Кружка

Глиняный горшок с цветами пролетает прямо над головой и звучно крошится о противоположную стену. Вдребезги. Куроо думает, что, пожалуй, зря в течение трёх месяцев рвал жопу ради этих орхидей, копя на них: всё равно в очередном скандале погибнет и неживое, и живое. Судя по звуку, о кухонную столешницу бьётся большое керамическое блюдо. Вслед за ним новой порцией осколков сыпется трёхэтажный мат, приправляемый зычным криком: — Как меня это..! И маленький светло - сиреневый пуфик трещит своим деревянным каркасом. Ну и отлично. Избавились от хлама. Куроо давно хотел его выбросить: вкус в мебели у Бокуто на редкость ужасный. В ту же секунду, словно небесная кара за инакомыслие, в баррикаду Тецуро прилетает что - то увесистое, но не диван. Снаряд толкает обитое бархатом светло - серое кресло и заставляет Куроо опасливо отодвинуться чуть дальше. Что это было – понять не получается, поэтому Куроо предполагает: либо второе кресло, либо всё - таки диван, и устало вздыхает. Сложно. Очень сложно. Слева спасительным огоньком маячит новенькая пачка сигарет, и Тецуро, словно заправский солдат в засаде, падает на живот, ползком добираясь до красно - жёлтого прямоугольника. Схватив цель, он возвращается в укрытие. Как раз вовремя: в это же место через несколько мгновений прилетает любимая бокутовская кружка. Надпись «Love you» раздрабливается на части, как Германия в двенадцатом веке, и Куроо опять думает: Котаро типичный англосаксонский варяг. Разрушает – квартиру, опустошает – холодильник (в перерывах между вспышками неконтролируемого гнева), крадёт – сердце Куроо. Внезапно прекратившийся шум заставляет последнего насторожиться. В гудящей тишине студии кажется, будто пыль шуршит громче, чем дышит англосаксонский варяг японского происхождения. Но тут запоздалая мысль, ясная, как гром в феврале, штыком вклинивается в левое полушарие мозга: да это же затишье! Перед, блять, бурей... И Куроо оказывается прав. Наконец, перешептать пыль смог первый бокутовский всхлип. Потом второй. Затем предельно чувственный шмыг носом (по - любому красным, как варёный рак), а за ним ещё с полдесятка расстроенных вздохов. Тецуро не совсем понимает. Он оглядывается по сторонам в поисках подсказок (и зажигалки, если честно), внимательно рассматривает фронт разрушений. И о боже... Кружка. Ну ёп твою мать!.. Как Куроо не догадался сразу? Кружка, подаренная им самим Бокуто на годовщину их трёхлетней жизни вместе. Любимый подарок Котаро, незаменимый предмет утреннего обихода и постоянный, верный компаньон при просмотре фильмов. А теперь по кускам, разбросанный в радиусе метра, он лежит на сколотом боку ручкой вверх, словно герой первой мировой, и печально смотрит уцелевшими глазами - буквами в потолок. Куроо точно знает: сгоряча. Бокуто не хотел. Но его самого это задевает, неприятно кольнув в области груди. Как можно так обращаться с его подарками? И орхидеями? И тарелками... Хотя, блюдо было собственностью Котаро, на это пофиг. Тецуро разочарован. Но он лишь морщится, стараясь не зацикливаться на неприятности, и отмахивается от неё рукой. Хер с ними со всеми. Этот обалдуй совиноподобный сам виноват. Теперь шиш ему без масла, а не подарки на праздники. Шиш ему, а не утешение в плечо. Шиш, шиш, шиш... Но грудь опять колет и опустошает. А ведь Куроо сам пошёл на это. Сам добивался взаимности от Бокуто, сам стремился построить отношения. И получается... Виноват только он? Нет. Виноваты оба. Тецуро в том, что бросил чужой человеческой природе вызов. Бокуто – что не может унять свою человеческую природу. Так и живут. В мире, но в мире из h1z1, где кроме зомби и покарёженных тачек остались только они и другие игроки – соседи по бокам, снизу и сверху – которые тоже отчаянно пытаются выжить. Короче говоря, хаос с проблесками покоя. Куроо улыбается: зато так интереснее. Бокуто хоть и придурок, причём сверхэнергичный и довольно скандальный, но всё же адекватный. По - серьёзному рамки он никогда не переступал. По - настоящему больно не делал. А всё остальное так – фигня. Любую мебель можно восстановить, а вот любимого человека – нет, и Котаро знал это. Поэтому продолжал психовать, соблюдая определённую меру. Но какие были причины для его психов... К сожалению, сегодня немного не получилось, не прокатило. Кружка, тёплое воспоминание января этого года, лежит разъёбанная на составляющие керамики, а Тецуро, скрывшись за светло - серым креслом, не подаёт ровно никаких признаков сдачи крепости. И Бокуто совершенно отчаивается. Падает на колени и начинает долбить пол кулаками. Куроо поджимает губы в безучастной усмешке: придётся выдумывать новую отговорку для копов и соседей снизу. Пошарив по карманам, он не находит ни зажигалки, ни спичек. Ладно, утренняя сигарета откладывается, ровно как и утренний перекус.  Зато рядом оказывается шипучка со вкусом какой - то дряни. Тецуро кривится, догадываясь, что люди, оказавшись в чрезвычайной ситуации, падают ниже дна, и всё же суёт конфету в рот. По языку растекается кисло - сладкий сироп. Во рту теперь сильно отдаёт химозными компонентами, отчего Куроо начинает беспокоиться: как бы зубы не испортить. Он устало откидывает голову назад и встречается глазами с потолком. Под аккомпанемент глухих ударов о паркет кухни, Куроо задумывается: а с чего именно всё началось?.. — Туз и доппер! Да я сегодня в ударе! — восторженно вскрикнул Бокуто, размахивая кулаками над головой. За окном раннее летнее утро: на часах не было восьми. Солнечные лучи прорывались сквозь жалюзи - бельмо, бежали по паркету и падали прямо на лежащий в ногах парня планшет с треснутым экраном. На дисплее маячила картинка интерактивного покера: овальный зелёный стол, фон стен, отделанных под дуб, три бота - игрока и вид от первого лица – самого Бокуто. В банке лежало четыре с половиной куска игровых денег. На руках два короля – черви и пики. На столе червовый туз, две дамы – одна черви, вторая крести, червовый валет и невесть откуда взявшаяся двойка буби. «Ещё бы чуть - чуть...» — раздосадованно, но не расстроенно думал Бокуто, — «И я бы идеальный роял - флэш собрал». Но горевать об этом было делом напрасным. Предстояла последняя схватка. Все игроки по кругу, начиная с малого блайнда, чекнулись, не желая рисковать средствами. Все, кроме одного. Бот игры, сидящий слева от Котаро, назло покерной системе всё же сделал ставку. И твою мать, он пошёл ва - банк. Его кровные (точнее, встроенного алгоритма) три тысячи с мелочью. Две ровно из общака на столе. И у Бокуто отключился мозг. Включилась алчная надежда на удачу. Как и у многих игроков, не имеющих достаточного опыта и постоянно совершающих фатальные ошибки, у Котаро шанс на победу был заранее подрезан в сухожилиях. Их только двое: остальные сделали логичный фолд. Карты открылись. Туз и доппер Бокуто. Чёртовы червовые семёрка и десятка другого игрока. И весь банк стремительно ушёл боту в виде человечка в гавайской рубашке и фетровой шляпе ужасного жёлтого цвета. Котаро злился, видя красную надпись жирным шрифтом во весь экран: «игра проиграна с утратой всех накоплений». Ему хотелось впечатать в стену этот несчастный планшет, хотелось громко заорать и избить пяткой пол, а потом, прикусывая всеми зубами кожу на ладони, лечь на кровать и в очередной раз отдаться мыслям о том, какой он глупый и несуразный. Но вместо всех желаний, он лишь молча отложил гаджет на тумбу, почесал нос, неловко встал и направился на кухню. Часы мерно стрекотали, стрелки на них упрямо показывали десять минут девятого. Зависнув в своих мыслях, Бокуто, откупорив новую пачку молока, на автомате прислонился к оконной раме и принялся высматривать на улице родную фигуру. По узким мглисто - серым тротуарам изредка пробегали спешащие на работу трудяги. Раз - другой в сухом жарком воздухе проплывали раскалённые автомобили. Вслед за ними невидимками спешили дымные струи. В этой гонке к ним присоединялись мелкий мусор, пыль и рваные зелёные листья, рано оторвавшиеся от родных ветвей. На востоке горело снопом свечей утреннее солнце. На западе, будто бы в противостояние светилу, чернели мрачные тучи. «Будет дождь», — подумал город и скрылся в толще стен домов. А Бокуто всё смотрел, ожидая, когда из - за угла выглянут черноволосая макушка, загорелое тело в рыжей рубашке с закатанными рукавами и стройные ноги в мешковатых джинсах с пятнами масла на бёдрах, пройдутся по одному из тротуаров и, бесшабашно свистнув встречающему, забегут в подъезд. Вскоре высокий, немного несуразный человек всё же оказался в поле зрения Бокуто, но, к удивлению второго, домой он шёл не как обычно, дворами: на этот раз человек переходил дорогу на перекрёстке, что могло значить только одно – работа была где - то на северной стороне города. Котаро в замешательстве? Да. Он преисполнен любопытством и волнением? Бесспорно. Заставляет ли его это проникнуться недоверием? Чушь. Наверное... Оторвавшись от окна, Бокуто секунду повозился на кухне, поставил чайник и вернулся на свой пост. Рыжая рубашка становилась всё ближе, отчётливее; чайник скрипел всё громче; мир сужался и таял. Казалось, что вся сущность Котаро сейчас сосредоточилась на угловатой вытянутой фигуре в клетчатой рубашке, а город и планета так – фигня, недостойная внимания парня. И, пронизанный этим щепетильным чувством ожидания, Бокуто в нетерпении расплылся в улыбке, вскинув руку над головой, приветствуя черноволосую макушку. Он надеялся, что, может быть, хотя бы сегодня... Но Куроо не свистнул. Он даже не поднял глаз на родные окна. Лишь грубо соскрёб грязь с ботинок о фонарный столб и вбежал в подъезд, оставляя за собой серо - голубые холмы города. Бокуто снова напрягся. Дело понятное – человек устал. Бредово ожидать от него королевских приветствий, но Котаро не догонял, разочарованно подпинывая батарею под подоконником: даже если Куроо от переутомления не чувствовал задних ног, он всё равно свистел, обязательно вскидывая голову к окну на четвёртом этаже. Всегда. Постоянно. Бесперебойно. Но не последние два месяца. И, к сожалению, это не менялось. — Йоу, я дома, — входная дверь щёлкнула и устало заскрипела в петлях, после шумно захлопнувшись за чужой спиной. Чайник на плите молебно зашипел, и Бокуто всё же снял его с огня. Из гарнитурного ящика вылезли два картонных стакана с лапшой быстрого приготовления. — Бо, когда ты уже научишься готовить? Спасибо. — протянул Куроо, принимая свою порцию. — Когда рак с горы сдриснет, — ответил Бокуто и принялся за еду. Странно как - то. Очень странно. Неловко. Так думали оба парня, без аппетита глотая полусухую лапшу в кипятке. Что случилось именно сегодня они не понимали, ведь, по ощущениям, эти два месяца всё было в порядке, но факт этого бесконечного молчания их одинаково озадачивал. Один решил, что, всё же, дело в усталости, второй – в новом поводе для скандала. И оба оказались одновременно и правы, и в пролёте. Непривычная для парней (и для соседей со всех сторон) тишина звенела в студии лёгкой дрожью, танцуя вальс на пару с сиплым пением водосточных труб и шуршанием автомобильных шин об асфальт. Казалось, эту звуковую идиллию можно было разрушить одним лишь вздохом. Но Куроо не поскромничал: начал топором. — Как поиски работы? — неестественно громко гаркнул он. Бокуто залпом допил кипяток и скомкал стакан, неловко ёрзая на месте. Вспомнилось, что покер увлёк сильнее, чем чёрно - бело - зелёный сайт для безработных. — Не очень. Куроо хмыкнул: знал он это «не очень». — Опять хуйнёй страдал? — Бокуто убедительно завертел головой, но Куроо не поддался, — Что на этот раз? Пасьянс? Вязание? Скажи честно. Котаро сжал картонный комок в руках и тяжело вздохнул. Лучше бы он работу искал, чем всё это. — Покер. — и глаза Куроо улетели за орбиты. — Твою маму... Деньги игровые? — получив кивок, он расслабился: на одну беду меньше. Мусор полетел в урну под раковиной. Из сумки на стол выбросили пакет сахара, кусочек сыра, грязный парусиновый фартук, заляпанный машинным маслом, и новую пачку сигарет. — Бо, — Куроо стянул с себя рубашку, оставив её на спинке стула; тела в чёрной майке сразу коснулся неприятный холодок, — Я устаю. В последнее время всё сильнее. Бокуто молчал, кусая губы. — Денег меньше, грыжа больше. Понимаешь? — в ответ покорно кивнули, но Тецуро разогнался и уже по инерции шпарил дальше. Остановить его не представлялось возможным, — Ну а хули тогда на шее сидим? А?! Вот тогда - то всё и началось. — Это я - то на шее сижу? — Котаро подорвался с места. Терпеть такие обвинения в свой адрес он не собирался, хотя точно понимал, что всё примерно, но так и есть, — Напоминаю для застрявших на бронепоезде: мы сейчас живём на моё бабло! Куроо подавился возмущением. — А-а-а, это то, которое ещё с девятнадцатого года в копилке лежит? — Бокуто приосанился, довольный своим вкладом в семейный бюджет, — А ничё, что его уже давно потратили? — Как? На что?! — На переезд! На мебель! Алло, контора, вы в сознании? У Бокуто в глазах замаячили пятна. Куроо не жалел, наступая: — Мы сейчас мою зарплату тратим. На мои деньги живём. И чаи ты гоняешь тоже на них! — Котаро замычал, прикрывая глаза, — Я заебался как ишак батрачить. Помощи никакой! По комнате прокатилось тихое беспомощное «Но я думал, что...» и замерло, запутавшись в тюли на окнах. Котаро приземлился на диван, рукой прикрыв уставшие глаза. Тецуро отёр полой майки потное лицо и стянул фартук со стола, собираясь отнести его в ванну. Часы в снова восставшей тишине оттикали без двадцати девять. За окнами чернели тучи. Послышался первый, слабый раскат грома. До ванны Куроо так и не дошёл: Бокуто решил высказаться по полной. — Знаешь... У меня тоже претензии есть, — Котаро рванулся с места и вплотную подбежал к Тецуро. — Да? Какие же? — нахмурился тот, плотно сжав зубы. — Такие! Разные... Много! — Бокуто отскочил назад, направляясь к холодильнику. В чужих руках хрустнула пачка молока, и Куроо подумал, что к концу спора в пакете не останется ничего. Придётся завтра этого обалдуя в магазин слать. — Ну давай, заканчивай, раз начал, — подстрекнул он, наблюдая за широкой спиной на кухне, — Напоминаю: ты про говно в своей сладкой жизни рассказывал. — Да, точно. Говно! В любой жизни, Тецу, есть говно. «Да-а-а», — наигранно - понимающе протянул Куроо, задевая этим оппонента. — Да-а-а, Тецу, да. И у меня есть. И знаешь какое? — в ответ нагло кивнули, мол, ну давай, не тяни резину, расскажи про цвет шоколада, — Внимания мне не хватает! Вот какое. На этом моменте Тецуро перепутал ноги с руками, феррари с фордом, кофе с цикорием и хиппи с веганами, хотя во всём этом он разбирался отлично. Бокуто? Не хватает внимания? Вопросов стало больше приемлемого количества. — Подожди, как это? Нормально же всё, Бо... — Ни хуя не нормально, — подытожил тот и грубо ткнул пакетом молока в сторону Куроо, продолжая свою полную недовольства тираду, — После переезда мы вообще практически не общаемся. Что, не заметил, Тецу? Тецу не заметил. Тецу два через два пашет в ночную и в дневную по очереди. Тецу каждый грёбаный день втыкает в запчасти для автомобилей и мажет новое шмотьё в машинном масле, которое хрен потом отстираешь. Тецу жутко устаёт в последнее время. Тецу, честно признаться, все эти два месяца после переезда было далеко не до вечерних фильмов - обнимашек, ночных посиделок на кухне, секса и дискотек на дому под водочным кайфом. Тецу правда не заметил. Он измотан, в данный момент голоден и всё, чего сейчас желает, это лечь спать, а проснувшись, узнать, что Бокуто наконец - то его понял, нашёл себе работу и со среды на этой неделе выходит в дневную смену часов на семь - восемь. Но что - то маленькое, чувствительное, разбуженное честным признанием любимого человека зашевелилось глубоко внутри, но так незаметно, что Куроо даже не почувствовал. Не успел: в него прилетело следующее по списку обвинение: — И кстати, почему ты сегодня с севера припёрся? — реплика про недоверие всё же не была чушью, — Ты сегодня позже обычного. Что - то случилось? Тебя перебросили? Или ты... Чёрт. Куроо снова не успевает вставить свои пять центов. И зря, очень зря. — Может, ты уже на стороне мутишь, а?.. — в голосе Бокуто прозвенела густая нота обиды, перемешанная с вязкой непонятливостью и глупым самообичеванием, — Я и вправду какой - то... Идиот. Не понимаю себя, совсем не понимаю. Может, я сумасшедший? Тецуро промолчал. Эти слова делали ему больно, но он не представлял себе, как их грамотно опровергнуть. — Тецу! Ну скажи, что ты там делал на севере, а? — практически всхлипнул Котаро, оставляя от себя картонный пакет, — Ты не говоришь со мной, рядом не бываешь. Я чувствую себя... Никак... — Бо, прекрати. — Ты всё «переезд, квартира, работа». Знаю, важно, — кивнул парень и сжал руки в кулаки так, что кожа побелела, — А жить когда будем? На столе остался распластанным промасленный фартук. В абажурах на кухне покачнулись и мигнули желтоватые лампы. Где - то между туалетом и ванной сквозняк сыграл мелодию на фаянсовых флейтах канализационных труб. Пыль, поднятая с полов энергичной ходьбой, разбавила полутишину своим нежным шелестом. За окном сгустились тучи. Изредка без грома проскакивали короткие молнии. Куроо решил покончить с этим. Поставить точку на новом скандале и просто отправиться в спальню. Он устал и решительно не намерен потакать капризам Бокуто, даже несмотря на то, что ему самому от смысла их ссоры и больно, и неуютно. — Скажу всё за раз. Во - первых: хватит ныть. Ты не детсадовец. Во - вторых, — он отогнул средний палец, решительно наступая на Котаро, — Это я себя чувствую никак. Я один что - то несу домой. Ты же сидишь на шее, честно. В - третьих: ты не сумасшедший, и я не хожу налево, хватит во мне сомневаться. В - четвёртых, — здесь Куроо сделал небольшую паузу, припоминая наиболее важные моменты их дискуссии, — В - четвёртых: что я делал на севере тебя пока не касается, а в - пятых: найди уже, блять, пожалуйста, работу и начни помогать! Прижатый к окну Бокуто сначала испуганно оглядел мощную фигуру Куроо, потом гневно шмыгнул носом, нахмурил густые брови и отвернулся. Тецуро решил, что, пожалуй, теперь конфликт исчерпан и можно наконец расслабиться, предварительно закинув фартук в стиральную машинку. Что творилось в душе Бокуто было загадкой, но по каменной позе широкой спины и углу наклона блондинистой головы Куроо всё же догадывался, хотя и примерно. Иногда понимать этого человека становилось сложнее всего на свете. Тецуро, не особо любивший трудные задачи, в его состояние обычно не углублялся, но сегодня... Сегодня всё было как - то по - другому. Не так, как всегда. Или так же. Просто Куроо этого не заметил. Как и не заметил новые ссадины на чужих ладонях, горелый омлет в урне, бледные щёки под стать волосам и печальные пустынно - солнечные глаза изподлобья. Сегодня как - то странно - резко мир стал уже и скучнее, реальность острее, а быт тяжелее. И причина крылась не только в Бокуто и его отлынивании от работы или в Куроо и его огромной усталости. Здесь было что - то глубокое, тернистое, непривычное и новое для разумов обоих. Здесь была другая вселенная со множеством деталей и изъянов. И понять её пока не представлялось возможным. Куроо подумал, что, пожалуй, стоит извиниться. За окном гневно бились о небо тучи. Грянул первый гром. Лампы боязливо моргнули, но страх пересилили. — Бо, слушай... — Нет! Меня это окончательно... А дальше крики, мебель, горшок с орхидеями, на которые Тецуро чуть позже хуй поклал, кресла, диван, сиреневый пуфик, сигареты без зажигалки, громкое «Как меня это..!», усталое «Да, меня тоже...», омерзительная шипучка с ананасовым вкусом и первая по - настоящему яркая истерика Бокуто за последние... Где - то два месяца. Почти рекорд. В прошлый раз Котаро продержался без мелочи три месяца. Но это было ещё до переезда и только потому, что он устроился охранником в ночной клуб, где кроме восьми часов беспрерывного стояния и жёсткой обстановки на нервы капали ещё и пьяные клиенты, пытавшиеся вынести из заведения бухло, посуду, мелкую технику и даже стулья. Таких неразумных посетителей приходилось ловить, поучительно пиздить и пинком посылать в сторону близрасположившегося мусорного бака, а на это, понятное дело, уходила энергия, причём в объёмах, эквивалентных количеству недоворов. Бокуто каждый день (не считая понедельника и вторника), возвращался домой уставший, нервный и вообще в хламину разбитый, спал до следующей смены и снова уходил на работу, угрюмый и агрессивный. Ему попросту не хватало времени для чего - то другого. Спустя практически три месяца он окончательно заебался, уволился и устроил грандиозную истерику в стиле Джеки Чана, но без драк. Куроо, вспоминая об этом, вдруг подумал, что в данный момент они с Бокуто как никогда похожи: оба вкалывают, как могут, оба психуют, будто в последний раз в жизни, оба устали и теперь напоминают замотанных мулов: ни туда, ни сюда, но куда - то ещё можно. Неожиданно в осознание стреляет мысль. Другая. Третья. Появляется догадка, ещё одна. Становится неловко. Совестно. Почему? Для поиска причины человеку дана память. Стоит лишь откопать в могиле дряхлых бытовых событий одно - единственное, неповторимое, простое и моментное, но важное, как солнечный свет, воспоминание, и в голову начинают приходить совершенно разные и новые по своей форме и содержанию мысли, идеи. А ведь Куроо с Бокуто очень похожи: оба ужасно устали. Оба оставили инициативу и отдалились настолько, что даже не знают, как начать разговор. Оба запутались в себе. И не только в себе, но и в лёгшей на плечи большой ответственности – семейной жизни. Это вам не простое сожительство в чужой, съёмной квартире. Теперь в их существовании настал реальный и неизбежный с их отношениями период взросления, когда два человека, неся на себе огромный груз быта, делят свою ношу и делятся собой друг с другом. Потом, перешагивая неприятности, рука об руку, вместе преодолевают страхи, вместе обретают счастье и просто остаются. Вместе. Куроо начинает понимать. Семья – вот что они такое. Они – одно целое, половинки друг друга, главные детали в сложном механизме. И жить они должны так же: как одно целое. Оба должны научиться по - новому понимать себя и партнёра, оба должны привыкнуть к строю этой ступени их общей жизни, оба должны повзрослеть и, наконец, расставить приоритеты, выделив самое главное. Должны. Потому что по - другому – никак. И сейчас, сидя за светло - серым креслом, обитым бархатом, Куроо думает, что, пожалуй, пришло время показать пример, поделиться этими мыслями с Бокуто, да и вообще исправить то, что они натворили. Теперь ему это, в отличие от прошлых ситуаций и их обстоятельств, представляется возможным. За размышлениями и тихим бурлением мыслей в голове Тецуро не заметил, как стихли чужие удары по паркету кухни. Их заменили совсем незаметные вздохи, тяжёлые и усталые, такие же, как если бы большой толстый кот лёг на грудную клетку хозяина, не давая ему встать с кровати. Куроо решил действовать. — Эй... Бо, — он аккуратно выглядывет из укрытия, сдувая мокрую от пота чёлку, — Бо! Котаро утирает рукавом футболки нос, с минуту решается и всё же поворачивается. Под глазами виднеются мокрые следы. Щёки красные. Взгляд печальный и уставший настолько, что Куроо хочется без промедления кинуться к любимому и расцеловать его до блеска в глазах и смущённого смеха. Но он сдерживается. Лучше постепенно, мягко. — Ну что... Как? — Бокуто недоумённо ломает бровь, — Ты... Всё? В ответ Куроо читает во взгляде напротив «А ты ещё хочешь?» и поджимает губы в слабой полуулыбке. «Нет, спасибо», — глазами отказывается он. — Пойдём. Потолкуем, — Тецуро машет рукой в пригласительном жесте. Котаро не сбегает. Встаёт, как гордый мученик перед казнью, и направляется к светло - серой баррикаде. Но видно сразу – идёт нехотя. — Знаешь, ты, когда злишься, на Кракатау похож, — чеканит Куроо, разрывая упаковку красно - жёлтого прямоугольника и осторожно протягивая Бокуто сигарету. «Это ещё что за хуйня», — шепчут в ответ и устало садятся рядом. — Ну... Кракатау! Вулкан такой. Известный... — Тецуро наблюдает за чужими действиями и чуть ли не бросается на Котаро, когда тот вытягивает из кармана домашних брюк зажигалку и делится огоньком с сигаретой парня, застрявшей между зубов. На сравнение он нисколько не обижается. — Не знаю такого, — наконец подаёт голос Бокуто, сделав пробную затяжку и одобрительно подняв брови на лоб, — У меня с географией всегда плохо было. Слушай, хорошие сиги. «Хорошие», — кивает Куроо, чувствуя, как почва под ногами становится твёрже. Пожалуй, можно начинать. — Мы с тобой учудили, конечно... — он аккуратно заглядывает в пустынно - солнечные глаза рядом. Не заметив там ничего, кроме смирения и усталой печали, Куроо продолжает: — Пуфик больше всех жалко. Попытался шутить. Но Бокуто язвительно хмыкает. — А меня тебе не жалко, да? — Куроо не нравится такой поворот разговора, и он спешит сменить курс, но остаётся перебитым, — Себя не жалко? И отношений наших тоже? А? Тецуро решает, что лучшим и самым первым шагом к примирению должно быть нечто простое и, одновременно, невероятно сложное и важное. Извинения. — Бо... Прости меня. Котаро в ответ поднимает удивлённые глаза. Тоже хочет что - то сказать. Но молчит. Тецуро же буквально слышит, как пружина заводного механизма в нём скрипит, медленно скручиваясь в плотный жгут, и вот - вот норовит вырваться, заставив парня бесперебойно разглагольствовать о его новых мыслях, догадках и предложениях. Куроо чувствует в области между солнечным сплетением и кишечным трактом тот самый «комок нервов» и взволнованно вздыхает, стараясь удержать в себе трепещущее подобие страха. Страх. Мерзость какая. Бокуто почему - то кажется, что сжаться в комок – это потрясающая идея, которой он сразу же безропотно подчиняется: он сильнее прижимается к спинке всё ещё лежащего кресла, обхватывает руками колени и заинтересованно смотрит на Куроо. Шестое чувство подсказывает ему, что сейчас состоится серьёзная беседа. Не такая, как все прошлые. С определённым исходом и выводом. — Мы должны поговорить. О важном, — Куроо нервно кусает сигарету зубами. Бокуто весь обращается в слух (извинения парня его тронули до самой подкорки), — Знаешь, пока ты психовал, мне такие умные мысли в голову пришли. Я даже удивился. По комнате вместе с толстой струёй дыма пролетает тихая усмешка. За окном мелко и редко стучат в стёкла. Гром на пару с молнией бьёт город. Тучи не сдвигаются с места, продолжая держать в плену жаркое летнее солнце. В мире бушует гроза. Над полом шепчет пыль. — Короче, Бо, щас такое скажу – потом не встанешь, — Куроо скалится в ответ на наглое «Ну давай, удиви меня», — Знаешь, кто мы? Бокуто кривит брови в глубоком недопонимании. Как кто? Любовники. Друзья. Етить вашу, пара! Что за глупый вопрос? Но Тецуро взглядом отметает все варианты и неожиданно гордо заканчивает: — Мы – семья. Во как. Бокуто, хоть и не падает, всё же удивляется. Сильно. Такого от парня он не ожидал. Он и от себя не ожидал реакции, подобной описаниям в дешёвых новеллах на просторах интернета: в груди непривычно - счастливо стучит комок мышц, дышать становится легче и свободнее, а горький сигаретный дым на секунду становится слаще. И всё это скручивается, скукоживается в один кусок и импульсом спешит в проклятые уголки губ, которые предательски радостно растягиваются в стороны, образуя довольную, влюблённую, до невозможности глупую и милую улыбку. Куроо испытывает огромную гордость за свои слова и произведённый эффект. Но это ещё не конец. Самое сложное, к сожалению, впереди. — Да. Семья. Но, понимаешь, Бо, в любой семье есть свои... Разногласия. И у нас они тоже... Есть. Он опасливо заглядывает в жёлто - солнечные глаза, боясь разрушить хрупкий мост спокойствия. К его облегчению, Котаро кивает головой. Он готов к этому разговору. Он хочет выслушать и сделать вывод. Куроо думает, что, пожалуй, в своём выборе не ошибся. — Бо. То, как мы с тобой себя ведём – неправильно. И я не только про скандалы, — Тецуро тушит окурок слюнявым пальцем и сжимает другой рукой чужую мозолистую ладонь. В ответ придвигаются ближе, холодной стопой касаясь горячей щиколотки, — Я вообще про всё. — Вообще - вообще? — неожиданно подаёт голос Бокуто, — Даже про пизженные конфеты? И про стульчак в туалете? И про граффити? И про того мальчика, которому я... — Нет, чёрт, нет, — смеётся Тецуро, — Я про всё в нашей этой... Семейной жизни, во. Котаро понимающе хмурит брови и кивает головой. Куроо продолжает: — Про скандалы понятно – мы ёбнутые. Нужно прекращать, — горячие пальцы двух рук переплетаются живой сетью, сильнее сжимая друг друга, — А вот остальное... Помнишь, ты спросил, когда мы будем жить? Бокуто задумчиво вздыхает, перекатывая фильтр потухшей сигареты между ровными рядами зубов. — Помню, — он хочет что - то добавить, но осекается; чувствует, как по спине ползут мурашки. — Ты прав. Мы жить должны, а сами ни с чем определиться не можем, — Тецуро изподтишка рассматривает чужие волосы, готовясь к большому прыжку, — Только, знаешь, здесь тоже кое - какая хуйня есть. Бросив окурок на плёнку бывшей упаковки сигарет, Котаро подсаживается ещё ближе. Он правда готов. Даже к тому, что сейчас ему выскажут гору претензий. Но Куроо развивает вопрос по - другому. — Короче. Не правы мы оба. Бокуто снова застигнут врасплох. Вскоре он понимает, подхватывает волну и добавляет: — Особенно ты. — Особенно я, — соглашаются в ответ, — А теперь объясни, почему. Бо хочется предельно откровенно спросить «А на хера?», но уже через секунду он догадывается и кривит губы в усмешке: «О да, сука, я тебе сейчас все твои грехи по пунктам распишу». К счастью Тецуро, Котаро изливает душу и высказывается легче, чем он сам. — Ну... Во - первых: мы стали очень мало общаться. Я ничего не знаю о тебе сейчас, — свободной рукой Котаро оставляет на чужом лбу, покрытом испариной, мощный щелбан, — Меня это беспокоит, вообще - то. «Приму к сведению», — шипят сквозь зубы. — Во - вторых: мы перестали проводить время вместе. Ты как будто меня избегаешь. В - третьих... «И понеслась пизда по кочкам», — комментируют в ответ и, защищая лицо, получают щелбан куда - то в область затылка. Куроо кажется, что у него от этого хрустят позвонки. — В - третьих... Сука, не перебивай меня! — Бокуто сразу пресекает попытку Тецуро ответить «Я не сука, я кобель...» и, зажимая ему нос свободной рукой, продолжает: — В - третьих: ощущение, что ты от меня скрываешь что - то важное, — Куроо перестаёт отбиваться, обращаясь в слух, — Давай сразу на берегу. Я ошибаюсь? — Ты о чём? — недоумевает он. — О севере. Там ведь работа, да? Ничего больше? Куроо правда не понимает. Но сомнения любимого человека в нём заставляют его начать открываться так досконально, как никогда ранее. Кажется, процесс и вправду пошёл. — Уж не знаю, чего ты надумал, но налево я не хожу, — Бокуто облегчённо оседает на пол, — Я пробовал в центре устроиться. — И... Как? Куроо довольно скалится. — Как - как... Жопой об стояк. Празднуем, дела прут в гору, — Котаро с искренним изумлением всматривается в парня, пытаясь понять, правда это или наглый пиздёж. Видя такое недопонимание, Тецуро подтверждает: — Я теперь автомеханик в центре, сучка. За квартиру расплатимся с третьей скоростью, — и замирает, ожидая бурных оваций. Но ничего не следует. Лишь пальцы Бокуто в его руке вцепляются сильнее в кожу, да стук за окнами становится страшнее. — Тогда так... В - третьих: ты всё время о работе, — Бокуто поджимает губы, думая, как бы не обидеть такими словами. Да и самому бы снова не раскиснуть, — Если говорим, то только о ней. Волнуешься только за неё. За квартиру. Я тоже волнуюсь, Тецу. Но не с таким ведь фанатизмом, а... Ты с этой работой будто из жизни выпал. Ничего. Никаких ощущений. Никаких воспоминаний. Куроо не чувствует вины перед любимым. В нём будто бы проракетили огромную дыру, размером с него самого, и бросили останки в пропасть, глубокую и пустую, как мысли сейчас. Куроо резко и неожиданно понимает, что последние полтора года и вправду жил, как в воду опущенный: перед ним не было ничего, кроме тяжкой ноши нового для его существа быта. Он интерпретировал идею «семья – вместе» только на Бокуто, который эмоциональнее переживал жизненные трудности. Про себя даже не вспомнил. А ведь должен был понять, что жить он перестал, с головой потонул в бытовухе (даже не в быту) и оставил Бокуто одного. Морально одного среди серых бетонных крепостей и незнакомых новых лиц, в которых так сложно разобраться и невероятно легко запутаться. Давил за то, что тот не искал работу. Молчал обо всём на свете. Жил только тем, что его больше всего напрягало. А именно – бытом. По извилинам истерически носится ток новых и новых мыслей. Куроо не знает, что сказать. Лишь плотнее сжимает зубы, нащупывая в своей жизни брешь пустого существования. Котаро чувствует и понимает. Он совсем не злится. Сам не лучше. — Я тоже не прав. Не помогал тебе, когда нужно было, — он тянется свободной рукой к угольно - смолистой чёлке, поправляя её, — Скандалы катал. Бездельничал. Сидел на шее. Куроо не реагирует, и Бокуто становится не по себе. Когда отключается первый, второй делится своей энергией, но и она не бесконечна. Тучи, казалось, за всё это время не изменили своего положения. Лишь больше почернели, сгустились и отяжелели, опустившись и практически коснувшись крыш городских домов своей вязкой объёмной мглой. Дождь усилился. За окном затрещал летний водяной скрежет. Мир спрятался в сером камне строений. Пыль над полом утихла и осела, замолкнув до поры до времени. — Я не буду оправдываться. Ты мудак и я мудак, вот и вся политика, — Куроо поднимает полуживые глаза на Бокуто и смотрит, пристально, не отрываясь, куда - то в точку на его зрачке, — Ты мне сказал про «вместе», и, знаешь, у меня всё в голове так «Бам!», «Бух!», «Бдыщ!» и... И вот... Куроо улыбается, чувствуя, как мокнут ресницы. — Короче, я подумал, что ты прав, как бабка на лавочке. Что надо быть вместе, — Котаро переползает на колени, разрывая ручной замок, и стирает большими пальцами чужие слёзы, — Мы оба друг друга не поняли. До меня допёрло, Тецу, дошло. Тецуро прижимается щеками к горячим ладоням и жмурится, чувствуя, как в груди становится легче. Полтора года прохераченной жизни. Быт, превращённый в бытовуху. Не до конца, но испорченные отношения. Бокуто. Куроо думает, что, пожалуй, вместе с ним не страшно и не жалко ничего. Ему не представляется возможным вернуться в прошлое и прописать себе профилактическую оплеуху за всё совершённое, но вот изменить настоящее и будущее – это исполнимо и в его руках. Точнее, в их руках. Ведь теперь оба парня понимают свои ошибки и хотят их исправить. Оба хотят построить в своих жизнях нечто красивое и прочное. Оба хотят создать настоящую семью. Вместе. — Пойдём. — Бокуто встаёт, хватается за лямку майки и тащит в другую комнату, — Пойдём, найдём мне работу. Срубим бабок и заживём припеваючи. Не заметив под стопами цветов, Бокуто случайно мнёт их маленькие лиловые головки. Мгновенно соображает, решая: — Куплю тебе на первую зарплату орхидеи. И продолжает тянуть чужое тело вверх. Куроо покорно поднимается и следует за парнем. Краем глаза отмечает погром, новые убытки, мусор и вздыхает, снова думая о том, как придётся тратиться и восстанавливать студию, но осекается. Нет. Ему нужно время, чтобы привыкнуть. Время, чтобы перестать существовать в материи и начать просто жить, не волнуясь о том, что однажды чего - то не станет. Нужно просто наслаждаться жизнью. Зашивать её прорехи. Решать незадачи. Находить и терять. Ни за что не держаться. Ничего не держать. Оба нестройно, из - за затёкших ног, словно пьяницы из бара, идут в спальню. Их ждут дела. И Куроо, как и Бокуто, чувствует грядущее. Дела великие. Для них. Для их семьи. Важные, как ничто другое. Но на полу лежит забытая разбитая кружка. По кускам, разбросанная в радиусе метра, она остаётся на сколотом боку ручкой вверх, словно герой первой мировой, и печально смотрит уцелевшими глазами - буквами в потолок. Она – единственная ценность из всего покарёженного хлама. Она – тёплое воспоминание января этого года, подарок от Куроо Бокуто. И Тецуро замирает, рассматривая её. К нему присоединяется Котаро, снова наполненный жизненной силой. И оба, не сговариваясь, садятся на колени, начиная собирать с пола осколки. Крупные и мелкие, острые и просто куски. Их много, десятки. Парням кажется, что это наоборот – безбожно мало. За окном всё скрипит холодными каплями ливень, рассказывая свои истории яркой молнии в разрезе туч и глухому грому в противоположной стороне. Пыль на полу, не потревоженная ходьбой и криком, спокойно спит, замолкнув насовсем. Колотая кружка, белая, с банальной, но нежной красной надписью «Love you» стоит на тумбе, на видном месте. Раздробленная, словно Германия в двенадцатом веке, и любимая, как особенное воспоминание. Восстановили. Вместе.