Дождь

Юн, кажется, впервые испытывал такой ужас и одновременно с этим был обязан держать его в узде. Юн, по его скромному мнению, впервые вообще испытывал такой шквал эмоций, который невозможно было ни с чем сравнить. Где то глубоко внутри плескалось отчаяние, но он, как единственный медик на всю их скромную компанию, просто обязан был оставаться в здравом уме и холодном рассудке. Даже если Джиха отравили. Даже если Джиха добровольно хлебнул неизвестного наркотика от которого, как выяснилось, люди в столице клана Воды не способны даже очухаться, и зависимость от которого никоим образом не лечится. Юну хочется блевать когда он слышит за закрытыми дверями чужой ужасный рев. Джиха всегда был и остаётся человеком, в чьих жилах течет кровь дракона, но никогда ещё юный лекарь не был готов поверить в его животную натуру настолько откровенно. Йона рядом места себе не находит, Юн видит, как у той сердце разрывается за близкого для нее человека. У Йоны с драконами особая связь, Юн давно это заметил, и видит, как много боли они друг другу причиняют своими ранами. Однако сейчас Юн готов поверить в то, что он тоже часть этой порочной семейной цепочки, потому что в груди отвратительно ноет, тянет, и так плохо ему было, кажется, только когда Иксу покинул его в детстве, оставив наедине с собственным одиночеством на слишком долгий срок. Юн не был готов терять товарища. Не был готов терять Джиха, который единственный, кажется, осознавал всю тяжесть ноши Юна и время от времени старался ее облегчить. Который переживал за него, защищал, таскал на спине, спасая от ужасных перегрузок, какими страдало ещё юное тело, пытаясь спасти всех вокруг. Юн был работягой, потому что только так мог понять, что действительно хоть чего то стоит, потому что только через помощь другим чувствовал, что помогает и себе. И эта внутренняя борьба с собственными призраками прошлого была столь мрачной и удручающей, что зелёный свет в лице рёкурю казался божьим благословением. Хотя, может быть, так оно и было. Юн вздрагивает от каждого вскрика Джиха, Юн чувствует, что должен что то сделать, но не знает, что. Понятно, что Джиха нужно отпаивать, но не сейчас, не когда он бьётся в неистовстве. Нужно подождать, он повторяет себе это как мантру, но болезненный отчаянный рев такого близкого уже человека заставляет Юна сжиматься все сильнее, тщетно и судорожно сдерживая слезы. Думай, Юн, давай же. Юн хорошо знаком с медициной, и знает, что с различными ядами и прочей отравой нужно бороться очищением организма. Его руки трясутся когда он достает из сумочки нужные травы, ступку, и начинает перемалывать все в отвратительную на вид кашицу. В голове судорожно крутятся мысли о том, что этого может быть недостаточно, вещество могло проникнуть слишком глубоко и поразить организм дракона, и тогда Юн не сможет спасти Джиха от привыкания, и как только о подкорку ударяется эта мысль, Юн чуть не роняет все свои труды. Ему страшно. Боги, как же ему страшно. Боги, пожалуйста, пусть Джиха спасётся. Позвольте Юну спасти его. Спустя несколько часов, когда Хак на полный надежды и неприкрытой тревоги взгляд Юна кивает, он пулей влетает в комнату, придерживая в руках отвар из трав. Йона за Юном не заходит, оказывается остановленной сильной рукой Зверя, и Юн очень благодарен ему за это, потому что принцессе не обязательно видеть минуту слабости маленького лекаря. Юн боится поднимать взгляд на рёкурю, но когда садится подле, его и без того слабое сердце пропускает удар. Юн хватается за грудь и сжимает руку потому что настолько плохо Джиха не выглядел даже после битвы в Аве. Юн помнит, он лечил его раны. Джиха жутко бледный, покрытый ледяной испариной, вся его одежда сбилась, а слюна изо рта вытекала тонкой струйкой. Мужчина дышал загнанно, тяжело, и где то в груди Юн все ещё слышал отголоски его рычания. Дрожащими руками, Юн вытащил платок из кармана, вытирая чужое лицо, поддерживая голову так, чтобы не потревожить упавшего в беспокойный сон дракона. Юна трясло ещё сильнее, чем до этого, слезы катились по щекам без каких либо преград, капая на чужие одежды, а Юн успевал только тихонько всклипывать и сжимать зубы. Юн не находит себе места, когда выглядывает из комнаты, заплаканный, со слезами, текущими по щекам, и просит принести ему немного воды и тряпок из сумки. Все в компании дружно игнорируют чужую истерику, Хак рядом только поглаживает рукой по голове, пока Юн продолжает плакать, потому что сил заткнуться у него нет. Киджа подлетает с сумкой Юна, потому что с его руками рыться в ней слишком расточительно, и смотрит так взволнованно, что Юн только слегка приподнимает губы в болезненном подобии улыбки, и запирает дверь. Он обтирает тело Джиха, потому что тот жутко горячий и ему определенно нужно сбить температуру. А ещё потому, что не может смотреть и осознавать, что сейчас ему нужно будет заставить этого человека пройти через очередной ад, в попытках выблевать все то, что в нем сейчас находится. Юн тратит не так много времени, но успевает вытереть лоб, шею и грудь, оставив прохладную повязку на лбу. Джиха кажется чуть более расслабленными, когда наконец тело слегка охлаждается, но его болезненно заломаные брови заставляют Юна тянуть время. Юноша поглаживает руками чужие щеки и голову, стараясь нежными прикосновениями немного снять чужую боль, и слышит, как Джиха что то невнятно бормочет, стараясь прижаться к юновой руке. Новая порция слез хлещет из глаз и Юн прижимается лбом к чужой груди, там, где бьётся сердце, слышит его заполошный ритм и шепчет — Прости, Джиха, прости, так нужно… Пиала с отваром, предварительно оставленная на полу подле импровизированной кровати, как влитая ложиться в руку юного лекаря. Второй рукой он вытирает слезы и зовёт Хака, потому что ему нужно, чтобы кто то держал Джиха на случай, если ему опять снесет крышу. Хак заходит с отсутствующим лицом, полностью отдавая бразды правления процессом Юну, и когда тот, нежно приподняв голову Джиха, порциями вливает весь отвар до капли, первые несколько минут настороженно готовится броситься в случае чужой неадекватной реакции. Юн продолжает гладить лоб рёкурю, уложив его голову себе на колени, чтобы та находилась в более высоком положении, и ждёт. Ждет, когда Джиха опять станет больно. Проходит всего пара минут, прежде чем дракон подрывается и выворачивается в вовремя подставленное ведро, которое кто то из их компании выклянчал у хозяина постоялого двора. Юн гладит его по спине и держит длинные, мягкие волосы, а Хак рядом тяжело вздыхает, стараясь не выглядеть слишком пугающе. Юн продолжает плакать, видя как Джиха выворачивается снова и снова, как он, совсем уже без сил, опирается дрожащими руками о пол, как его горло конвульсивно сжимается, а всего его неестественно передёргивает и будто бы сводит судорогой. И Юну так больно, что он начинает шептать что то совершенно ему несвойственное — Все х-хорошо, все в порядке, я о-обещаю тебе, т-тебе станет лучше, давай, е-ещё немного, п-потерпи ещё ч-чуть чуть… Джиха последний раз откашливается, сплевывая желчь, и откидывается назад, совершенно обессиленный и тут же провалившийся в небытие. Юн смотрит на Хака, и тот просто тихо и спокойно уносит все, что уже не нужно здесь, а после приносит немного свежей воды. Дождь барабанит по стёклам. *** Юн проводит подле Джиха всю ночь, не подпуская к их уголку комнаты никого и ничего. Он беспрестанно проверяет температуру, и каждые три часа даёт настойки для ее снижения, не забывая обтирать чужое горячее тело и не позволяя дракону умереть от обезвоживания. Джиха во сне ворочается и в целом спит не спокойно, поэтому в такие моменты Юн гладит его лоб, поглаживает мягкие волосы и щеки, шепча что то успокаивающее, вроде колыбельных или просто глупых сказок которые ему рассказывал Иксу. Он делает это тихо, так, чтобы не потревожить покой остальных, но чтобы быть уверенным, что Джиха его слышит. И тому, кажется, действительно становится спокойнее после юнова бреда и нежного поцелуя в лоб. Все то время, что Джиха спит спокойно, Юн плачет. Наутро все тактично игнорируют огромные синяки под краснющими глазами Юна, и тот опять же благодарен. Он просит принести ему воды, но все так же никого не подпускает и никому не позволяет позаботиться о Джиха. Даже Йона, пытающаяся воззвать к чужому здравомыслию, оказывается отправлена в дальний поход мягкой улыбкой и очень тихим и слабым «я не могу его оставить. ни на секунду». И Юн действительно не может. Все, что он может, это гладить, успокаивать, петь тихонько и радоваться тому, как складочки на чужом лбу разглаживаются. Юну легче когда Джиха легче. *** Юн идёт по лесу. Темному, холодному, такому, что кажется, будто здесь самое место ему умереть. Таким Юн видел леса до того, как встретил Иксу. Юну плохо, физически, но он продолжает идти, потому что там, за лесом, его ждут люди, люди, которым он должен помочь, люди, ради которых он живёт. Юн идет, заворачивает, двигаясь по привычной тропинке, и видит лежащего на земле Джиха. Тот выглядит настолько бледным, что Юн бросается на колени и прикладывает пальцы к чужой шее, чувствуя надвигающуюся истерику. Пульса нет. — Джиха! Юн кричит и внезапно выныривает из черного омута. А до конца приходит в себя от нежного мужского голоса. — Ну что ты кричишь, Юн, я никуда не убегал. Юн вскидывает голову, похоже, с чужих коленей и видит Джиха, находящегося в полусидячем положении. Он опирается спиной о стену, укрытый одеялом по пояс, а на его коленях, похоже, Юн и спал. Тяжело дыша и видя живую, хоть и вымученную улыбку на лице рёкурю, Юн судорожно выдыхает и обессиленно бросает голову обратно на чужие колени. Он в порядке. Жив. Просто дурной сон. Юн справился. Джиха в порядке. Плечи содрогаются и он старательно хочет заткнуться, но опять не может, поэтому тихо поскуливает, пропитывая солёными капельками одеяло. Руки тянутся обнять рёкурю за талию и прижать ближе. Чужая теплая и большая рука ложиться на его макушку и мягко гладит его по волосам. В уши льется заботливый, такой сладкий и желанный сейчас голос — Ну-ну, малыш, ты зачем меня оплакиваешь, я ведь не умер. Юн чуть сильнее сжимает мужчину в объятиях как бы в отместку, буркая судорожное — Дурак. Слышит лёгкий, уставший, переливчатый смех, и, кажется, в этот момент готов молиться, чтобы всегда слышать только его. — Для тебя я готов быть кем угодно, ты явно этого заслужил, мой маленький ангел хранитель. Юн хихикает сквозь слезы, и наконец выпрямляется, смотря в чужое все ещё бледное, но ж и в о е лицо. Юн никогда, кажется, так ярко не улыбался, как улыбался сейчас, и даже несмотря на болящие кости и адскую усталость, он счастлив. Счастлив, что Джиха жив.