Темная сторона твоего сердца

Существуют моменты - мгновения в жизни, которые кажутся прямо нереальными. Одной частью разума пытаешься сообразить, что это на самом деле происходит, что ты это на самом деле чувствуешь, а другая так и ждёт момента, где ты проснёшься и поймешь, что это просто был очень реалистичный сон... но этот момент никак не приходит, и ты чувствуешь себя так, будто спишь с открытыми глазами. Что-то подобное сейчас было с Ловино и Антонио, которые всё ещё были погружены в их неуклюжий поцелуй, к которому они только начали постепенно привыкать. Их губы стали наконец координироваться, двигались медленно и без спешки, а также их дыхания приравнивались друг к другу... по крайней мере, пока им не помешали. Тортуга практически прыгнул им на ноги, вернее говоря, на ноги Ловино и вцепился в его штаны когтями, чтобы лучше держаться, при этом нечаянно его царапая. Итальянец вскрикнул от боли, прервал поцелуй и в тот же момент они оба вернулись в реальность. Антонио чуть ли не отскочил назад и как только его зелёные глаза столкнулись с карими итальянца, он их моментально отвернул и едва не закричал. — А... я, из-извини, извини, — выдал он, отходя пару шагов от испуганного Ловино, который старался понять, что происходит и понятия не имел, что ему сейчас делать. Он лишь слышал бесконечное мяуканье кота, который не слишком успешно пытался лезть вверх по его ногам. Направляя взгляд от Антонио к коту, итальянец решил поднять животное, требовавшее его внимание, на руки, а потом снова посмотрел на испанца, который с легким страхом в глазах и рукой на рту, пошёл в гостиную. 《Что мне теперь делать? Я такой идиот, такой придурок... а Ловино... О боже, он даже слова не говорит. Что мне только делать?》 Ну, вообще-то этот вопрос больше подходил Ловино, но вместо этого он наблюдал, как этот дурной испанец, уставившись на пол, ходил туда-сюда по гостиной и боялся смотреть ему в глаза. — Ловино... — Мне надо домой! — заорал тут же нервный итальянец, впадая в панику, и решил сбежать, даже не выслушивая его. И помчался с Тортугой на руках домой. Он чувствовал себя как в одном из тех американских фильмов для подростков, но, честное слово, не имел никакого понятия, как вести себя в данной ситуации. Что же делать после такого неожиданного поцелуя? Ответа он не знал, ведь никогда в жизни не проходил через это и даже ни разу не получал признание в любви и не ходил на свидание. Поэтому сейчас он ощущал тревогу и, как всегда, бежал прятаться. Запыхаясь, он влетел в дом. Его сердце колотило, будто он пробежал километры. Только доходя до спальни, он заметил, что взял с собой кота, и, сильно качая головой, отпустил его. Животное прыгнуло на кровать, а сам итальянец закопался под одеяло и вцепился в подушку. Затем он минимум пять раз катался по матрасу, пока Тортуга ходил вокруг него, и, наконец, закричал от фрустрации. По своей плохой старой привычке парень после этого вылез из одеяла и, как смог, залез под кровать, при этом поднимая толстый слой пыли, от которой пришлось кашлять и чихать. Кое-как вместившись под кроватью, он сразу же почувствовал облегчение и прижал лицо к подушке, которую взял с собой. — Я уже взрослый, — сказал он, будто ругая самого себя, потому что заметил, что в последнее время вернулся к своим плохим привычкам, от которых с большими усилиями отвык, когда был подростком. Услышав мяуканье, он слегка поднял голову с подушки и заметил, что Тортуга решил составить ему компанию под кроватью. Кот положил свое изящное, длинное тело на лапы, что давало ему внешность сфинкса, и посмотрел на парня своими ярко-синими глазами, у которых так расширились зрачки, что занимали его глазные яблоки почти полностью. Потом он стал облизывать себе усы, словно вот-вот готовился что-то сказать итальянцу и подбирал правильные слова. — Я задыхаюсь, — выдал Ловино, у кого сердце до сих пор не перестало биться как безумное. А кот просто спокойно наблюдал за ним. — Сильно больно, — Итальянец снова прижал свое лицо к подушке и попытался нормально дышать, но не мог. Как только закрывал глаза, он снова ощущал губы Антонио на своих, а когда особенно сосредоточивался, даже чувствовал руки испанца на своей шее. Опять побежали мурашки по всему его позвоночнику, от которых у него слегка онемели ноги. — Господи... не хочу все эти чувства. — Теперь, он зажмурил глаза, будто умолял бога, в которого так сильно верил. Тут он ощутил щекотание и вслед холодный нос и шершавый язык на щеке. Это кот, оказывается, искал его лицо. Ловино погладил ему уши, а потом подбородок и шею, воспринимая, как та вибрировала, когда кот начал урчать. — Как бы мне хотелось просто навсегда остаться здесь... жить так сложно. Не думаешь? — спросил парень у Тортуги, просто двигавший голову, чтобы подставить ему те места, которых надо было гладить. Ловино продолжал его ласкать, серьёзно обдумывая, не стоило ли ему на самом деле остаться под кроватью пока мир его забудет. Или хотя бы пока эти чувства, которые давили его, исчезнут. И вот так он несколько часов пролежал под кроватью. Тортуга уснул, плотно свернувшись рядом с ним, так, что он чувствовал его тепло на своем животе. Каждый раз, как итальянец закрывал глаза, он видел перед собой то, что произошло, будто киноплёнку, игравшую у него в голове. Каждый раз, как он трогал свою шею, то чувствовал касание испанца на своей коже, будто след ожога. А когда он глядел в темноту и на паутины под матрасом, слышал мысли Антонио, которые в тот момент доносились до него. Чувства страха, но ещё эти... эти мысли, говорившие о том, каким счастливым был испанец, однако всё ещё не понимал, откуда они появились у Антонио. Ведь ему никак в голову не приходило, что даже такой, как он был в состоянии сделать кого-то счастливым. Поэтому он тридцать раз обдумывал этот вопрос. Он не понимал, не понимал ничего того, что случилось между ним и Антонио. Не привык он к этому. Ловино мог с легкостью составить инструкцию, что делать, когда весь мир тебя ненавидит, как избежать других людей, как относиться к тем, кто желает тебе только зла, кто лгуны и лицемеры... но что касалось остального, он был беспомощен и не знал, что делать со всеми этими незнакомыми чувствами. Когда его мозг устал от всего раздумья, глаза стали постепенно закрываться, и он крепко заснул. Тем временем на улице начало светать, и настал новый день. Но итальянец был не единственный, который всю ночь не мог сомкнуть глаз. Антонио всё ещё находился в гостиной, очередной раз валяясь на полу и полностью забывая о том, что у него вообще-то была мебель. Лежал животом вниз на холодном полу и прижимал к нему щеку. — Господи, почему ты сделал меня таким идиотом? Или, может, мама меня уронила, когда я был младенцем?... Ну почему я всегда всё разрушаю? — шептал он самому себе грустным тоном. — Ты придурок, Антонио Фернандес Карьедо, огромный придурок. О чём ты только думал? — задал он себе вопрос, вспоминая, как неконтролируемый порыв заставил его прижать Ловино к стене и наброситься на него с таким мало романтическим поцелуем. — Ааааа! Но Ловино сам виноват! — закричал он вдруг и вскочил в сидящую позицию. — Если бы он не был таким чертовски милым, это бы никогда не случилось, — сказал он, абсолютно уверенный, что итальянец являлся единственным виноватым. — Если бы он так меня не мучил... хотя, вообще-то это я его мучаю моим поведением, он все время меня ругает и жалуется, что еле терпит меня из-за того, что я такой... — рассуждал парень, всё сильнее сгинаясь, пока его лоб не касался пола. — Да, я настоящий придурок... Откуда у меня только возникла мысль, что могу ему понравиться? Я же ничего для него не делал, а только создавал ему неприятности. За всё это время я его всего лишь один раз видел весёлым и довольным, и даже не из-за меня, а из-за Эммы и остальных. — Теперь он положил руки на пол. — Конечно, он не мог влюбиться в такого никчёмного человека, как я... думаю, он только потому ответил на мой поцелуй, поскольку не имел другого выбора. Я же его практически придавил к стене! Может, он даже не гей и я ему этим нанёс травму или что-то в этом роде. — После этих слов он снова растянулся на полу. — Ловино не заслужил такого маниакально-депрессивного, самоубийственного, а ещё и лицемерного типа как я... Что ему нужно, так это красивая девушка или хотя бы человек, всё равно, девушка или парень, который не создавал бы ему столько проблем и не надоедал ему со всей этой депрессивной фигней. Который находился бы с ним рядом и ни злил, ни волновал бы его. Человек, который не был бы вынужден прижимать его к стене, чтобы дать ему поцелуй... даже не знаю, как сказать. — Чем больше Антонио думал об идеальном партнёре для итальянца, тем хуже он себя чувствовал. — Но думать об этом слишком больно, — заключил он, закрывая глаза и снова ощущая холодный кафель под собой. Был бы испанец немного сильнее и имел больше уверенности в себе... был бы он не таким жалким и угнетающим, тогда он бы считал себя достойным любви Ловино. Но нет, он всего лишь Антонио, никчёмный и никому не нужный, который единственное, что умел, так это обманывать людей улыбкой. — Извинюсь перед ним и скажу, что всё это было ошибкой... и если мне повезёт, мы сможем снова стать друзьями. На большее мне надеяться нельзя, как-нибудь переживу, — говорил он сам с собой, глядя на часы. Через несколько часов ему надо будет идти на работу. Как же ему не хотелось туда и очередной день играть счастливого парня, когда он тонул в несчастье. Опять. Но если не пойдет на работу, у него не будет денег для еды, поэтому он заставил себя встать с пола. Это ему казалось так тяжело, будто его тело состояло из чистого бетона. Затем он потащился в ванную, но вместо того, чтобы собираться, он просто стоял под душем и наблюдал, как потеют окно и зеркало от пара. Думая о всём, что с этого дня могло измениться для него. Сотни разных сценарии создавались в его голове и во всех Ловино или ненавидел, или избегал его, или не хотел больше иметь с ним никакого дела. Ни разу не промелькнула у него мысль, что итальянец мог ответить взаимностью на его чувства. Испанец даже представить себе не мог, что такой сильный и храбрый человек, как Ловино мог бы проявить интерес к такому жалкому куску дряни, как он. Такое просто быть не могло. Вылезая наконец из душа, он чуть не поскользнулся, но вовремя успел ухватиться за умывальник. После того как пришел в себя от испуга, он направился в спальню, чтобы одеться. Несмотря на то, что он только что вышел из душа, у него от усталости закрывались глаза и ему надо было хлопать себе по лицу, чтобы не уснуть. Парень был так погружен в свои мысли, что у него полностью сгорел тост, он настолько пересолил яичницу, что не мог её есть, и положил слишком много сахара в кофе. Наконец смиряясь с тем, что сегодняшний день являлся для него катастрофическим, он побежал до переполненного автобуса и в течении двухчасовой поездки до работы, ментально готовился улыбаться и обслуживать посетителей, будто его любовная жизнь, которой он и не имел, не разрушилась до конца. Время на работе проходило относительно нормально. Просто было достаточно улыбаться, быть любезным, прятать всё что его мучило, и показывать эту "натуральную" доброту, как коллеги называли его поведение. Но тем же временем, Антонио думал совсем не о работе и об обслуживании посетителей. Когда он принёс группе молодых девушек заказанный чай с медом, те попытались флиртовать с ним, даря ему милые улыбки. Испанец, конечно, ответил им своей собственной, сиявшей, как всегда, но как только повернулся к ним спиной, убрал ее на пару секунд с лица и тяжело вздохнул. — Если будешь продолжать в том же духе, я начну думать, что ты теряешь воздух как спущенное колесо, — услышал он вдруг голос Франциска. Даже не замечая, Антонио обернулся к нему и надел улыбку. И совсем не потому что радовался видеть лучшего друга, а потому что его тело среагировало уже само по себе. — Франциск, я тебя не ожидал, — сказал он. Француз удивился. — Что значит не ожидал? Мы же позавчера договорились, что я сегодня приду к тебе на работу. Всё в порядке с тобой? — Пока друг внимательно разглядывал его лицо, испанец заставил себя смеяться. — А да, я совсем забыл. Да, всё в порядке, я просто немного занят, — ответил Антонио. Тут же, Франциск осмотрел помещение, в котором кроме этих девушек никто не сидел. Кафе было почти безлюдное. — Да, вижу. Сейчас у тебя столько работы, что ты даже отдышаться не можешь, — саркастический заметил он. Испанец в очередной раз вздохнул. — Ладно, признаюсь, что я занят другими делами чем работой. Но тебе не стоит волноваться, — добавил он быстро, прежде чем француз мог успеть переспросить, что это были за дела. — Каждый раз, когда ты говоришь, что мне не стоит волноваться, я волнуюсь ещё больше. Ну давай, расскажи брату Франциску, что у тебя на душе, — попросил тот, обхватывая его за плечо. У Антонио честно не было никакого настроения рассказывать о своих любовных страданиях, тем более французу, который несмотря на то, что легко влюблялся и считал себя экспертом по этой теме, не всегда давал хорошие советы. — Да ничего особенного, просто обычные заботы... работа и дом, — пытался вывернуться Антонио. — Нет, не думаю, что ты из-за такого станешь себя так вести. Ты не такой, ведь живешь каждый день с улыбкой на лице и со всем справляешься. Если эти дела так на тебя действуют, тогда это точно что-то серьёзное, — возразил Франциск и сел за стойку кафе, выбирая напиток из меню. Не видя, с каким необычным выражением Антонио посмотрел на него. — Ты на самом деле веришь, что я такой? — спросил вдруг испанец со слегка укоризненным тоном, будто он злился на друга за то, что тот верил в эту ложь. За то, что не заметил, как на него действовала каждая мелочь, что он не улыбался от счастья... нет, Антонио совсем не был таким и было трудно поверить, что его лучший друг, которого он почти считал братом, никогда этого не видел. — Ну конечно же, — заверил Франциск и направил взгляд его на глаза. — Ты всю жизнь присматривал за другими, за мной включительно, поэтому я тебя считаю сильным и задаю себе вопрос, что же могло такого случиться, что так подействовало на тебя, — объяснил он, скрещивая руки и не отрывая глаз от испанца, который слегка улыбнулся. Как ему надоело слушать такое о себе, выслушивать, как им восхищались, однако на самом деле просто хотел, чтобы они заметили, как он себя чувствовал и спасли его... вместо всех этих похвал. Так, как делал Ловино. От одной лишь мысли об итальянце он опустил взгляд и чуть не стёр улыбку с лица. — Я же сказал, что ничего особенного. Просто сделал глупость, но сегодня её исправлю... я скажу, что всё было ошибкой, — пытался он убедить друга и заставил себя снова улыбнуться. Но на этот раз не смог обмануть Франциска. — То, что ты сделал, на самом деле было ошибкой? — переспросил тот и положил щеку на ладонь. Испанец медленно кивнул. Улыбка стала еле видимой. — Да... это я себе составил ошибочное представление обо всём и теперь мне не осталось другого выбора, чем найти решение, — ответил он, полный решимости ничего больше не разрушать. Даже не представляя себе, что итальянец мог думать совсем иначе. Ближе к полдню Ловино проснулся, лениво открыл глаза, и ещё сонным пытался встать, но, забывая, что находился под кроватью, ударился головой об неё и крикнул. От боли у него начали слезиться глаза. Он положил руки на побитое место. — Чёрт, — прошипел он, ощупывая голову и надеясь, что не ушибся серьёзно. К счастью, он нащупал всего лишь шишку. Затем парень вылез из своего укрытия, встал и потянулся. У него немного болела спина от неудобной позиции, в которой спал. Выпустив несколько ругательных слов из-за недавнего удара, он посмотрел на часы, замечая, что проспал почти половину дня. Его желудок урчал и просил еды. Пытаясь полностью проснуться, итальянец вышел из спальни, всё ещё думая о том, что произошло день назад, или, вернее говоря, последней ночью. Заходя на кухню, он обнаружил Тортугу, который, видимо, решил не возвращаться домой, а преспокойно гулял под столом и тоже искал что-нибудь поесть. — Опять воруешь мою еду, — сказал Ловино и погладил его по спине. Кот потёрся об его ноги. Итальянец сел на корточки напротив животного, которое ему мяукало и просило еды. Но вместо того, чтобы его покормить, Ловино уставился на него и взялся за его пушистую голову обеими руками. — Что твой хозяин опять выдумал, черт возьми? Почему он делает такие странные вещи? — спросил он у кота, наверняка ожидая, что тот ему ответит и детально объяснит, как работает мозг Антонио. Но Тортуга всего лишь мяукнул и постарался вырваться. Напрасно, ведь итальянец теперь схватил его за брюхо и поднял. Смотря коту в глаза, парень, нахмурившись, подумал, какой вопрос ему задать следующим. — Какого черта он это сделал? — узнавал он у животного, которое ещё несколько раз подёргалось, прежде чем смириться с тем, что итальянец не думал его отпускать. — По словам Феличиано, люди только тогда целуются, когда... любят друг друга, — Сказав это, у Ловино загорелись щёки, будто всё тепло его тела решило собраться в его лице. — Но это ерунда! Этот идиот не может меня любить, разве что у твоего хозяина весьма странный вкус... достаточно странный, чтобы влюбиться в такого, как я и даже сделать такое. — От стыда его голос стал тише. Затем Ловино прижал Тортугу к себе, обнял его как подушку и закопал своё лицо в его мягком, тёплом животе, ясно воспринимая его быстрое сердцебиение. Животное мяукало, будто просило, чтобы он его оставил наконец в покое и просто накормил. Видимо, даже у кота не было настроения терпеть эту драму между хозяином и итальянцем. — А что мне делать, если он на самом деле влюбился в меня?... — размышлял Ловино, прижимая Тортугу ещё крепче. Парень не хотел в этом признаваться, даже перед самим собой, но это предположение, что он вообще-то мог нравиться испанцу, вызывало у него странное чувство, как-то очень похожее на счастье. — Ааааааа! Этот долбаный испанец! — закричал он, поставил Тортугу наконец на пол и пошёл готовить себе завтрак или, вернее говоря, обед. От всего этого размышления он ужасно проголодался, поэтому надо было что-нибудь съесть, прежде чем нервы его ещё не доконали полностью. Остаток дня Ловино ходил туда-сюда, пытаясь себя чем-нибудь отвлечь и всеми способами не думать о поцелуе и о том, какие чувства Антонио мог бы испытывать к нему. Он считал себя дураком за то, что вёл себя как влюблённая школьница, но не мог иначе. Тем более, у него весь день болела грудь, а сердце никак не успокаивалось. Наконец, он принялся серьезно обдумывать идею сесть в автобус, поехать в город и попросить... нет, потребовать у Антонио объяснения. Должно быть запрещено вызывать такие чувства у другого человека. Но, как ни странно, как только начало темнеть, кто-то постучал ему в дверь. Сидя в кресле, Ловино подпрыгнул от испуга, ведь знал, что только такой мазохист, как Антонио мог бы подойти к его дому. Смотря по сторонам, он попытался успокоиться, но вместо этого начал паниковать, когда постучали второй раз. — К-Кто это? — спросил итальянец. Идиотский вопрос. Он же уже знал, кто пришёл. — Это я, Антонио... Можно зайти? Я хочу с тобой поговорить. Было бы не преувеличенно сказать, что Ловино от страха чуть не упал в обморок. Он подошёл к двери, но никак не мог себя заставить её открыть. Он ударил себя. Антонио же стоял, ждал там на улице и начнёт ещё думать, что что-нибудь случилось, если он ему не откроет. Поэтому итальянец глубоко вдохнул, выдохнул и положил руку на ручку двери. Открывая её, он не встретил улыбчивого Антонио, который не мог дождаться его увидеть... а вместо этого Антонио со стыдом на лице. — Привет, Ловино, добрый вечер. 《Пришло время решить эту проблему.》 Ловино на секунду онемел. Проблему? Какую проблему? — Можно мне зайти? — спросил Антонио. Ловино просто молча отошёл в сторону и так грубо, как всегда, захлопнул дверь. Испанец испугался, думая, что итальянец злился на него. — Чего тебе опять надо? — гаркнул тот на него и сел в кресло, а Антонио напротив него на диван, будто хотел так много расстояния между ними, как только можно. — Послушай, Ловино... по поводу того, что случилось вчера... — начал Антонио, дергая пальцы и направляя взгляд на пол. 《Ну давай уже, скажи ему... скажи ему наконец, что это всё было ошибкой, недоразумением.》 Ловино с тревожной точностью воспринимал каждое слово, которое думал Антонио, и чувствовал себя, будто у него заморозился каждый квадратный сантиметр кожи. Его тело пару секунд отказывалось дышать, но он до сих пор казался спокойным, по крайней мере, его лицо, несмотря на все его чувства. Нахмурившись, он вцепился за подушку, лежавшую на кресле. — Я хотел тебе сказать... Нет, нет, нет, нет, нет! Пусть он замолчит! Ловино не хотел слышать... не хотел слышать эти слова вслух, из уст испанца. — Что хочу попросить у тебя прощения, — продолжил Антонио и так опустил голову, что тень его чёлки прятала зелёные глаза. А что, если итальянец его сейчас выгонит? Если начнёт кричать на него, чтобы тот ушёл, прежде чем мог выговорить "Прости, Ловино, этот поцелуй был ошибкой, на самом деле ты меня ни капли не интересуешь"? Почему оно вообще так действовало на Ловино? Это же всё-таки было логично. Но слышать это настоящим голосом испанца, а не мысленным... он не думал, что у него хватало сил терпеть этого. — Прости... Нет! Он же уже всё понял, зачем надо было продолжать? Хватит... Не мог бы он хоть соврать? Антонио это же так хорошо умел... поэтому мог бы ему соврать и сказать что-нибудь другое. Впервые в своей жизни итальянец не хотел слушать правду. — Прости меня, Ловино, за то, что влюбился в тебя. Я не хотел, — выдал наконец Антонио, ещё больше опуская голову, словно вот-вот хотел закопать её в полу. Он так быстро говорил, что Ловино понадобилось больше полминуты, чтобы сообразить. — А? — переспросил он еле слышимо. Он от удивления чуть полностью не потерял дар речи. Он наблюдал, как плечи испанца тряслись, а его руки с таким напряжением лежали на коленях, что выделялась каждая мышца, пока тот ещё ниже опустил голову (если это было вообще возможно). — То, что я сделал последней ночью было моей ошибкой. Я просто не смог держать себя в руках и натворил тебе это, думая только обо мне и о моих чувствах. Но тебя обижать или причинять тебе боль я не хотел, честное слово! Поэтому прости меня, умоляю тебя... Это я просто ошибся, потому что мне на секунду показалось, что ты чувствуешь то же самое, — объяснил Антонио с грустным смехом, слегка расслабляя руки и опуская плечи. — Ещё прошу прощения за то, что я такой дурак и верил в такую ерунду, — добавил он тихо, почти шёпотом. — Почему ты это называешь ерундой? — спросил Ловино. Его голос снова стал крепче и звучал, как будто он сердился. Антонио снова начал дрожать. — Потому что очевидно, не так ли? Речь идёт обо мне, и ты, в отличие от всех других, прекрасно знаешь, какой я на самом деле. По-моему, этого более чем достаточно, чтобы ты не захотел иметь со мной отношения, по крайней мере, любовные. Я бы на твоём месте не хотел иметь дело с таким, как я, всё время бы думал, какой я жалкий... и... — Но ты не на моём месте, — прервал его итальянец, на что Антонио наконец поднял голову и с удивлением уставился на него. Ловино выглядел, как всегда, нахмуренным и слегка запугивающим. — Конечно я думаю, что ты жалкий, хватит только увидеть, как ты себя сейчас ведёшь. Понятия не имею, какого черта у тебя так мало уверенности в себе, — ругал он испанца, хотя насчёт последнего факта, пожалуй, мог бы задать этот вопрос и самому себе. Антонио просто смотрел на него, не совсем понимая, что итальянец хотел ему этим точно сказать. Тот продолжал, видимо, всё сильнее злясь на него. — Ещё больше не понимаю, как ты можешь предполагать что-то и просто так считать это фактом. Ты же даже не знаешь, что я о тебе думаю, а тем более, что чувствую, поэтому прекрати со своими выводами. — Испанец все ещё молчал, пока не набрал наконец храбрости, снова подать голос. — Ну тогда скажи мне... Что ты чувствуешь обо мне? Если не презираешь меня и говоришь, что я не знаю, что ты думаешь, тогда скажи мне сам, — попросил он, немного приходя в себя. Ловино этого совсем не ожидал и ощутил, как снова загорелось его лицо, будто кто-нибудь поджёг его. 《Не понимаю тебя, Ловино, не давай мне надежды... если будешь продолжать так в том же духе, я ещё начну верить, что у меня на самом деле есть шанс. А потом обратно уже не вернёшься. Не хочу ещё сильнее влюбляться в тебя, поэтому, прошу тебя, скажи мне правду, пока ещё не слишком поздно.》 Чем дальше Ловино слушал мысли Антонио и смотрел ему в зелёные глаза, полные ожидания, тем больше он нервничал. Он уже не знал, что ему вообще сказать. Как он сможет объяснить, что чувствовал об Антонио? Он же сам понятия не имел, было ли это привлекательностью, любовью, дружбой, жалостью, любопытством... Каким именем можно назвать весь этот хаос из эмоций, которые не оставляли его в покое? Что ему ответить? Теперь он только заметил, что натворил сам с собой. Глаза Антонио постепенно теряли блеск, который появился у него только пару секунд назад, а его брови придавали его лицу грустный и разочарованный вид. Он снова направил взгляд на собственные колени. 《Он молчит... я так и знал. Может, он просто не хотел меня обидеть, но всё равно... это было ничего серьёзного для него.》 — Ты ошибаешься! — заорал вдруг Ловино и вскочил с кресла. Антонио испугался, не понимая, в чем дело. Он же ничего не сказал. — Я не такой человек, который целуется с другими, потому что ему нечего делать или потому что заставляет ситуация... я... я же даже не в состоянии трогать других людей, кроме моего брата, а о поцелуях вообще молчу. Я не делаю такие вещи просто так! Поэтому не надо создавать ошибочные представления обо мне и думать, что я такой легкомысленный, потому что это неправда, — высказывался Ловино, становясь всё громче и сжимая руки в кулаки, направляя свои глаза шоколадного цвета на изумрудные, которые всё шире открывались. Итальянец тяжело дышал, боясь, что на этот раз в самом деле получится недоразумение. 《Нет... я же просил тебя, не давай мне надежду... не надо...》 Но в этот же момент, пока он это думал, Антонио вдруг вскочил с дивана и набросился на Ловино, обнимая его и чуть не толкая его к креслу, в котором тот только что сидел. — Значит, ничего, если я подумаю, что ты меня тоже любишь? Если да, то я тебе не позволю пожалеть о том, что ты мне сейчас сказал. Я даю тебе последний шанс послать меня к черту и выговорить, что ты на самом деле обо мне думаешь. Но если не будешь этого делать, приму как факт, что ты отвечаешь на мои чувства, и никогда тебя больше не отпущу. Ты меня понял? — объявил испанец, так крепко обнимая итальянца, что у того чуть не хрустели кости. Ловино даже не знал, почему ему так трудно было дышать, или от объятий, или от всех этих чувств, летевших в него, словно пули из головы испанца и своего собственного сердца, еле соображавшего, что вообще происходило. У него чуть не закружилась голова. — Клянусь тебе, Ловино... если ты мне через пять секунд не ответишь, я тебя так зацелую, что ты больше дышать не сможешь, — угрожал ему Антонио. От этих слов, лицо итальянца залилось всеми возможными оттенками красного. 《Не говори ничего, молчи, молчи...》 Слушая, как Антонио его мысленно умолял, итальянец закрыл рот, который только что открыл, чтобы что-нибудь сказать, прикусил язык, и, всё ещё сомневаясь, хорошая ли это идея, положил свои дрожащие руки на спину испанца. Тот вздрогнул. Потом тот, как обещал, взял Ловино за лицо и поцеловал его. Этот поцелуй был совершенно другой, не такой грубый и неуклюжий, как последний, а страстный и почти даже запугивающий, будто Антонио на самом деле хотел воровать у Ловино последний воздух. Итальянец снова попытался привыкнуть и через какое-то время решил расслабить свое напряжённое тело и дал испанцу поводья в руки, слушаясь каждой его мысли. Впервые он не хотел ни о чём размышлять, а просто позволил себе плыть по течению и всё. Ведь было приятно. Наконец, через несколько минут, Антонио отстал от его губ, но, всё ещё неудовлетворенный, начал целовать уголки его рта, его щёки, челюсть, кончик носа, глаза, лоб и, в конце концов, шею, прежде чем вернуться к его губам, будто он маркировал итальянца. Тот себя чувствовал, словно вот-вот погибнет от стыда, выслушивая, как испанец мысленно чуть не взрывался от счастья. Затем Антонио его опять обнял, так крепко, будто его руки являлись клеткой, из которой он не собирался его выпускать. — Ловино, клянусь, что убью себя, если через пару часов проснусь и пойму, что мне это всё приснилось. Серьёзно, — сказал испанец и положил подбородок на плечо другого парня, который уже не знал, почему ему так жарко. Или от стыда, или от тепла Антонио, или немного то, немного другое. 《Если это сон, то хочу спать навсегда. Могу прожить всю жизнь в коме, мне всё равно. Боже... мне нужно знать, реально ли всё это... на самом деле ли он рядом со мной.》 — Я с тобой, — ответил Ловино тихо, но так близко к уху Антонио, что тот медленно поднял голову, до сих пор держа его за талию. Затем немного странно посмотрел на итальянца, с очарованием в глазах и еле видимой улыбкой. — Послушай, Ловино, знаю, что звучит странно... но иногда мне кажется, что ты умеешь читать мои мысли, — сказал он и на этот раз сердце Ловино стучало не от волнения... а от чистого страха. Он направил взгляд на Антонио, который всё ещё глядел на него, будто пытаясь найти оставшуюся часть пазла. Пазла, которым являлся для него сам Ловино. — А что, если так бы и было? — осторожно переспросил тот, изучая лицо испанца. Видя, что то не изменилось, он продолжил. — Что, если такое было бы возможно?... Если существовал бы кто-то, кто может слышать всё, что ты думаешь и чувствуешь. — Ловино тяжело глотнул, а Антонио тем временем пару раз моргнул и закатил глаза, думая, как ответить. Наконец, его улыбка стала шире. — Думаю, что было бы ужасно, — ответил он, качая головой и полностью отрицая такое неприятное представление. Затем, он снова обнял итальянца, будто опять ощутил потребность чувствовать его. Но на этот раз тот ответил не сразу. Ловино находился в объятиях испанца, воспринимая его запах и слова. Антонио прав... было бы ужасно.