечно, не идеально, но зато с душой и вполне себе по-домашнему. К девяти часам Огай получил сообщение. Работать не хотелось, но всё же, немного помявшись, босс Мафии взглянул на экран телефона. Судорожно вздохнув, Мори улыбнулся. Слава всему, чему можно пожелать славы: это не по работе. Нацумэ решил позвать их к себе, якобы для того, чтобы ближе познакомиться с мальчиком. Огай прикрыл глаза. Какой же интересной стала его жизнь после появления маленького счастья. Решив, что Фёдору уже пора просыпаться, он осторожно зашёл в комнату, стараясь не шуметь. Всё-таки, дискомфорта ему доставлять не хотелось. – Мой хороший, с добрым утром. – Мори слегка похлопал ребёнка по плечу, стараясь не задевать места с синяками. – Давай-давай, завтрак уже готов, – сказал он, улыбнувшись и увидев как дрожат чужие ресницы. – Доброе…, – Фёдор открыл глаза и слегка осипшим голосом пробормотал, прокашлявшись. – Я не хочу, – начал уже отказываться он, но Мори сразу же возмутился: – Отказы не принимаются. Я что, зря готовил? – Фёдор взглянул на Мори и вспомнил, что происходило ночью. Он залился краской и отвернулся. – Да, зря, – прошептал он, зажмуриваясь. Ему было очень неловко, что он позволил себе так себя вести. Через несколько секунд, Фёдор почувствовал тёплую руку в своих волосах. – Как хочешь, – отстранился Мори, после чего Фёдор вздохнул. Видеть отца сейчас совсем не хотелось. Но Огай сразу же поднял его на руки и понёс на кухню. Достоевский, испугавшись таких резких движений, сразу вжался в Мори, обхватывая его шею руками. Огай, незаметно для сына, улыбнулся. Какой же он всё-таки ребёнок. Усадив Фёдора на высокий, подобранный специально для него стул, он посмотрел на мальчика. Достоевский отвёл свой фиалковый взгляд, неловко замявшись. Мори грустно улыбнулся. До полноценного доверия им ещё идти и идти. Огай поставил тарелку с омлетом на стол, предусмотрительно положив рядом вилку вместо палочек. Достоевский уже хотел было потянуться к столовому прибору, но одёрнул себя. Он не должен есть. Мори вздохнул и, садясь рядом с сыном, взял вилку, наколов на неё кусочек завтрака. – Открой рот. Фёдор отвернулся, хмыкнув. – Давай, и я забуду недавний разговор, – лукаво произнёс Огай, смотря, как мальчик медленно поворачивается, взглядом скользя по Мори. Достоевский смотрел недоверчиво. – Я и сам могу, – возразил Фёдор, потянувшись к вилке. Но Огай отвёл свою руку от сына, улыбаясь. – Не-а. Достоевский нахмурился. – Это будет твоим наказанием за то, что такой вредный. Фёдору было нечего ответить. С одной стороны, это было слишком легко для наказания, и он заслуживал более ужасного к себе отношения. С другой стороны – это намного лучше, чем быть избитым. Может, еда отравлена? Отбросив свою гордость, Достоевский открыл рот. Мори быстро сунул туда вилку, стараясь делать это как можно аккуратней, чтобы, не дай бог, не поранить сына. Фёдор продолжал иногда покашливать, что насторожило Мори. Нужно будет оглядеть его, а то, мало ли, застудился где. В скором времени всё было съедено, так что Огай остался доволен. – Посиди пока здесь, я посуду помою, – бросил Мори сыну, который уже собрался слезать со стула. За детьми нужен глаз да глаз. – Долго? – спросил Фёдор, нетерпеливо болтая ногами. – А ты есть не будешь что ли? – Нет. Я же каждый день ем, так что сегодня мне можно, – ухмыльнулся Огай, быстро моя посуду. Лучше не затягивать: дети существа сами по себе активные, как бы себя Достоевский не сдерживал. Быстро управившись, он вытер руки о висевшее рядом полотенце. Нужно было оглядеть Достоевского. Огай подошёл к нему и приложил губы ко лбу мальчика. Тот сразу начал брыкаться, но Мори его удерживал. Температуры не было. – Открой рот, – строго произнёс Мори, держа щёки Фёдора в своих ладонях. – Давай-давай. – Тот нехотя повиновался, отводя взгляд. Горло было красноватым. – Понятно всё с тобой, – выдохнул Мори, мысленно подмечая, что вечером нужно будет позвонить Сосэки. Оставалось самое сложное – вымыть этого ребёнка. – Пойдём, – бросил Мори, помогая тому слезть со стула. Пройдя в ванную, он взглянул на Фёдора: тот смотрел на него жалобными глазами и весь трясся. – Можешь помыться сам, но пообещай быть аккуратным. И позови меня, когда закончишь, чтобы я достал тебя из ванны. – Хорошо, – радостно кивнул он. Огай начал набирать воду. Может, лучше поговорить с ним об этом? Поговорить стоило, но явно не сейчас – Достоевский и так весь на иголках. Выйдя из комнаты, Мори прикрыл дверь и пошёл в детскую. Размышляя обо всём, он начал заправлять постель сына. Нужно было ещё какие-то лекарства найти. Болезнь пока ещё не разыгралась, но лучше уже сейчас начать с этим что-то делать. Спустя двадцать минут, послышался зов Достоевского. – Подожди здесь, я за лекарством схожу, – махнул Мори и быстро прошёл на кухню. Каждый из его шкафчиков был получше многих аптек, поэтому он сразу нашёл нужный сироп. Заглянув в комнату, он увидел, как Фёдор сидит на кровати, обнимая своего котика. Умилительная картина, конечно, но лечиться всё же нужно было. Мори поставил баночку на комод и начал искать в упаковке специальную пластмассовую ложку. Налив сироп, он поднёс ложку ко рту Фёдора. – Пожалуйста, выпей, – мягко произнёс Мори. Достоевский без колебания повиновался, и Огай погладил его по голове. – Мой хороший. День прошёл незаметно. Фёдор повсюду таскал за собой плюшевого котёнка и постоянно что-то читал. Мори же перебирал отчёты, иногда поглядывая на сына. В обед и ужин проблем с едой не возникло, но кормил его всё-таки Мори, подмечая, что нужно бы научить мальца пользоваться палочками. Достоевскому регулярно давали лекарства, от которых он постоянно морщился, но глотал без споров. Ближе к вечеру, Мори вспомнил про предложение Нацумэ. Огай решил позвонить и договориться на завтра. Он быстро уложил сына, напоследок поцеловав того в лоб, и вышел из комнаты. Фёдора немного напрягло то, что Огай обычно надолго задерживался рядом с ним, а в этот раз быстро ушёл – поэтому, он направился к двери, чтобы послушать, что происходит. Может, ему просто надоело с ним сидеть? Послышался голос Мори. Он с кем-то разговаривал, – видимо, по телефону, – ведь голоса собеседника не было слышно. Всё, что понял Достоевский, – Огай разговаривал с Сосэки. Так и не узнав ничего, Фёдор лёг обратно в кровать, пялясь в стенку. Мыслей было много, но вскоре он погрузился в размеренный сон, лишь надеясь на лучшее.