***
Не верить в любовь, так цинично, на пике подросткового максимализма высмеивать саму идею любви, чтобы незамедлительно заслужить возмездие небес, увидеть тебя и потерять себя. Или обрести? Ярый безбожник, кладущий на алтарь свое сердце. Как прозаично - влюбиться раз и навсегда. Несчастный своим чувством и вместе с тем - счастливый одним лишь правом быть рядом, замалчивая свою нежность. Утайкой искать отражение своих глаз в твоих и чувствовать сладкий, пряный аромат чужой кожи, бояться спугнуть, разрушить оковы твоих рук, оплетающих мои плечи. Сдержанно, невесомо касаться ладоней, поджимать дрожащие губы и говорить о необходимости тебя взглядом. Упрямо. Безнадежно. Безответно. Сквозь годы. Это возможно? Отдать на заклание свою жизнь и строить эту жизнь вокруг тебя, выбираясь из слепой пучины отчаяния и безмолвия лишь на твой свет, игнорируя существование всех прочих и держась своей раковины. Потому что смысл сводится к тебе, к эфемерной и глупой надежде, что однажды ты поднимешь на меня взгляд. «Ты мне как старший брат, хён.» Смотришь с нежностью, заливаешься смущенным смехом и виснешь, неуклюже обхватываешь в объятьях и теснишься щекой к плечу под неусыпным, строгим взором Намджуна, который определенно точно поседеет раньше положенного срока из-за ваших проделок. Растягиваю губы в квадратной улыбке, ворчу что-то невразумительное под возгласы мемберов о том, что я засмущался, обреченно вожу взглядом по потолку. А внутри – шторма и отчаяние, желание накрыть твой рот ладонью и заставить замолчать. Не говори этого, ты не представляешь, как мне больно. Оставь мне хотя бы иллюзию на шанс. Я всегда хотел, чтобы ты видел только меня. Я стал лучшим, потому что ты сжимал мою ладонь и смотрел на меня затуманенными восторгом глазами. Тихо-тихо, уместившись под боком, слушал в наушниках очередной сложенный трек, обмирал и взмахивал ресницами: это ты? Ты написал? Я смотрел поверх твоей головы, коротко кивал: я. Для тебя. Тебе. «Напишешь для меня песню, хён?» Блокноты пухнут от текстов, посвященных тебе, в каждом – о боли, об одиночестве, но ты не слышишь, даже когда кричу о них на многотысячную толпу, срывающую моим именем свои голоса. Я стал лучшим, потому что другого выбора у меня не было. Я упрямо шел к своей цели, желая однажды бросить все к твоим ногам, - быть может, тогда бы ты понял. Быть может, тогда бы я был достоин твоей любви. Ты думаешь, мне все это нужно? Слава? Популярность? Банковские счета с разгромными суммами? Миллионы отданных мне сердец? Я бы променял все это на одно твое. «Ох, ты такой крутой, Юнги-хён…» Проговариваешь мое имя, завороженно рассматриваешь снимки с последней фотосессии, налегая ладонями на мое колено, вскидываешь пронзительный взор в лукавом намерении смутить, и я оправдываю твои надежды. Отмалчиваюсь, впиваюсь глазами в твою фотографию, где мой Чимин, теплый, солнечный, невинный – преображается в дерзкого, горячего и сексуального мужчину, подавляющего любого одним властным взглядом, пробирающим до мороза по коже. Невозможно быть таким разным, но ты – против правил. Дыхание стопорится, и от твоего тепла, от контраста созерцаемого и испытываемого сердце заходится в рваном темпе. Пухлые губы, поблескивающие от персикового бальзама, в опасной близости, и сложно не заметить юркое движение языком по сочной полноте, когда, сосредоточенный, отвлекаешься от меня на постороннее. Каждое твое нахождение рядом – пытка, риск быть пойманным взглядами мемберов, но я слишком искусен в этой игре.***
Щелчок зажигалки, раздающийся в темноте, вспышка от искры и затлевший кончик сигареты. Глаза привыкают, выхватывают очертания предметов, кажущихся чужеродными и неуместными. Едкий дымок щекочет ноздри, и я блаженно прикрываю глаза, совершая первую затяжку. Никотин, как и прежде, успокаивает, приводит ленивые мысли в порядок. Я бы хотел посмотреть, как огонь охватывает это место. Подбираясь вплотную, сжирает дорогую мебель, расползается по тяжелым портьерам, гложет ценные породы дерева. Как вспыхивает старенькое пианино, где стоит в рамке твоя фотография, самая простая, сделанная моей рукой. Я бы сжег все. Сидя в первом ряду, чувствуя яростный жар от огня, меланхолично наблюдал, как обращаются в пепел мои мечты. Ты знаешь… Нет, откуда бы. Я купил этот дом, надеясь, что однажды в нем будет звенеть твой голос. Я так отчаянно хотел этого, что, закрыв глаза, легко мог представить тебя на этом диване с тарелкой рамена, увлеченно смотрящего очередной боевик по телевизору, бродящего по дому и напевающего что-то забавное, пробирающегося ко мне в душ, сидящего рядом за пианино, на котором играю уже не для твоей фотографии, а для тебя. Просыпающегося в моих объятьях, мягкого, податливого и уютного, измотанного бессонной ночью, бороздящего касаниями ладоней мою кожу, сонно бормочущего на ухо пожелание доброго утра и ищущего моих губ. Больно. Одному мне здесь нет места. Так может быть сжечь? Опрокинуть на пол початую бутылку алкоголя, чиркнуть пальцем по зажигалке и бросить ее под ноги, отупело уставившись на разгорающееся пламя. Мне не нужно. Я бы сжег и себя тоже.***
Вместо сердца – рваная, кровоточащая рана. Залечиваю отчуждением, прячусь. Много пью и избегаю тебя. Вас. Находиться и видеть – невозможно. А твои глаза, светящиеся прежней нежностью, грустят: недоумеваешь, почему я опять ухожу. Но я… я правда не могу. Если бы ты знал, то понял, как это жестоко – заставлять меня смотреть на чужое счастье, которое могло бы быть моим, не отдай ты сердце другому. Сбегаю под выдуманным предлогом, - побеги уже давно стали закономерностью. Скрываюсь за дверьми студии, включаю предупреждение «идет запись» и обессиленно падаю ничком на диван, по старой привычке сгребая себя в комок. Шаги за дверью, стук, звонки на телефон. Не шевелюсь, не впускаю, не отзываюсь. Без моего разрешения сюда никто не войдет. За паролями – мое сердце, «бесчувственное» сердце Мин Юнги: попробуй догадаться и добраться. Код на телефоне – день нашего знакомства, код от студии – полная дата твоего рождения. Не забыть, не выбросить из своей памяти. Больно, но с болью тоже можно жить. Уже бесцельно, по инерции, довольствуясь малым. Забиваться на дальние, неосвещенные ряды огромного помещения для практик и из темного угла тайком наблюдать за тем, как танцуешь. Отпускать свое сердце в свободный полет, дрожать, умирать и оживать вновь, следя, как вскидывается точеный, гордый подбородок, как взмывают ввысь изящные руки-крылья, опускаются, обнимают гибкий, подвижный стан, как мягко скользят босые ноги по полу, как рушишься наземь, увлекая за собой все мое истосковавшееся существо. Он появляется беззвучно, подхватывает, прижимает к себе. Отступаю в тень, ухожу, унося осколки себя.***
Трахаю твоего друга, просто потому что он на тебя похож. Губы, скулы, волосы, взгляд, улыбка. В последней – не нуждаюсь, достаточно общего внешнего сходства, чтобы убедить себя в иллюзорности твоего присутствия. Все, кто проходит через мою постель, чем-то тебя напоминают. Голосом. Повадками. Смехом. Пухлыми губами. Изгибами бедер. Узкой талией. Но они не ты, он не ты. Он это знает. Склабится, вглядываясь в затуманенные алкоголем и похотью глаза, хватает за шею, тянет к себе. - Ну же, Шуга, я знаю, чего ты хочешь, - надрывно шепчет, задыхаясь от нехватки кислорода. – Назови меня его именем… - шипит. Перехватываю контроль, впиваясь в горло длинными пальцами, подавляя своей воле, удовлетворяюсь сверкнувшим вызывающим взглядом. Он – не ты, и я мщу за это. Жестко имею, вбиваясь в разгоряченное тело умело извивающегося подо мной парня, оставляю следы по нежной коже: наутро наверняка обернутся синяками, и он будет капризно жаловаться на мою несдержанность. Давлю стоны бесчувственными губами, вынуждая замолчать, затыкаю рот. Заставляю повернуться, швыряю животом на кровать и грубо вхожу, чувствуя пульсирующий жар подавшегося навстречу любовника. - Чимин… - хрипло в мокрую шею, в волосы, пахнущие не тобой. Стон – не твой. Раздражает. - Почему ты не скажешь ему? – Прикосновения чужих пальцев и влажные, уставшие поцелуи по исцарапанной спине вызывают отторжение. - Потому что пошел нахуй, вот почему. – грублю. Смешок, жадные губы на шее. Равнодушно клоню голову вбок, продолжая сыпать пеплом с сигареты. - Проваливай. Он вздыхает, недовольно стонет и откидывается на кровать, сверлит взглядом спину. Опять захочет остаться, потому что тащиться в другой район поздно и впадлу, опять не позволю, никогда не позволяю оставаться в моей постели. - Чувствую себя шлюхой. – удовлетворенно мычит, тянется на шелковых простынях, перебарывая лень. - Ну а кто ты? – сухо иронизирую, чуть поворачивая голову. Опять смех. Иногда мне кажется, что он видит меня насквозь, поэтому не обижается. - До завтра, Юнги. Напиши мне. Шорох рубашки. Поцелуй в губы. Стук входной двери. Неприятно.***
Музыка плавит никак не желающий отключиться мозг. Тосты не оригинальны, звучат один за другим, во славу меня – именинника с картонной короной на голове, которую напялил на меня Хосок. Не знаю, как я согласился на это – на празднование в вашем кругу и на празднование своего дня рождения в целом. Мы всемером. По-семейному. Ухмыляюсь. Слишком людно для моего бастиона одиночества, но теплее не становится. Краткой вспышкой – твоя улыбка, на одно мгновение ставшая моей, и опять темнота. Все на той стадии подпития, когда давно забыта цель мероприятия, не слышат других, а только себя, развлекают друг друга, корежат слух взрывами хохота и звоном бокалов, танцуют. Надо быть последним мазохистом, чтобы сидеть и наблюдать, как ты обнимаешь его. Как он тянется к тебе, шепчет что-то в шею и вразрез звучащей музыке трепетно покачивает в танце. Помимо меня здесь только еще один умалишенный. Следит затравленным взглядом, добела сжимая пальцы вокруг горлышка бутылки, и пытается скрыть нервную дрожь. Тебе так не к лицу неуверенность, Тэ. Ноги сами несут меня в центр гостиной, где сейчас только вы вдвоем. Отпивая из высокого бокала, поддаюсь безрассудному веселью и под ваш смех танцую сам с собой, захлебываясь шампанским и заплетаясь в собственных ногах. Звуки исчезают, в ушах – свои мотивы, в груди – азбукой Морзе призыв о помощи. Кто-нибудь услышит? Смеешься, а в глазах – изумление, сменяющееся привычной мягкостью и любопытством. Обнимаешь за плечи, тычешься подбородком, нараспев поздравляя с тридцатилетием, а я не хочу отпускать. Не ропщешь, но, отвлекаясь на зовущего тебя Сокджина, отстраняешься, оставляя после себя пустоту. Подхватывая бутылку виски, жестом успокаивая забеспокоившегося Хоби, бреду в сторону кухни, из нее – в ванную комнату. Включаю душ и как есть, в джинсах, в кедах, в бомбере ступаю под теплые струи воды, оседая прямо на пол. Из карманов сыплются сигареты и транквилизаторы, падает на мокрую плитку зажигалка. В ушах шумит. Вода стекает по волосам за шиворот, забивается в нос, в глаза, в уши. Накрывая дрожащей ладонью сигарету, пытаюсь подкурить, но выходит только с восьмой попытки: считаю каждую. Курю урывками, пряча голову между голыми коленями в рваных джинсах, вновь поднимаю, глотаю стекающие по лицу струи воды, которые почему-то соленые, отфыркиваюсь. В зажатой ладони – слипшиеся таблетки. Заталкиваю их в себя, запиваю большим количеством алкоголя и расслабленно, не рассчитав силы, откидываюсь затылком на стену. В намокшей одежде и обуви мерзко, - похуй. Сердце, зажатое в тиски, отпускает, и приходит облегчение. В голове – вата, и мысли ворочаются в этой вате, пока не наступает безразличие. Мне хорошо и спокойно, как не было уже очень давно. Посторонние шумы остаются за периметром этой комнаты, на одно мгновение становятся громче, но вновь утихают. Кто-то плюхается рядом, вытягивает из рук бутылку и с придыханием глотает. Тэхён? Похуй. Сигарета в безвольно обвисшей с колена руке давно не тлеет, прикуривать новую не имеет никакого смысла, но мне… нормально? Всхлип. - Подбери сопли. – Язык едва ворочается. Слизываю с губ воду и шевелю пальцами в бессмысленной попытке отыскать бутылку, но под рукой ее нет, а открывать глаза я не хочу. - Это что? – недоверие в знакомом, во враз протрезвевшем голосе растет. – Блять, это… Хён, ты полный дебил? Какого хуя? Я вяло пожимаю плечом, улыбаюсь своей квадратной улыбкой, раскидываю руки в извиняющемся жесте: вуаля, блять. - Пошел нахуй. Отключаюсь на пару мгновений. Прихожу в себя от того, что кто-то хлещет по щекам. Окрысившись, дергаюсь, поднимая налитые свинцом веки и враждебно глядя на перекошенное лицо Намджуна. Какая падла выключила воду? Какого хуя вам всем надо? - Хён… Хён… Ты в порядке? Я содрогаюсь. Не плачь, пожалуйста, не плачь, я не выношу вида твоих слез, я… - Зачем? – Намджун сидит на корточках, строго смотрит в глаза, но я вижу лишь твое бледное лицо и трясущиеся руки. Я просто хотел, чтобы хоть ненадолго не было больно.***
- Хён, ты будешь моим шафером? Ветер треплет твои волосы, бросает их в глаза, и ты смешно щуришься. Ты так сильно повзрослел, Чимин-а. А я так и не научился отвечать на твой взгляд. - Ближе тебя у меня никого нет, Юнги. – Что же ты делаешь? За что ты так со мной? Надо улыбнуться, выразить согласие, заверить, что можешь на меня положиться, но я больше так не могу. Довольно. Прекрати это. - Нет. В глазах напротив – испуг и немного обиды. Я отвожу взгляд, впиваюсь им в песок под моими ногами. - Почему, хён? – растерян, обескуражен. Расстроен. Какой же ты глупый, Пак Чимин. - Я не вынесу этой боли. – хриплю и поднимаю глаза, впервые находя смелость увидеть твои так близко. Все та же растерянность, обескураженность. Молчишь. Так и не понял? - Хён… - Я хочу, чтобы ты был счастлив, Мин-а. Даже если не со мной. Любовь не навязывают. Любовь не выпрашивают. Но именно это означает любить - ставить счастье любимого человека превыше своего, разве я не прав? Я ухожу, не оглядываясь, оставляя себя на этом пляже, в твоем родном городе. Ухожу насовсем. А если попытаться закрыть глаза, а затем проснуться? Увидеть тебя, мирно посапывающего в обнимку с отобранным у меня одеялом? Увидеть всполох недовольства в заспанных глазах, услышать, как ты потребуешь выключить будильник и обнять тебя обратно? Что, если?.. Закрываю глаза. Три. Два. Один… Сказок не бывает. Правда, Чимин?