Ты - мой якорь

Он говорит - "ты мой якорь". Он не говорит - "ты моя слабость". Он возвращается раз за разом, попадая в клетку, созданную из взгляда карамельных глаз, неловких прикосновений длинных пальцев, теплой улыбки, мягких губ. Он возвращается сам, заставляя бьющегося под шкурой альфа-волка, если не склонить голову, то слегка припасть на передние лапы, выказывая покорность. Он говорит - "я подарю тебе укус, стоит тебе захотеть". Он не говорит - "не оставляй меня, только не ты". Потому что альфа, пусть даже и с синими глазами, никогда не скажет подобного. Питер может бесконечно долго улыбаться, прижимая к себе воодушевленно болтающего мальчишку, пряча улыбку, пряча глаза. Стайлз тогда запрокидывает голову и рычит сквозь смех, говоря какие-то очередные глупости, запуская холодные руки под тонкий джемпер. Питер качает головой, ероша темные жесткие волосы, в очередной раз тихо рыча в ухо подростку: - Не смей снова обкорнаться как призывник... Стайлз довольно урчит, кажется, даже не слушая, только кивает, беспорядочно быстро, на мгновение прижимаясь щекой к груди и снова запрокидывает голову, тычась влажными мягкими губами в шею, скулы, щеки, вслепую находит губы - потому что боится, что его разорвет от счастья, если он откроет глаза - и целует уже жадно, но по-прежнему несмело, будто готовясь в любой момент отступить на шаг назад, настороженно поглядывая из-под длинных ресниц. Питер не говорит "садись в машину" или чего-то в этом роде. Просто Стайлз внезапно оказывается на переднем сиденье, возится с ремнем безопасности, крутит переключатель, настраивая радио на какую-то несуществующую волну, смотрит на Питера, совершенно точно не успевающего за всеми этими перемещениями - тут даже оборотническая супер-скорость не помогает. Рядом со Стайлзом меняется все - даже в машине все становится как-то иначе, уж Питеру это точно известно - он проехал в этом чертовом автомобиле восемнадцать часов без перерыва и успел возненавидеть несчастную железяку больше, чем что-либо еще на этом свете. Но не сейчас, сейчас Стайлз роется в бардачке, не иначе как нюхом находя завалявшуюся там неизвестно с каких времен пачку крекеров - Питер прикидывает, можно ли отравиться годовалыми крекерами? - через минуту уже хрустит ими, рассыпая крошки, фыркает что-то вроде " я подросток, мне нужно хорошо... жрать!" в ответ на обманчиво укоризненный взгляд старшего Хейла. Питер бы разрешил Стайлзу перевозить в салоне расчлененные трупы. Да что уж там - Питер разрешил бы Стайлзу расчленять трупы в этом самом салоне. Прямо на обтянутых кофейной кожей сиденьях. И можно втыкать нож в обивку. Развлекайся, малыш. Вот только у Стайлза нет ни подобных наклонностей, ни подобных необходимостей. Хейл протягивает мальчишке бутылку воды. Опасно, будучи за рулем, смотреть на то, как Стайлз пьет эту чертову воду. Он запрокидывает голову, делая медленные долгие глотки, прикрывая глаза, слегка сжимая бутылку ладонью и несколько капель стекают с уголков губ по горлу, мимо мерно двигающегося кадыка, впитываясь в ворот футболки. Питер не говорит - "ты чертова порнозвезда". Он успевает отвести взгляд до того, как Стайлз откроет глаза, удовлетворенно выдыхая. Стайлз чертовски вписывается в квартиру Питера - валяется на диване, сидит на столе, тянется к сигаретам, получая полушутливый шлепок по кистям, разбрасывает книги, путая местами Ницше и Берроуза, много смеется, рассматривая Питера, разбирающего багаж. На удивление бесшумно подкрадывается, хоть и знает, что Питер все равно услышит, и рычит, хотя точнее будет сказать - урчит в ухо: - Мой большой серый волк. Стайлз не спрашивает - "ты скучал?". Стайлз не говорит - "я скучал". Стайлз прижимается грудью к спине, соскальзывая обеими ладонями с ребер на живот, а затем на пах, поглаживая, заводясь с того, как возбуждается Питер, соловеющий от нежных, слишком легких, но излишне чувственных прикосновений. Питер не говорит - "ты лучше любой чертовой порнозвезды". Хотя он точно знает, что это так. - Мой волк, - повторяет Стайлз, постанывая, сильнее проводя пальцами по напрягшейся, скованной тканью, плоти. - Ррр... Питер усмехается, поворачиваясь к мальчишке лицом и у того будто подкашиваются колени - он слегка оседает, откидываясь на руки оборотня, запрокидывает голову, подставляя беззащитное манящее горло. "Я тебе доверяю" - говорит Стайлз всем своим видом. Хейл знает это. Стайлз любит отдаваться, глядя Питеру в глаза, поэтому оборотень никогда не поворачивает его к себе спиной. Да это и было бы кощунством - не видеть восхищенного, полного обожания, жажды и страсти, взгляда. С каждым еще пока медленным движением Стайлз чуть напряженно стонет, снова привыкая к заполненности, хватается руками за плечи, за волосы, приподнимается на локтях, позволяя волку прижаться теснее, просит: - Смотри на меня... И Питер смотрит до тех пор, пока глаза мальчишки не начинают закатываться от удовольствия. Худая грудь, кажется, вот-вот проломится, с такой силой бьется одичавшее, заждавшееся сердце; Хейл проводит ладонью по ней, сильно прихватывая пальцами твердый сосок, слегка отрезвляя одуревшего от долгожданной близости подростка. Стайлз жмется губами к уху и что-то шепчет, но Питер не может разобрать ни слова в этом месиве сладострастных стонов. Тогда Стайлз не без усилий проводит рокировку, оказываясь сверху, оседлывая бедра ликана, и тут же снова становится податливым и мягким, подчиняясь направляющим его рукам, не пугаясь почти впивающихся в кожу смертоносных когтей. Стайлз часто и жарко дышит в губы, кончая, будто пытаясь в этот момент стать с Питером одним целым, распахивает свои чудные глаза, сталкиваясь с теплой синевой глаз заходящегося в оргазме оборотня, и громко стонет, сжимая пальцы в волосах своего волка. Стайлз говорит - "мой волк", подразумевая не то, что Питер его терпит, целует, трахает. Стайлз говорит - "мой волк" вовсе не обязуя Хейла-старшего возвращаться. Стайлз говорит - "мой волк" просто потому, что это правда.