Мы партнёры и противники

Теплая светлая погода конца мая¹. Солнце припекает, как летом, и стоять в темном пиджаке на открытой платформе аэропорта невыносимо. Ленивый майский ветерок не спешит облегчить участь встречающих, а лишь периодически одаривает делегацию прохладой. Воздух обвивал спотевшие лица, охлаждая их ненадолго. Кажется, что солнце, смешавшее просторы вокруг в единый размытый мираж, не слишком уж обращает внимание на их изнеможение, раскалённый асфальт чувствуется даже через туфли. Для только что переболевшего простудой Громыко такая погода то, что надо. Как хорошо, что репортёры будут поджидать свою добычу только у выхода, а сейчас, люди, в чьих руках находится судьбы миллионов, целой планеты, стоят в относительной тишине. Кто-то сзади тихо переговаривается. Нет, это не шёпот, я спокойный разговор, скорее всего на домашнюю тему, и тих он потому, что остальным эта информация просто ненужна, слишком многим занята голова членов МИДа СССР, слишком многое поставлено на карту, но житейские проблемы не оставляют людей и тут, таково уж наше существо. Громыко сам прекрасно это понимал. Он, ещё молдой, только выпустившийся студент, которому предложили первую, хоть и канцелярскую работу в МИД, был на седьмом месте от счастья, подолгу засиживался в кабинете. Он даже не помнит, выключал ли настольную лампу, или за него это делала уборщица. Сейчас всё тоже самое, только засиживался он не по своему желанию, а по рабочей необходимости. Некогда помощник посла в США, теперь он глава МИДа огромной страны, с опасным орудием на руках, которое то будет держать даже на грани изнеможения, потому что, только так сможет выжить и защитить свои интересы, миллионов граждан, ещё верящих в справедливую классовую борьбу. В неё верил и Громыко, но не это позволило ему получить прозвище”мистер нет», а в первую очередь бульдожья хватка, с которой он брался за любую работу, сбрасывающуюся на его, уже опытные, плечи, извлекая максимум пользы и остовляя интересы политбюро, если это было необходимо в первую очередь стране, а не видным коммунистам. Он, человек выросший в советской среде, прекрасно понимал, что только революция помогла крестьянскому сыну стоять тут, на платформе аэропорта, в пиджаке из английской ткани, а не копать картошку в северной Беларуси. А вот и железная птица, везущая ещё одного инициатора этих переговоров — Генри Киссинджера. Он, как змей, хитрый и ползучий, но всегда твердо держится на земле, по крайней мере, пытается таким казаться Громыко. Андрей счетает Киссинджера одним из самых способный и активных политиков, входящий в число немногих, с кем можно было вести дело на высоком уровне, ни минуты не давая себе потерять бдительность. Этот еврей по национальности, будто умел предугадать склонности людей вокруг, в особенности глав ЦК КПСС, говоря им то, что те хотят слушать, давая ничего не обязующие США гарантии. Но то, что больше удивляло Андрея: его харизма. За миловатым личиком с большими очками, волнистыми темными волосами (как и большой нос, показывали его национальность лучше чего-либо), приправленного прекрасной харизмой, скрывался настоящий охотник-рыбак, тихо подсаживающий на свой крючок глупых рыбешек. Он готов был ждать столько, сколько надо, лиж бы добыча клюнула, и тогда он её незачто не упустит. Политическая карта мира для него- шахматная доска, а страны — пешки, которых он без жалости разменивал. Это не могло не восхищать Андрея Андреевича. Хотя в голове Громыко никак не вязалось, что это порядочный и властный, на первый взгляд, человек, может оказаться таким ценителем плей-боя, и даже иметь кличку «Генри-почелуй». Целовался он наверное хорошо. Добрынин не пересказывал все подробности их индивидуальных бесед по телефону, но любил приводить шутки самого главы госдепа о своих похождениях и всезнающем КГБ ². Хотел бы и Андрей послушать про это из первых уст, конечно, услышать продолжительный смех в трубке и прикоснуться к лёгкой атмосфере, без ноток цинизма в голосе Генри. — Рад видеть Вас, г-н Громыко, — гость, слегка запыхавшись после спуска по лестнице, пожал протянутую ему руку. — Как полет? — На 4/10, я не успел вздремнуть, всё изучал Ваши ремарки в тексте. — Я счастлив, что Вы приняли моё приглашение приехать раньше, Генри. Обсуждение особенно канцелярских деталей волнует меня больше всего, — глава МИДа искренне улыбался. — Я не удивлен, Вы как всегда готовы ко всему. В правду, Андрей, Вы единственный человек, который может обойти меня. Это ценно! — Киссинджер был как всегда ценичен. — Ну обойти может любой, я просто делаю это чаще остальных, — и они оба засмеялись. Обычные формальности: вспышки фотокамер и ответы на вопросы и вот они уже едут в МИД. Для американца это была не первая, и явно не последняя поездка такого рода. Он вообще, успел привязаться и к Громыко, и к Брежневу, даже побывать на охоте с последним. Но ещё больше он ценил именно главу МИДа ³, не раз замечая, что если бы не Андрей Андреевич, то, как макартисты, считал всех русских комунистов не только далёкими извергами, но и вообще не стал бы инициатором разрядки. Личное уважение-симпатию Генри успешно сочитал с чувством собственного привосходства и национальными интересами. Он вообще был реалполитиком ⁴- немного аморально, но подходяще для главы госдепа, неправда? Нет идеалогических преград, полнота действий для достижения своих целей. Генри вглядывался в светлые советские улочки, спокойно гуляющих людей. Подростки, освежающиеся у фонтана, девочка, старающаяся не запачкать новое платье в горошек мороженым, белым и холодным как снег, очередь из людей у боченка с большой надписью «КВАС», странный напиток, который пьют советские люди в жару. Никто из них даже не догадывался, какие проблемы и мысли сейчас кружились в головах у главных дипломатов двух стран, от единственного слова которых зависит безопасность планеты. Тихо и мирно было вокруг, будто завтра и не будет превого, за всю историю, прилёта президента Соединённых штато — главного конкурента Москвы на мировой арене. Генри расстегнул пиджак, он как-то не подрасчитал с погодой. — Каждый раз я отказываюсь в неловком положении из-за вашей погоды, она привередливый любой кокетки, — попытался объяснится американец, припуская стекло двери (Громыко с жалостью вздохнул — его снова продует), переводчик, молодой член МИДа, спокойно вторил за ним. — Можем отдолжиь Вам и рубашку с костюмом, только в этот раз, пожалуйста, не оборачивайте в бумагу вещи ⁵, потом не отгладишь. Генри похлопал по плечу «шутника», мол, не волнуйся, раздевать Вас во второй раз я не буду, после чего полез в партфель с бумагами. — Думаю, Вам будет интересна последняя корректировка. Желательно одобрить её до приезда президента, — американец протянул папку с документами в руки Громыко. Глава МИДа спокойно надел очки и принялся за изучение содержания, благо, ровная дорога до Кремля позволяла это сделать. Тишина воцарилась в машине, переводчик краем глаза пытался усмотреть текст на бумагах, что у него никак не получалось. Таким образом они потеряют меньше времени на утряску формальностей, думал Андрей Андреевич. Пока американец одиривал вниманием членов правительства, приехавших в МИД, Громыко с переводчиком поднялись в кабинет. — Андрей Андреевич, осторожней с принтерами, рабочие уронили один, пока несли сюда, — сказал переводчик, когда мужчины вошли в кабинет, в ожидании важного гостя. — Ничего страшного, Костя, американцам придется немного занятая спортом. На первом этаже, в канцелярии, есть ещё один. — Спортом придётся заняться мне, Андрей Андреевич. — Ну ты же комсомолец, спортсмен. Поможешь миру облегчить ядерную ношу. — Ой, да ладно Вам, Андреевич, — переводчик, отмахнулся. Он медленно прошёл вокруг стола, разлаживая документы. Сам Громыко уселся в небольшое кресло у читательского столика. Облакотившись, мужчина прикрыл глаза.“Пока всё начинается хорошо, — оценивал ситуацию дипломат, — ничего не должно выйти из-под контроля, ничего, это слишком важно для союза, весь престиж и будующие соцблока поставлены на карту.» Если получиться уменьшить объем вооружения, мы сможем перенаправить деньги в лёгкую промышленность, или вечноголодный СЭВ, в котором средства, техника и даже специалисты расходуются со скоростью горячих пирожкоа. Социалистические страны пытаются любым способом поддержать свою жизнеспособность, может, даже обдирая и советских граждан. Импульс Октябрьской революции иссяк⁶. Поддержание просоветских режимов слишком дорого обходится для пока ещё дышащей экономики союза, не говоря уже об огромных расходах на вооружение — тяжёлый, но необходимый для поддержания баланса в мире ядерный арсенал. Политика разрядки, которую проводит Киссинджер, должна привести СССР к ослаблению до определенного предела. Хаос в СССР им не нужен. Громыко это прекрасно понимал. — Извините, — раздался голос с лёгким немецким акцентом, — я был оставлен сопровождающим среди холодных стен МИДа. К счастью, мы нашли друг друга, — говорил он это с улыбкой, пытаясь перевести глупый просчет в случайность, слишком Генри любил бывать в центре светской жизни. Громыко тоже улыбнулся, приподнимаясь с кресла, но тут же опустился — его гость сел напротив. — Редакция подходящая? — Удолитворительная, мне бы хотелось вернуть установленный нами ранее более точных последний обзац, — возразил Андрей Андреевич, открывая папку. — Он слишком растянут. — Вам жалко чернила? — Громыко поднял взгляд от бумаг. — Потомков, которые будут его читать, — Киссенджер говорил с лёгкой иронией. — Не убедительно. Представленный вами вариант имее много неточностей, которых с лёгкостью можно обойти, — он провел карандашом по строчкам, — Взять тоже слове «воздержание». Не употребить ли более точное «не применение»? — Всё зависит от контекста. — Контекст один, границы разные. Вот ещё пример: «необходимы». Лучше будет употребить «обязательны». Разве я не прав? — после вопроса лицо американца скривилось. — Нет, довольно точные подметки. Я могу увидеть этот текст в вашей редакции? — Генри наклонился к собеседнику, щуря глаза, тот, в свою очередь, тоже приблизился к нему. — Конечно. Константин Петрович, напечатайте пожалуйста. Переведя последнее слова, молодой сотрудник уселся за печатную машинку. — Учитывать ваш «карандаш»? — Ну конечно, Костя, — Андрей Андреевич снова спокойно улёгся в кресло. А вот Киссинджер был не доволен, и прищуривание глаз его выдовало. Он совершенно не знал русский, в отличие от Громыко, владевшего английским языком в совершенстве, поэтому не понимал всех разговоров коллег. — Г-н Громыко, вот спорим мы с вами о всяких тонкостях и нюансах, стараемся обойти один одного, но жить баз друг друга не можем, — после небольшой паузы заговорил американец, закинув ногу за ногу. Андрей, не желая отрывать переводчика, решился ответить самостоятельно, намеренно расстовляя паузы: — Я и не говорил, что вы мне противны, скорее даже привлекательны. Вы, безусловно, достойный соперник, — добавил он в конце. — Соперник одно, а как человек, как я Вам? — Ну… — Если честно, я не обижусь, — Генри снова улыбался, видно, непринужденные беседы его забавляли. Так он мог лучше разглядеть противника. — Довольно размыто вас представляю… — Продолжайте! — в его глазах появились, и вмиг потухли игривые огоньки. — Вы как тёща, очень ценны, но не всегда приятны, — на такой ответ Киссинджер рассмеялся в голос, но вскоре успокоился и нашел что ответить: — А вы как студентка… Андрей с недоумением посмотрел на собеседника. — Они приятны и неглупы, особенно на старших курсах. Ну и как на такое ответить? Вроде и немалый возраст упомянул, а вроде бы и комплемент сделал, смотря как понимать контекст. Но Андрей к кивнул с милой улыбкой, мол, ваше дело. — Что, даже спорить не будите? — Меня, конечно, не устроило пару деталей… — Кто бы сомневался, — Генри взмахнул руками и отвёл глаза, с чистой наиграностью. — Я напечатал, — молодой человек поднял лист вверх. Подойдя к дипломатам, он вручил им документы. Те ещё раз пробежались глазами по тексту и кивнули один одному. Всё, главный черновик готов, осталось сделать копии для каждого делегата. Мужчины направились к ксероксам. После включения из металлических ящиков раздался шум шестерней, запах чернила залил комнату. Документы медленно печатались один за другим, устройство неспеша выстукивало буквы, пока ксерокс американца не остановился. Тот, не владеющий познаниями в технике, решил сделать роковой шаг и заглянуть в аппарат. — Он сломался, — как будто это было не очевидно процедил Генри. — Наверное, именно его уронили. я позову мастера? — Нет, мы должны раздать копии через пару часов. Костя, — Громыко повернулся к переводчику, — сбегай на низ, напечатай нам. Мужчина грустно вздохнул но всё же повернулся к гостю. Тот поднял листок к верху. — Вы мне не скопируете документ, если я его подниму повыше к потолку? — дразнил Генри своего коллегу. — К сожалению, камеры слежения устанавливали еще при царе. Они рассчитаны на людей, а не на документы.⁷ — Как жалко, вечно у вас все работает так, как не нужно, — американец с грустью передал лист переводчику. Константин мигом вылетел из кабинета, случайно хлопнув дверью. Молодой карьерист — этим всё сказано. Генри хикнул, и положив руки в карманы принялся обходить стол переговоров. Андрей продолжал стоять у ксерокса, внимательно наблюдая за гостем. Тот то поглядывал на Громыко, улыбаясь, то пытался всматриваться в документы на столе. Играть добродушного человечка у этого вашингтонского кукловода выходило прекрасно. — Знаете, у Вас прекрасный английский. Очень жалко, что вы не разговариваете на нём.- Генри подходил к собеседнику ближе, попровляя очки и пытаясь уловить малейшую эмоцию на лице непостижимого и вечно холодного Громыко. — У меня и прекрасный русский, не знаю, почему он вам не нравится. — Нравится, просто я его не понимаю. — Значит вы не всесильный инсайдер-всезнайка. Генри закатил глаза. — Я бы сказал вам что-нибудь, но для меня Вы, в первую очередь, человек исключительных качеств.- американец вытянулся, на сколько ему позволял низкий рост. Воцарилась небольшая пауза, наполненная стуком ксерокса. Они смотрели на друг друга: Киссинджер — на Громыко, Громыко — на Киссинджера, пытаясь разглядеть в сопернике какую-нибудь подлость, тайные намерения. Но обо прекрасно понимали, зачем сейчас находились здесь, и для каких целей пошли на «разрядку». Это был не человеский фактор, нет, больше её практическая необходимость. Но даже тут, не было ли у Киссинджера радости в том, что он отводит человечество от реальной угрозы ядерной войны? В голове Андрея пробежали воспоминания: похоронки о братьях, фото разрушенных городов. Сегодня, сейчас он возможно сохраняет миллионы жизней. Людей со своими причудами, мечтаниями и тайнами. Постепенно на уголках его губ образовывалась еле заметная улыбка. Чувствовал ли коллега тоже самое? — Можно Вас обнять? — тихо спросил Андрей -Да, — Генри ответил на автомате, и тут же осторожно, будто его боялись испугать, был взят за плечи. В ответ американец тоже обнял союзника, слегка подрагивая. Ему всегда казалось, что этот коммунис холодный и недосягаемый, как Эверест, но сейчас он был просто милым. Поглаживая по темной английской ткани пиджака Генри с удивлением заметил, что и холодным Андрей не был. Даже наоборот, от него исходила, на удивление, приятная в жару теплота. Чтобы скрыть появляющуюся улыбку он уткнулся носом в чужое плечо. Как же это глупо выглядело. Андрей стоял в обнимку почти не двигаясь. Казалось, что он не просто ощущает, чувствует внутреннее состояние коллеги. Тот был явно полнее, чем казался внешне, и обнимать человека чуть ниже тебя не совсем удобно. Но министр старался не шататься и как можно крепче держать равновесие. Эта нежная и хрупкая конструкция из двух тел могла рухнуть в секунду, и тогда не было бы такого глубокого проникновения чувствами друг друга. Но как назло, недавняя болезнь давала о себе знать, и он шморгнул носом. — Вы плачете? — стараясь скрыть смех спросил Киссинджер.- Не плачте, я же с Вами…- он погладил Андрея по голове, страраясь как можно сильнее наиграть сострадание. От такой театральщины Громыко захотелось дать ему мощного леща, но он сдержался. Не хватало ещё отводить главу госдепа в медпункт. — Если кого-нибудь из нас выпихнут наверх, я буду Вам звонить, просто так, поболтать, ⁸ — уже серьезно говорил Генри. — Я и не сомневался. Не могли бы вы перестать слюнявить мой пиджак? — Андрей сказал это, ели сдерживая подступающий смех, но рассмеялся в голос, когда возмущенный такой грубостью Генри с удивлением посмотрел ему в лицо. — Извините, — глава МИДа попытался сказать что-то через смех. — Я вот вас не обижал, — Киссинджер недовольно скривил лицо и ткнул в коллегу пальцем. Андрей Андреевич был удивлен тем, как сильно его шутка задела чистолюбие американца, тот продолжал на него дуться весь рабочий вечер. Но после бумажной вазни сам подошёл и очень тихо спросил. — Отведете меня… поесть. — Попросите у сопровождающего, г-н Киссинджер. — Да ладно Вам! Всем известно, что главы КПСС имеют доступ к дефицитным и иностранным вещам. — А… — Андрей отвёл глаза в бок, — вы про это. Ну раз вы так настаиваете… Киссинджер с радостным одобрением кивнул, а министр и переводчик, поджав губы, переглянулись. _____________ 1) 22—30 мая: визит Никсона в СССР (первый официальный визит действующего президента США в Москву за всю историю отношений). Встреча Генерального секретаря ЦК КПСС Л. И. Брежнева с Р. Никсоном. 2) выдержа из статьи: “Особую слабость государственный развратник питал к моделям «Плейбоя»: в 1972‑м хефнеровские «банниз» хором признались, что мечтают о свидании с советником, которого игриво прозвали Henry The Kiss. в недавно опубликованных расшифровках телефонных разговоров Киссинджера и его приятеля, советского посла Добрынина, полно юмористических ремарок. В другой стенограмме Киссинджер шутя просит Добрынина отослать агентов КГБ от Белого дома – мол, накануне они засекли его с новой пассией. 3) из мемуаров Киссинджера: “ Мы с господином Громыко были то партнерами, то противниками. Я чрезвычайно уважал его за высокий профессионализм и преданность своему делу. Со временем я к нему очень привязался. Он всегда знал, о чем идет речь, и его никогда нельзя было застать врасплох. Можно было полагаться на все, что он скажет. “ 4)Реа́льная поли́тика (нем. Realpolitik) — вид государственного политического курса, который был введён и осуществлялся Бисмарком . Сущность такого курса — отказ от использования всякой идеологии в качестве основы государственного курса. Такая политика исходит прежде всего из практических соображений, а не идеологических или моральных. 5) Если верить мемуарам Анатолия Добрынина «Сугубо доверительно», в день отъезда багаж четы увезли в аэропорт. Вместе с чемоданами «уехали» и теплые сапоги миссис Киссинджер. Дело было зимой, поэтому выйти на улицу в легких туфлях женщина попросту не могла. Тогда жене дипломата дали «напрокат» зимние ботинки охранника. В самолете Киссинджер переобулась, а ее муж вернул Добрынину ботинки, завернутые в бумагу. Журналисты решили, что американец передал Громыко подарок, и поинтересовались, что в свертке. Но репортеров заверили, что презент «личный», а потому «не подлежит разглашению».