Глупые и влюбленные

Школьные коридоры вечером всегда вызывали у Шустова странные эмоции. С одной стороны за одиннадцать лет Макс их изучил, как свои пять пальцев, а с другой они как будто неуловимо и бесповоротно менялись, когда за окнами темнело, а в здании оставался только охранник да репетирующие в актовом школьные активисты. Макс всегда закрывал актовый зал, гасил за собой свет и сдавал ключ Палычу, их охраннику. Маским Шустов в свои едва исполнившиеся восемнадцать был главным по всем творческим штукам, и учителя уже сокрушались, кто ж займётся культ-массовыми мероприятиями, когда Максимушка выпустится. Макс по этому тоже будет скучать, так что оставалось надеяться, что в академии МЧС будет какая-то культурная тусовка. В этом году весна как-то не спешила вступать в свои права, так что на улицу Макс выходит в джинсовке поверх своей обожаемой ярко-желтой толстовки, даже капюшон натягивает. Все учителя уже разошлись, а Палычу наплевать, так что закурить можно прямо на крыльце школы, поправить чехол с гитарой за плечами и потопать, наконец, к дому. Мама наверняка приготовила что-нибудь вкусное на ужин, а уроки он успел сделать до начала репетиции, кроме, естественно, ненавистной химии. Ну, то есть Шустов ее не ненавидел по-настоящему, но формулы и все что с химией было связано у Макса в голове никак не укладывалось. Он перестал понимать, что происходит ещё на этапе окислительно-восстановительных реакций, а ведь они были ещё в девятом классе. В органической же химии Макс был полным нулем. Мысли о химии привычно приводили к одному и тому же человеку. Илья Третьяков сидел занозой у Макса в сердце лет с четырнадцати, если не раньше. Они жили в соседних домах, все детство провели на одной детской площадке, вместе пошли в первый класс и так вместе и просидели аж до седьмого, пока не разругались в пух и прах. Сейчас Максим не помнил, почему, но скучал по возможности смотреть на илюшину улыбку и быть ее причиной. Но Третьяков при любом взаимодействии с Максом говнился, как настоящий мудак. Шустов бы даже поверил, если бы не знал, что Илья на самом деле добрый и смешливый, ласковый даже, а ещё чертовски умный. Он уже в шесть Максу рассказывал про динозавров и эволюцию, а в десять про всякие клетки и химические приблуды. Вот уж у кого с учебой проблем не было ни по одному предмету. Только с поведением… Насколько педагогический состав вздыхал, что Шустов скоро выпустится, настолько же сильно и жаждал, чтобы поскорее выпустился Третьяков. Тот постоянно влипал в неприятности — от споров с учителями до драк на школьном дворе или прямо в коридорах. Илья находил неприятности так же легко, как корни уравнения через теорему Виета. Макс помнил Илюшу как спокойного мальчика, который слушался родителей и таскал из дома сметану для найденных во дворе котят, чтобы вместе с Максом их кормить и пристраивать в добрые руки. Иногда приходилось котят и полечить, но Илья был смелый, поэтому промывал ранки котят перекисью и мазал зелёнкой, после чего повторял ритуал с исцарапанными руками своего ассистента Макса. Да, было время. Шустов морщится и затаптывает окурок. Задумался и не заметил, как сигарета кончилась. Вечно он на Илюшу залипает и в реальности, и в своих мыслях. Если бы можно было вернуть старую дружбу, то Илья бы точно смог его натаскать по химии. Он всегда рассказывал интересно и понятно, был умным до чёртиков. Но вот если у Максима Третьяков вызывал трепыхание сердца в груди, то сам Илья на него шипел, как те самые котята из детства, которых Максим держал, пока Илюша их лечил. В классе Макса любили и уважали не только за постоянное участие во всех школьных мероприятиях, но и за то что он играл на гитаре и неплохо пел. Особенно девчонки обожали, когда Максим брал с собой гитару и играл на переменах. Старались подсесть поближе и вздыхали томно, поглядывая кокетливо на высокого и кудрявого Шустова. Но Третьяков на максовы песенки и попытки хоть немного наладить контакт посылал. Даже когда Макс его раз за разом вытаскивал из неприятностей. Никакой благодарности, только хмурое и недовольное «Я сам бы разобрался» и возможность дойти до дома вместе, пусть и в напряжённой тишине. Из очередного витка размышлений о своей безответной первой любви Макса выдергивает характерный шум драки из двора, мимо которого он как раз шел. Его дом был следующим, а в этом жили Третьяковы. Внутри словно толкает что-то на шум, какое-то дурное предчувствие, которое совсем не врёт. Илью он узнает мгновенно. Как не узнать растрёпанные волосы и приметную ярко-голубую худи? Максим узнает и не кинуться на помощь не может. Третьяков уже на земле, старается закрыть голову и живот от безжалостных пинков трёх своих противников. Вот вечно лезет, а куда ему с его комплекцией? А если руки пострадают, то как же мечта стать хирургом? Мысли проносятся в голове слишком быстро, пока Макс с угрожающим воплем налетает на парней, чтобы отпугнуть от Илюши. — Пацаны, хорош! Вы победили, всё, идите, куда шли! — победить у него самого вряд ли получится, драться Макс не любил и не особо умел, так что надеялся допиздеться мирно. — Разойдемся полюбовно? — Да ты… — Шустов, ты что ли? Парни, это ж Шустов, вон с гитарой даже, точно он. — Я, собственной персоной, — Макс улыбается с облегчением. Оказывается, что пацаны из другой школы его запомнили с городского концерта, где помогали таскать декорации за тройку по литературе в четверти, а вот Макс выступал с гитарой. И правда удается допиздеться миром за «борзого малого». Шустов помогает Илюше подняться и смотрит так умоляюще, что тот только молча вытирает кровь из-под носа рукавом, все равно толстовка вся в грязи. — Ну, давайте, мужики, добрый вечерочек. Илью он утаскивает лишь бы куда-нибудь подальше, чтобы, когда тот опомнится, не спровоцировать новый раунд драки. Так они и оказываются на детской площадке. Шустов усаживает его на лавку, заставляет поднять лицо и в тусклом свете фонаря проверяет, не сломали ли Третьякову нос снова, а то и так уже был кривоват. — Ну и что не поделили? — Не твое дело. — огрызается Третьяков, но протянутой сигаретной пачкой не брезгует, достает одну и даже позволяет прикурить себе. Илья сейчас похож на взъерошенного и очень несчастного воробья. На лавку он забирается с ногами, обнимает зябко колени и глубоко затягивается. Макс снова залипает на него — на то как губы обхватывают фильтр, сжимают крепко так, а Шустову очень сильно хочется эти губы попробовать на вкус, только вот драться все ещё не хочется. — Как ты эти приключения находишь на свою задницу каждый раз? — С каких пор тебя волнует моя задница, Шустов? — Илья фыркает, морщится недовольно. Ну точно кошак. — У тебя своих дел мало, что ты все время ко мне лезешь? Спасать некого?! Вообще-то, Макса не только задница волнует. Его весь Илюша вводит в состояние благоговейного трепета, потому что ну невозможно таким потрясающим быть. Таким красивым даже с разбитым носом и размазанной по лицу кровью. Ещё и ежится так трогательно от холода, всегда был мерзлявым. — Давай я тебя до дома провожу, горе луковое. — Макс отвечает мягко, снимает с себя куртку и накидывает Илье на плечи, готовый к тому, что его пошлют далеко и надолго, а куртку швырнут в пыль. Но этого не случается. Илья смотрит на него широко распахнутыми глазами, почти черными в тусклом свете фонаря. Куртка ему велика, конечно, она и Шустову-то свободна, а на Илье вообще огромная. Но Третьяков бросает сигарету и покрепче кутается в ткань, раздавливая тлеющий огонёк подошвой. До илюшиного подъезда идут в молчании, только гитара бьётся по спине, но Максу кажется, что сердце у него колотиться на всю улицу, а может и на весь город. Илья не посылает, не огрызается, не отвергает заботу и позволяет себя проводить. Это же настоящее чудо. Он ещё и замирает на крыльце, оборачивается к Максу и смотрит очень-очень внимательно своими нереальными абсолютно глазами. Максиму хочется сократить этот несчастный метр между ними, обнять поверх своей куртки и уткнуться носом во взъерошенные волосы. Нельзя. — Ну… Я пошел. — Иди, Илюш. И будь осторожен, вдруг я не успею помочь в следующий раз. — Успеваешь же всегда. — А вдруг… — но Илья не даёт договорить, сам сокращает расстояние, мажет мимолётно и обжигающе губами Максу по щеке, сует в руки растерянного Шустова его куртку и убегает вверх по лестнице, ничего не сказав. Домой Максим приходит с широченный улыбкой, почти не слышит маминых вопросов и отвечает невпопад. Кажется, что щека до сих пор горит там, где Илья прижался губами, а спрятанная в комнате джинсовка как будто им пахнет. По крайней мере Шустов с упоением утыкается в нее носом, когда возвращается в комнату после ужина. Пусть старое уже не получится восстановить, но может быть новое окажется не хуже?