Запах сигарет.

Как только я появился на международной арене, ты сразу же возненавидел меня. На собрании ты нервно постукиваешь пальцами по деревянной поверхности стола, то и дело кидая на меня неодобрительные взгляды. Ты очень эмоционален в отличие от меня. Несмотря на напускное раздражение и злость, я прекрасно осознаю, что я тебе интересен, как новая личность, новое государство. Это мне нравится. Это же и слегка пугает. Фюрер просто обязан заключить какой-нибудь важный договор с твоим вождём. Мы похожи, даже если не захотим этого признавать. Государства с практически одинаковыми, но при этом такими разными идеологиями. Могли бы стать прекрасными союзниками…

***

Великобритания ужасно недоволен политикой твоего вождя. Он чуть ли не кричит, обвиняя тебя в смерти Эфиопской империи. В спор вклинивается Франция, эта надоедливая су… Фройляйн. Ты вскакиваешь со своего места и угрожающе вскидываешь правую руку, и я невольно любуюсь твоими движениями, выразительной мимикой. А твой голос… Громкий, чёткий, с лёгкой хрипотцей. И этот лёгкий итальянский акцент… Ты мне нравишься. Очень нравишься. Фюрер не перестаёт пытаться встретиться с твоим вождём. Но он упрям. Очень. Он всё время отказывается. Ты вновь собираешься оправдывать себя, и я не выдерживаю. Кладу свою ладонь на твою, что покоится на столе. Ты невольно вздрагиваешь и медленно поворачиваелься ко мне, опуская правую руку. — Мой многоуважаемый итальянский коллега, я бы не советовал Вам совершать необдуманных действий в адрес фройляйн Франции, это может вылиться в необратимые последствия. — Уберите. Руку. — Медленно произносишь ты, тяжело дыша. И я убираю. После собрания я останавливаю тебя, и мы говорим насчёт Австрии. Никто не согласен идти на компромисс. Я внимательно вглядываюсь в твои багряные глаза, пытаясь найти там хоть что-то, кроме ненависти и презрения. И нахожу. Нездоровый интерес к моей персоне. Он есть. Он всегда был, просто ты его очень умело скрываешь. Мы говорим об Энгельберте Дольфусе, убиенного моими соратниками в тридцать четвёртом. Упоминаем о твоём вожде, о Муссолини. Говорим о фюрере. Вскользь упоминаем о СССР. И тут происходит нечто странное: ты подходишь ко мне ещё ближе, начинаешь поправлять воротник кителя, а за ним и Железный крест, висящий у меня на шее. Тихо говоришь, что мы могли бы сможем стать хорошими союзниками. Но твой вождь против. И не факт, что он изменит своё мнение. Очень хочу, чтобы изменил. Моё сердце отчего-то начинает биться быстрее. Я не понимаю, почему. В коридоре неожиданно появляется «Королевство без короля», или Венгерское Королевство. Как иронично, что регент, который сейчас управляет страной, Миклош Хорти, является своеобразным адмиралом без флота. Ты тут же отскакиваешь от меня и недовольно хмуришься. Вы перебрасываетесь парой фраз об Эфиопии, после чего мы расходимся. В Лондоне сегодня сыро, грязно. Ненавижу собираться у Великобритании. Впрочем, мы всё чаще съезжаемся у США. Небо затянулось тяжёлыми тучами. Я раскрываю чёрный зонт, видя через окно первые капли дождя. Выхожу на дорого обставленное крыльцо и просто стою, как истукан, не желая сделать один шаг и попасть под дождь, несмотря на то, что я с зонтом. Смотрю на редко проезжающие машины, вижу, как Великобритания садится в свой автомобиль и уезжает, сказав что-то шофёру. Твоей машины здесь уже нет. Вспоминаю о тебе, невольно улыбаюсь. И понимаю, что это… Неправильно. Я не понимаю, чем ты мне так нравишься, и чем я тебе нравлюсь. Проскальзывает мысль, что ты играешь на моих чувствах. Но есть между нами что-то общее, что-то донельзя похожее. Ты очень решителен, целеустремлён. У нас также немало разногласий, из-за той же Австрии, например. Но это не мешает чувствовать к тебе странную симпатию, которая медленно растёт с каждым годом. Я всё же делаю шаг вперёд и сажусь на заднее сиденье своего автомобиля, и долго ждавший меня шофёр облегчённо выдыхает.

***

Раздел Чехословакии. Великобритания и Франция идут на это очень неохотно. Они не понимают, что сами загоняют себя в капкан. Чемберлен и Даладье отдают мне Судетскую область. У Советов это принято называть, хах, «Мюнхенским сговором». Фюрер радуется. Чехословакия умирал очень медленно. Он ужасно мучился. Мне его не жаль. Муссолини и ты тоже здесь. Ты угрюмо сидишь в углу и куришь прямо в помещении. Великобритания попрекает тебя, но ты его игнорируешь. И даже головной убор не снимаешь. Мы на мгновенье встречаемся взглядами, и ты насмешливо подмигиваешь мне. Я невольно улыбаюсь и немного смущённо махаю тебе рукой, словно маленький ребёнок.

***

«Стальной пакт.» Мы всё же заключили контракт. Галеаццо Чиано и мой министр иностранных дел, Иоахим фон Риббентроп, подписали его совсем недавно. Твой вождь изменил своё мнение. Теперь мы официально в союзе. Это очень радует. Будем вместе бороться против коммунистической дряни. Ты очень подобрел по отношению ко мне, подпускаешь к себе всё ближе, начинаешь доверять. Наши вожди всё чаще встречаются, обсуждают будущие планы. Фюрер вновь рад. Ты уже не препятствуешь моей сфере влияния в Австрии, и аншлюс проходит успешно.

***

Польша. Мы с Советами поделили Польшу. Бедные поляки сражались до последнего, но были сломлены Вермахтом и РККА. Молотов и Риббентроп заключили пакт о ненападении. Но он не поможет. Кажется, началась Вторая мировая война. Это так странно. После Первой и полвека ещё не прошло… Я вновь встречаюсь с тобой, и ты хвалишь меня за успешный захват Варшавы. Кладёшь мне руку на плечо, и я невольно сглатываю. Улыбаюсь уголком губ. И чувствую, что не могу дышать. Грудную клетку будто сдавили стальным омутом. Вновь не понимаю, почему не хочу, чтобы ты убирал руку. Ты спрашиваешь, всё ли в порядке. Я лишь рассеянно отвечаю, что всё отлично, и вытираю взмокший лоб белым платком. Ты отстраняешься от меня и закуриваешь. Мы стоим возле порога Рейхсканцелярии. На улице уже давно стемнело. Ты первый раз прибыл ко мне без своего вождя. — Курите? — Медленно говоришь ты, выдыхая густой дым в мою сторону. — Нечасто. — Как-то тихо неуверенно отвечаю я. Ты медленно протягиваешь мне длинную изящную сигарету, и я беру её, просто чтобы успокоить нервы. Рядом с тобой я ощущаю себя… Даже не знаю, как это описать. Ощущаю себя лучше. И в этот самый момент понимаю, что привязался к тебе. Не просто, как к союзнику, а как… Нет, даже не как к другу, а как к любовному интересу. Складываю два плюс два в голове, получаю весьма неутешительные результаты. От этой мысли я чуть не закашливаюсь, но сдерживаюсь из последних сил. Как? Как это возможно? Идеология выступает против мужеложства. Ты — далеко не ариец. Я не раз лежал в койке самых разных фройляйн, я никогда не ощущал себя «дефектным». Из-за нездоровой симпатии к тебе мне хотелось собственноручно отправить себя в концлагерь, чтобы мои подчинённые выбили из меня эту дурь. Ты старательно делаешь вид, будто не замечаешь осознания моих собственных чувств, выкидываешь окурок, пожимаешь мне руку на прощание и садишься в машину, отбывая к себе, в солнечный Рим. А я так и стою возле Рейхсканцелярии, пока остаток сигареты на обжигает мне пальцы. Я дёргаю рукой и выкидываю его куда подальше, разворачиваюсь и иду к себе в кабинет. Если фюрер узнает о моей… Нет, это не любовь. Это привязанность. Нездоровая привязанность. Если он узнает, то мне несдобровать… Но он же не узнает, верно?.. Мне всегда говорили, что гомосексуалы очень схожи с жидами, только не такие отвратные. И я поверить не могу, что оказался одним из них. Как иначе объяснить то, что я млею, когда ты просто прикасаешься ко мне? Я ненавижу, ненавижу себя за это треклятое чувство. Это неправильно, ненормально! Но я ничего не могу сделать. Абсолютно ничего. В полном отчаянии я присаживаясь в кресло, обхватив голову руками. Как теперь руководить командованием, если я даже сам в себе не могу разобраться?.. Позор, Германия, позор!

***

Франция пала. Был установлен марионеточный режим Виши на юге. Я невольно засмеялся, увидев её лицо, когда Париж был захвачен. Этого я никогда не забуду, даже если очень сильно захочу. А ты… Ты решил вмешаться в войну и напал на милую фройляйн с южной стороны. Для тебя это закончилось провалом. Не стоило лезть в войну с такой-то армией, ты уж прости, meine Liebe¹. А чуть позже ты объявил войну Греции, и вот незадача, он смог дать тебе нехилый отпор. Пришлось завоёвывать Югославию, чтобы помочь тебе. Но хорватские усташи были даже рады этому событию, ведь теперь у них появилось собственное государство — Независимое Государство Хорватия.

***

Я начал пробовать «Блицкриг» на СССР, и он в первый раз пошёл не по плану. Советы смогли отстоять Москву, а я почти что был в ней! Фюрер негодует, страшно негодует! Ты прислал мне телеграмму с соболезнованиями. Сейчас ты тоже занят — воюешь в Северной Африке. Вместе с Роммелем. Против британцев. Позиции твоего вождя сильно подорваны, твой народ ужасно недоволен. Ты стал очень нервным. Постоянно шлёшь мне письма. Мы никак не можем снова встретиться, а мне так хочется, чтобы ты вновь прикоснулся ко мне предложил мне перекурить и поболтать не о чём…

***

Поражения. Снова и снова, снова и снова… В Северной Африке, в СССР. Мы проиграли битву за Москву, Сталинградскую битву, теперь ещё и Курскую… Я уже смирился с тем, что неровно дышу к тебе. Мы не виделись уже почти три года. Я действительно скучаю. Фюрер очень зол. Я боюсь, что война может будет быть проиграна.

***

В последний раз мы встретились в сентябре. Ты хотел попросить помощи. «Союзники» высадились на Сицилии, а позиции твоего вождя окончательно разрушились, словно карточный домик. Ты, несмотря на это всё, выглядел идеально. Я слушал тебя, но не слышал. Лишь рассматривал твоё крепкое тело, твоё прекрасное лицо, твои алые глаза. Такие красивые глаза… Ты прекрасен, даже несмотря на то, что ты — не ариец. Но мне уже на это, в сущности, плевать. Да, воплощение Третьего Рейха пошло против собственной идеологии. Но сердцу не прикажешь, что уж тут сказать. Я смотрю в твои выразительные багряные глаза, не в силах отвести взгляд. От тебя исходит запах дорогих сигарет и неизвестного мне парфюма. Я околдован твоими греховными итальянскими чарами. Греховными, но такими желанными… Я ещё раз убедился, что мы с тобой очень похожи. И я наконец-то понял, чем мы так схожи. Фашизм — он нас сблизил. Наши вожди тоже сыграли немаловажную роль. Но сейчас они не имеют никакого значения. Рейхсканцелярия опустела. Многие из командования разбежались по бункерам, даже сам фюрер. Лишь я, мой секретарь и самые смелые продолжают сидеть здесь. И всё же я отказываю тебе. Как бы мне не хотелось, meine Liebe, я не смогу помочь. Но обязательно помогу позже. Слишком занят Советами, хотя понимаю, что война проиграна. Второй фронт не за горами. Ты вскакиваешь с места и недовольно ругаешься по-итальянски. Начинаешь мерить кабинет шагами. — Я так и знал, что Вы — лицемер. — Коротко говоришь ты. Почему-то мне не обидно от этих слов. Я лишь глухо усмехаюсь в ответ и продолжаю подписывать документы о депортации так ненавистных мне жидов. Ты закуриваешь прямо здесь, в кабинете, но это не страшно, ведь окно распахнуто настежь. Я почему-то думаю, что это наша последняя встреча. И мне не хочется заканчивать её вот так. Уже собираюсь предложить выпить, как ты сам делаешь первый шаг. — Синьор Третий Рейх, не хотите закурить? — Такой простой вопрос вызывает во мне целую бурю эмоций. Я, даже не думая, соглашаюсь. Мы курим и болтаем не о чём. Как будто не идёт на улице война, как будто мы не проигрываем, как будто Бог не отвернулся от нас всех. Ты осторожно накрываешь мою ладонь своей, в кожаной перчатке. От неё исходит холод, но это не мешает мне наслаждаться моментом. Я нервно дышу и оттягиваю душащий меня воротник кителя, понимая, что это — конец. Ты кладёшь пачку сигарет мне на стол, убираешь руку и уходишь, сказав лишь обыденную, но такую горькую фразу: — Прощайте. — И скрываешься за дверью. Я судорожно хватаю пачку и засовываю её к себе в карман. Руки трясутся, на глазах невольно выступили слёзы. Я более не подписываю документы. Хватаю вещи первой необходимости и переезжаю в бункер, даже не закрыв кабинет на ключ.

***

Русские свиньи уже штурмуют Берлин. Два дня назад я узнал о смерти твоего вождя. Его убили партизаны-коммунисты. Застрелили, а после жестоко измывались над телом. Я знаю, что ты всё ещё жив. И ты в отвратительном состоянии. Не расстраивайся, meine Liebe, пожалуйста. Ко мне вбегает адъютант, даже не постучавшись, даже не вскинув руку и не прокричав «Хайль Гитлер!». — Фюрер мёртв! — Восклицает он, и из его идеальной причёски выбивается несколько прядей светлых волос. — Что?! — Я срываюсь с места и выбегаю из кабинета. Все попадавшиеся мне на глаза люди ходят с траурными лицами. Кто-то из женщин громко плачет, приговаривая «Это конец!». Вижу в конце коридора доктора Геббельса, прихрамывающего ещё больше, чем обычно. На лице его застыла печаль, перемешанная с растерянностью и страхом. Подбегаю к нему. — Доктор Геббельс, пожалуйста, скажите, что это всё — дурная шутка! — Понимаю, что выгляжу идиотом в его глазах. — Увы, не шутка. — Тихо отвечает министр пропаганды и просвещения. — Фюрер мёртв, как и Ева Браун. Они отравились цианистым калием. Обязанности рейхсканцлера теперь исполняю я. — Но… Но… — Заикаюсь я, понимая всю плачевность положения. Ева была добрейшей девушкой, я был так рад, что фюрер выбрал именно её. Не верю не могу поверить, что они мертвы. — Как же?.. — Всё кончено, герр Третий Рейх. Я собираюсь написать телеграмму советским властям о безоговорочной капитуляции. Мы проиграли эту войну. — И он, прихрамывая, уходит, не давая вставить мне ни слова. Я, понуро опустив голову, захожу к себе в кабинет, прогоняя адъютанта, который просто стоял там, не зная, что делать дальше. Достаю «Вальтер» из ящика стола, заряжаю в него последний патрон и откидываюсь на спинку кресла. Фюрера больше нет, нет смысла больше жить. Национал-социализм обречён. Вспоминаю самые яркие отрывки из своей двенадцатилетней жизни. Кладу перед собой ту самую пачку сигарет, подаренную тобой два года назад. Вспоминаю о тебе. Жалею, что не смогу больше к тебе прикоснуться, не смогу больше с тобой перекурить, поболтать ни о чём. Вновь задаюсь вопросом, почему же так вышло? Я не знаю. И не узнаю больше никогда. Почему-то только сейчас вспомнил о Японской империи, моём азиатском союзнике, который теперь будет воевать практически один, ведь Таиланд ничего не сделала за годы войны. Они вряд ли смогут долго продержаться, но, возможно, так даже лучше. Перед глазами возникает твой образ. Как же ты смог меня очаровать, каким богам ты молился, друг мой? Это не важно. Ты, главное, живи, крепись. Я не злюсь на тебя. Мне тебя жаль. И твоего вождя тоже жаль. Прикладываю дуло пистолета к виску. Холодное железо неприятно обжигает кожу. В последний раз вспоминаю о тебе, твоём вожде, фюрере, Еве, всей НСДАП, жидах, СССР, Британии, Франции, Японской империи и главах их правительств. И нажимаю на курок.