Само очарование

      — Куда едем?       Я тяжело вздыхаю. Потираю указательным пальцем висок, другой рукой совершая неопределённый жест водителю в зеркало.       — Пока прямо. А дальше...       Еле заметно пожимаю плечами, окончание фразе не давая, потому что явно для себя и не менее ясно для таксиста не знаю, где мне хотелось бы очутиться в полдесятого вечера в чужом Сан-Франциско. Единственное, на что хватает моих сил — опустить тонированное окно, чтобы пропустить в легкие и затуманенные двухчасовым концертом мозги свежий воздух озона и разряженный свет фонарей. Глубоко вдыхаю запах мегаполиса и откидываюсь глухим мешком на сиденье машины.       «Куда ты, мать нашу за ногу, уехала??? Какого черта происходит?!»       Устало усмехаюсь испугу брата из-за своего внезапного исчезновения, но без обыкновенной для меня доли ехидства оставляю последнее смс:       «К завтрашнему вылету успею. Все хорошо».       Отключаю телефон, но уже через секунд пять шороха шин по асфальту наблюдаю на экране непрекращающуюся вереницу сумасшедших восклицательных знаков и злых капсов брата, а за ними вежливые просьбы мне вернуться в отель от Эбигейл и Марты.       Опять вздыхаю и, включив режим «вибрации», прислушиваюсь к тихому реву мотора и свисту ветра, что путался в длинных, словно пролитые чернила ночи, волосах.       — А знаете...       Водитель отвлекается от сверкающей рубинами после дождя дороги и внимательно вглядывается в мои задумчивые черты. Я коротко улыбаюсь и вновь слегка пожимаю плечами.       — Отвезите меня к красоте. Пожалуйста.       Тихий шепот моих мягких губ четко доходит до странно острых, словно эльфийских, ушей таксиста. Тот понятливо кивает, и на третьем перекрестке машина медленно сворачивает в тихую улицу бизнес-центров и элитных бутиков. Инстинкт самосохранения на сегодняшнюю ночь отказал мне в работе: моему сердцу глубоко плевать на возникновение неожиданных и неприятных последствий поездки, если вдруг таксист внешности точно итальянская мафия в глухой лес меня отвезет или в пустующие доки на юге.       Сейчас мне просто хотелось забыться и на секунду утонуть в чёрной дыре вселенной, в ее манящей пустоте спокойствия и безызвестности, звенящей тишине…

***

      Название сегодняшнего моего спокойствия и красоты было «Кроличья нора» — малопримечательный бар на 19 Мишен-стрит с выцветшей вывеской и хлипкой скамейкой для курящих, что прилегала к блевотного цвета стене с многочисленным количеством граффити. Дверь с видавшей Гражданскую войну ручкой не переставала выпускать гостей из лап жгучих танцев и похоти клуба в ледяной воздух города, которые с заразительным смехом и лёгкими на рефлексе покачиваниями бедер успокаивали разбушевавшееся под ЛСД и водкой сердце.       — Возможно, понятие «красоты» у нас с вами несколько различаются...       Морщу носик и хмурюсь. Даже через плотно закрытые двери авто ощущаю неприятные запахи алкоголя, сигарет и пота с тонкой, поверх сего убийственного коктейля, нитью плотского возбуждения, что вуалью кружится у сбитого входа бара. Со скептицизмом наблюдаю за небольшой группой чуть подвыпивших дам, которые, оккупировав скамейку и рядом прилегающую стену, все одновременно играют во взаимную симпатию, задорно вскидывая брови и немногозначительно закусывая губы. Их легкие похлопывания друг друга по предплечьям и сакральные речи, сказанные шепотом на ушко, не оставляют ни йоты свободного места для раздумий: каждая из них уже по третьему кругу испытывала бесконтактный оргазм, а взаимное желание с каждой секундой все больше заряжало окружающий их воздух электронами.       Резко от увиденной картины передергиваю в странно возникшем отвращении плечами и только погодя обращаю внимание на водителя, который задумчиво ухмыляется в зеркале с моей реакции и отрицательно покачивает головой.       — Истинно прекрасное видно издалека и всем. Но, раз вы имеете желание сомневаться, то, в таком случае, могу подвезти вас к Дворцу изящных искусств...       — Который закрыт.       — Или предложить вам попробовать насладиться кратким мгновением от моей «красоты». Никто не знает, чего ждать от Страны чудес, верно? Поговаривают, кстати, что Алиса из «Кроличьей норы» — само очарование, хотя, возможно, это вновь всего лишь злые языки.       — Люди много говорят. Но чистую правду — никогда.       — Ни разу за всю жизнь меня не назвали лжецом. Вы же за последнюю минуту успели усомниться во мне дважды, хотя знакомы мы лишь по моему профилю в Убере. Как это вам удалось?       — Нет, я не...       — А давайте сделку?       Его хищная ухмылка как у колдуна из злой сказки. Становится не по себе, но моя натура игрока и природное любопытство берут над здравомыслием вверх: я достаточно, сколько хватает уверенности, смело киваю головой, соглашаясь, и наблюдаю в зеркале заднего вида довольную реакцию таксиста.       — Хорошо. В любом из сложившихся итогов вы все равно останетесь в выигрыше.       — Мой брат после таких слов в казино оставил немалую сумму с карты и Ролексы из последней коллекции. — Таксист вновь неодобрительно цокнул языком о небо, намекая на мой третий удар под дых его честности и искренности. Я стушевалась и извиняющимися мотивами в голосе уступила. — В любом случае я согласилась на вашу сделку, так что поздно сворачивать. Я не привыкла проигрывать.       — Если не понравится, так называемая, «моя красота» — ваша поездка за мой счет; понравится — с вас «пять звёзд» и сверху десять долларов чаевых. По рукам?       — Не боитесь остаться ни с чем?       — А кто говорил, что все сделки должны быть обоюдно выгодными?       Я пожимаю плечами и всё ещё недоверчиво смотрю на молодых девиц у клуба, поджимаю губы и неуверенно веду плечом.       — Но вы ведь не можете работать себе в убыток. Ни один здравомыслящих человек так не поступит. — Говорю невольно я, но, споткнувшись об убийственный взор чернющих глаз напротив, тут же добавляю: — Впрочем, эту идею предложили ведь вы, так что…       Недовольный взгляд водителя и его нетерпение уже избавиться от назойливого пассажира теперь не прикрыты пресловутым рабочим этикетом и «заказчик всегда прав». Он барабанит пальцами по рулю в надежде, что добьётся от меня более скорого ответа, который я, в конечном радостном для него итоге, даю:       — Ладно. По рукам. — Быстро бросаю, чтобы сразу же не пожалеть о содеянном, и косо окидываю оценивающим взглядом свои балахоны от Гуччи, прикидывая в голове примерное время, за которое понадобиться здешней молодёжи раздеть меня догола.       Естественно самосохранение вновь ушло в далекое и теплое — уже через минуту, оставляя позади тихо урчащий Убер с горящими внутри чёрными угольками низко посаженных глаз, пропускаю вперёд себя жгучую, как кайенский перец, парочку белого и горького шоколада в блестящих ярких обертках, чтобы после, не без сомнений, переступить порог клуба самой. Приятного вида женщина-вышибала в смешном костюмчике ящерки Билль подозрительно на меня зыркнула, но стоило только полезть мне за водительским удостоверением в задний карман, как она махнула удовлетворительно головой и занялась осмотром позади меня стоящих девчонок.       Жалеть о сделке, заключённой между сомнительного вида водителем и глупой доверчивой мною, я стала уже через долю секунды, за которую мои глаза успели ослепнуть, а уши оглохнуть. И пусть «Фильтр» Чимина стоял на вечном повторе в личном плейлисте, сейчас мне искренне хотелось, чтобы его контртенор был чуть тише и не разрывал перепонки на тонкие лоскуты.       Конечно же, ожидать чего-то сверхъестественного от типичного по всем меркам Нью-Йорка и Лас-Вегаса бара не приходиться: столы по периметру, танцпол с кишащим извивающемся в страстном танго народом, светомузыка с приглушенным красным в тему песни, барный остров. В своём вечно черном оверсайз-наряде я удивительно ярко выделяюсь на фоне цветного веера из пестрящих коротких коктейльных платьев на тонких бретельках, вызывающих юбочек, глубоких декольте и открытых бедер. Отчего-то становится неловко и неудобно: легкая футболка липнет к спине, ворот куртки душит, а кроссовки на толстой подошве сжимают словно в кандалы ступни. От бегства из бара «спасает» только неудачная (явно неудачная!) моя черта никогда не отступать и влетевшая вслед за мной стайка громко хохочущих девиц, которые, случайно налетев на мою персону, неизбежно тянут мою лишнюю в этих стенах тушку в водоворот нежелательных прикосновений и грубых толчков под ребра. Неловко уворачиваясь, локтями пытаюсь пробраться сквозь кричащую толпу к безопасному месту у бара, и, через две не очень удачные попытки отвертеться от объятия, мне это удаётся; усаживаюсь на стул и перевожу сбившееся от столь тяжёлой нагрузки дыхание, попутно крутя головой и рассчитывая свой, вероятно, скорый ход отступления.       В целом, несмотря на видимую популярность для данного района заведения, бар не выглядит убогим или потрепанным от набегающих на него каждую ночь шпилек и каблуков; напротив, интересная задумка владельца и умелая работа интерьерщика превратили некогда обшарпанный вонючий лофт в достаточно пригодное для приятного времяпрепровождения место. Официантки в коротких красных шортиках на рваные колготки умело изображали карточных стражей, четыре довольно крепкие девушки, как услужливо подсказывала память, были близнецами Труляля и Траляля в двойном комплекте, а три танцовщицы на пилонах, соответственно, Шляпником, Мартовским Зайцем и милой Соней.       — Здравствуй, зайка! Каким пузырьком скрасить твой сегодняшний вечер?       Перед глазами яркая улыбка в алой помаде, острые мягкие ушки с топорщащимися в разные стороны волосками и чёрные усы по щекам. Милая блондинка, расставив на стойке широко руки, открыла моему взору белоснежную кожу груди, обтянутую в плотный чёрный топ с красными оборками по низу. Пиджак с подвернутыми рукавами с прелестной небрежностью скатился с тонких плеч барменши, отчего маленькие часики на хрупкой цепочке опасно свисли с нагрудного карманчика, вот-вот готовые разбиться мелким крошевом о каменный пол.       — Эм... Ну…даже не знаю…       — Часики тик-так. Я ужасно опаздываю. Ужасно опаздываю! — Скривив мило лицо на манер Белого Кролика, пропищала девушка и приятно улыбнулась.       — А чего у вас из известного?       — Ой, от самого нашего популярного у всех обычно сносит крышу. Многие из-за цвета и вкуса считают его безобидным аперолем, но на деле пьянеют так же качественно, как от водки. Плюс атмосфера играет определенную роль, — милая барменша посмотрела загадочно мне за плечо и, ехидно чему-то улыбнувшись, вновь острым взглядом обратилась ко мне, — но многие о ней вспоминают слишком поздно. Поэтому уверена, что хочешь попробовать?       — Честно говоря, я как-то и не предполагала вообще сегодня пить…       — Мировой статус не позволяет? — Белый Кролик понимающе сводит бровки «домиком» и выпячивает в характерном «обиженном» жесте нижнюю губу, — но, встретившись с моим растерянным взглядом, тут же отмахивается и принимается задорно смеяться. — Ладно, я всего лишь шучу. Работа у меня такая — разряжать обстановку и всех грустных и тоскливых веселить.       — М-да, я-то думала, что меня вне образа никто не узнает. Зря надеялась, видимо.       Я невольно от волны пробежавших мурашек встрепенулась и ушла чуть дальше плечами в куртку. И, наконец, в первое за весь вечер мгновение я почувствовала жуткую неловкость и ужасное желание закрыться в душной комнате отеля под толстым накрахмаленным одеялом и ледяной подушкой. Теперь навязчиво давящая по ушам музыка ударила в голову волной боли — и даже стыд за свой будущий побег из бара и проигрыш странному таксисту не казались сейчас такими насущными проблемами. «Нигде теперь блять не спрятаться».       Белый Кролик, заметив мои погасшие в скорый миг глаза, ловко и задорно подвернулась мне под стоящий на барной стойке локоть и, забавно пару раз быстро сморщив нос на манер движения кошачьих усов, улыбнулась.       — Да не боись. Никто здесь обычно не замечает друг друга — все ужратые в хлам и отданные на произвол веселья и удовольствия. А я никому не расскажу, что ты здесь. Можешь мне довериться. — Запустив ловко пальцы под стол и, выудив маленький приятно-апельсиновый пузырек с деревянной пробкой и точь-в-точь как у Диснея надписью на боку «выпей меня», ставит его перед моей рукой и подбадривающе подбородком указывает. — Попробуй один и расслабься. Тебе точно будет полезно.       — Один раз ведь живем, да? — Верчу в пальцах тонкое горлышко бутылочки и разглядываю симпатичный мелкий дизайн на тонкой бумажке. — Просто поделюсь бесполезным о себе фактом: я очень редко пью.       — Оу, в таком случае нам стоит ждать звездного стриптиза? — И Белый Кролик забавно виляет бедрами, на мой короткий смех отвечая своим заразительным. — Что ж, врать не стану — буду надеяться его увидеть.       — Как же обрадуется этой новостью «желтая» пресса.       — А они здесь не водятся. — Уверенно и уже серьезно отвечает Белый Кролик, по короткой просьбе одной из подошедших девушек начиная замешивать коктейль, но все еще от меня далеко не отходя. — Да, заведение, конечно, не на «пять с плюсом», но ты и не единственная, которая прячешься здесь от папарацци Сан-Франциско и суеты будних дней.       — Серьезно? — Я со скептицизмом оглядываю впереди себя столики и пестрые компании молоденьких девиц с явно дохлыми кошельками и вновь перевожу глаза на барменшу. — Не шутишь?       — Неа, пусть и может показаться поначалу. Впрочем, нет ничего удивительного, когда та или иная звездочка пытается спрятаться среди разношерстной толпы и для сего выбирает наш клуб: он и находится через три мили от культурного центра, и район здесь не особо благополучный, если говорить начистоту. Пусть бар и пользуется странной популярностью в народе, но тут точно журналюги искать никого не будут и даже носа своего сюда не сунут — в лесби-клубах они не особо любят шарахаться.       Белый Кролик, домешивая в шейкере последние ингредиенты, обращается к клиентке насчет мяты и на миг теряет из виду мой удивленный взгляд и шокирующее выражение лица. «Да блять!» — и это единственное, что извергает мой мозг, когда глаза суматошно бегают по платьям в цветную рюшу, по коротким красным галстучкам симпатичных на серьезное лицо секьюрити и убийственно тонким шпилькам кокеток-официанток. Лесби-бар — вот то смутное неизвестное сомнение природы «Кроличьей норы», что с самого моего сюда прихода медленно, но верно разъедало тонкий пласт черепной подкорки. Вот так интересный вечер, конечно! Вот так красота на языке Сан-Франциских таксистов!       — Лесби-клуб значит?       Белый Кролик многозначительно обводит глазами пространство, улыбается танцующим парам и лукаво обводит языком нижнюю губу. Коктейль и поднос быстро разлитых шотов отданы, на полную звучит любимая Гранде, прожекторы по потолку любезно отведены всем вниманием на танцпол — и теперь барменша, устало прислонившись бедрами к стойке, всем интересом отдается в мои расспросы.       — Не сразу заметила? Взгляд с концерта замылился или голова до загадок не особо охотлива?       — Пожалуй, что всего понемногу.       Белый Кролик вновь смеется; найдя весь радостный и взбалмошный народ занятый танцами, достает для себя порцию загадочного напитка в прозрачном бутылечке и отдает им мне честь. Я и сама, наскоро приобретшая настроение и повод в виде простой и легкой на разговор барменше, ловко откупориваю пузырек и недолго думая вслед за Белым Кроликом зараз выпиваю до дна жидкость приятного оранжевого цвета.       Горло жжет крепким настоявшимся спиртом, а по внутренним поверхностям щек начинает разливаться приятное цитрусовое послевкусие. Прикрываю глаза и морщу лицо от щекочущего чувства — девушка напротив смеется и забирает из моих ладоней пустую посудину.       — Ну как?       — Отстой. — Передергиваю плечами и почесываю кулаком нос. — Очень крепко. Что это вообще такое?       — О, удивительный напиток «Кроличьей норы»! После него полёт мыслей становится хаотичным и бесконечным.       — А конкретней и не кэрролловским языком можно?       — Если конкретней, то я точно о нём ничего не могу сказать. Фирменный рецепт засекречен, но лично по моему вкусовому мнению здесь явно использовались апельсиновые корки и цедра, мёд и корица.       — Одним словом, чай.       — Очень и очень крепкий чай. — Белый Кролик ведет языком по губам, собирая с них оставшиеся капли алкоголя. — Ну, зато будешь навеселе к тому времени, как выйдет Червонная Королева.       — Хозяйка клуба?       Девушка отрицательно качает головой, на миг поворачивается ко мне спиной и указывает в дальний конец зала — там, изредка подсвечиваясь темным красным, находилась ранее мной незамеченная сцена, удлиненной формой сильно напоминающая подиум, с посередке стоящим одним пилоном.       — Ближе к одиннадцати начинаются выступления главных стриптизерш. Милые Мартовский Заяц, Шляпник и Мышь Соня уходят на заслуженный перерыв, пока их заменяют другие четыре изюминки клуба. Одна из них и есть Червонная Королева.       — Красивая?       — А ты в поиске? — Белый Кролик вновь обращается ко мне милым белым личиком и, на сложенные ручки положив голову, сонно взирает из-под густо окрашенных ресниц.       — Изначально мой план состоял в том, чтобы отдохнуть посредством наблюдения за прекрасным. Знаешь, часто так бывает, что некое эстетически красивое может успокоить и даже, в каком-то роде, дать повод жить и любить жизнь дальше.       — Очень знакомо. Правда, не совсем понимаю, как это относится к лесби-бару. Хотя, — Кролик опять осматривает лениво зал, останавливается на приближающейся к стойке толпе девчушек и нехотя выпрямляется, — женская сущность и впрямь красива. Милые дамы, чего желаете?       Моя собеседница делает пас рукой, прося ее подождать, и временно удаляется в дальний конец бара. Я же, найдя время причесать взлохмаченные принятым алкоголем мысли, потираю пальцами веки и вдруг обращаю внимание на долгую вибрацию в кармане куртки. Лень побеждает всякие попытки совести до меня достучаться — мол, «родной братишка за тебя волнуется, нельзя быть такой эгоистичной скотиной», — и потому я растворяюсь в волнах Panic at the disco и рассматриваю новопришедший в клуб народ. Веселье, задор, наслаждение и похоть — густая пелена, в которой я теперь также ловко, как и все, научилась дышать. И в апельсиновой ли настойке было дело или в приятном факте понимания со стороны привлекательной барменши, но вечер теперь не ощущался тоскливым и душным.       — А Алиса будет? — Неожиданно близко со мной спросил чей-то звонкий голос, и Белый Кролик утвердительно кивнул головой. — Только ради нее одной сегодня пришли.       — Куда же нам без нее? — Спрашивает насмешливо барменша и на знак подошедшей с моей спины клиентки ловко вручает той знакомый бутылек.       — И кто эта Алиса, что от нее каждый в восторге? Уже не впервой о ней слышу.       Неожиданно для Белого Кролика подаю голос, и та, на миг залипнув в круговерти своих мыслей, через секунду коротко от меня отмахивается, чтобы побыстрее закончить свалившуюся работу. Она на скорую руку, но отточено и мастерски заливает до краев бокала кокосовый ликер и ловко присыпает сверху сладкую стружку, подает готовый коктейль клиентке и, от последней посетительницы на время избавившись алкогольной картой, придвигается ко мне.       — Не настолько известная личность, чтобы о ней знали на улицах. Колись: кто рассказал?       — Таксист, сюда меня привезший. Я попросила его, как местного, отвезти меня к чему-нибудь красивому — лично я в тот момент рассчитывала на какие-нибудь, по типу Голливудских, холмы, — но вот он подбросил и оставил меня в этом клубе. И сказал, что я не пожалею, если увижу здешнюю Алису. — Я на секунду туплю, вглядываясь в миг ставший понятным взор барменши, и глупо дополняю: — А что?       Девушка задумчиво хмыкает, что-то перебирая в голове, после своим мыслям усмехается и просто отвечает:       — Да так.       — И ты не объяснишь, чем ваша Алиса так известна?       — Неа. — Лукаво лыбится Белый Кролик, и яркость ее улыбки сопоставима с блеском золотого кулона на ее шее. — Если любопытно, то можешь занять место у сцены и самой на неё посмотреть.       Я отрицательно качаю головой и указываю на толпищу, что медленно, словно по указке Сатаны, направлялась к «подиуму». Причудливые часы в блестящей эпоксидной смоле за спиной Белого Кролика показывали без пятнадцати одиннадцать — не вижу смысла рыпаться, а потому только глубже зарываюсь в жаркую куртку и сонно зеваю.       — Может быть, я бы и хотела взглянуть на вашу золотую Алису, но есть причины, по которым подобное совершить невозможно.       — Ну, тебе бывать и тем более пить в подобных местах тоже вроде как нельзя…       — Выпить меня вынудили. Очень умело и тонко, кстати говоря. Я даже подвоха не успела уловить.       Белый Кролик смеется, смотрит на собравшуюся у сцены толпу и цокает языком. И пока никуда не торопящаяся уходить посетительница продолжает в задумчивости листать ламинированные листы, барменша без лишних слов и предупреждений срывается с места и убегает к темной стороне барной стойки. Не понявшая мотива ее внезапного побега, я лишь лениво возлагаю подбородок на ладонь и начинаю задумчиво разглядывать цветное стекло на полках — в глазах красиво плывет, и мне кажется, что это единственная эстетика, которая теперь, в условиях моей внезапной бешеной популярности, доступна.       — А вот и решение проблемы пришло. — Звонко провозгласил Белый Кролик, подводя ко мне на свет девушку в коротком пиджачке с нелепыми пушистыми перьями по всему шву рукава. — Наш любезный Додо проведет тебя к тайной норке, откуда во всей красе ты найдешь свое долгожданное спокойствие. Ведь исполнишь желание клиента, милая птичка?       Додо смеряет серьезным и долгим взглядом свою напарницу и неожиданно резко оставляет на ее сочном бедре слабо-розовый цвет своей ладони от шлепка, одновременно расплываясь в простой задорной улыбке.       — Так вот чем мы занимаемся — болтаем? А время-то тик-так, тик-так! Не боишься разгневать нашу Королеву и лишиться головы своим бездельем?       — Ой, бедные мои ушки! Бедные мои усики! — Хохочет Кролик и, отвесив мне нелепый реверанс, грустно прощается: — Надеюсь, что увижу тебя здесь еще раз. Будешь проездом в Сан-Франциско — обязательно забегай. Буду тебе рада!       — Спасибо за разговор. И за гостеприимство, кстати, тоже! — Я коротко отсмеиваюсь, когда барменша вновь исполняет реверанс, и перевожу после ее ухода взгляд на Додо. — Я теперь не могу отвертеться, верно?       Девушка пожимает загадочно плечами и улыбается не менее хитро, чем ее недавно ушедшая напарница. Она не заставляет, даже лишний раз ничего мне не говорит, но ее взгляд и в целом знающее выражение лица заставляет меня вновь проигнорировать совесть и звонок брата и привстать с барного стула.       Что ж…чем черт не шутит. Один раз живем. ***       В вип-местах, которые некоторые продуманные заранее оплатили на стойке администратора, было приглушенно темно и, в отличие от остальной части разрывающейся одобрительными возгласами танцпола, достаточно тихо. Лишь одобрительный шепоток и восхищенный вздох иногда могли слететь с уст той или иной особы, но подобное совершенно не раздражало и на деле оказывалось гораздо уместнее, чем некоторые похотливые выкрики девчонок, доносящиеся на волнах восторга из общего зала.       Свет, оставляющий в непроглядной для чужих глаз темноте силуэты избранных зрителей, единым потоком лился прямо на сцену и красиво очерчивал множество лиц в толпе и инвентарь подмостков. Взгляд, ранее уловивший из владений Белого Кролика только одинокий пилон, что минутами назад вовсю использовался Чеширским Котом, сейчас ясно разглядел пару стульев с пошлой бархатной обивкой и вычурными, в стиле итальянского барокко, спинками и белоснежное, свисающее с самого потолка, полотно. Кому последнее будет необходимо — оставалось загадкой, ибо первые две стриптизерши — роковой Черный Рыцарь в тонком, не оставляющих места фантазии белье, и Чешик в фиолетово-розовом гриме вместо какого-либо одеяния — использовали по классике пилон и лишь изредка стул для придания пикантности и не без того пикантным моментам своих выступлений. Так, когда милый Чешик, строя мордочку самой чистоты и детского веселья, спустился с подмостков грудью в руки одной гостьи и стал исполнять приватный танец перед сотней глаз толпы, я в голос расхохоталась и приняла-таки с искренним удовольствием правила «Кроличьей Норы»: забыть о всякой логике, привыкнуть к неожиданностям и наслаждаться всему здесь происходящиму с улыбкой радости на лице. Потому невинное полотно, висящее здесь как флаг спасения, казалось абсурдом во всем театре похоти и разврата, но в тоже время интриговало взбудораженный и теперь заинтересовавшийся взгляд продолжать смотреть представление дальше.       Рядом со мной сидящая пара в короткий перерыв между блистательным выступлением Кота и скоро за ним выходящей Королевы, бурно обсуждала поцелуй Черного Рыцаря, который достался одной из них. Я же, ставшая тогда невольным тактильным зрителем, только стыдливо наблюдала из-под спущенных на лицо волос за происходящим и под собственный истерический смех старалась не замечать, как горит рука в том месте, куда ее нахально положила девушка с идеально отточенными чертами лица и гладкой алебастровой кожей. «Забавно», — один из невозможных эпитетов, который мой мозг смог извлечь, чтобы описать вокруг меня происходящее. Скудно, конечно, но лучше, чем взгляд в пустоту и ухмылка безумия.       В какой-то неуловимый для меня момент шоу неожиданно превратилось в одну сплошную эрогенную зону — стоило только стриптизершам вильнуть чуть размашистей бедрами, как народ взрывался бурей овацией и разряжался неистовым, заглушающим из колонок мелодию, криком. Мне оставалось лишь смеяться и невольно сравнивать происходящее в «Норе» с собственными выступлениями на концертах — выходило, что, по сути своей, и первое и второе как стороны одной шуточной медали: все тот же абсурд, истерия и агония наслаждения.       Пока выдалась минута свободы и относительной тишины я с ленцой достала телефон, с чуть прищуренными глазами его включила и, постаравшись не обращать внимание на множество иконок уведомлений, зашла в Убер на страницу водителя. Его хитрющая довольная улыбка и добродушные черные глазищи глядели на меня так уверенно, словно он в сей момент сидел со мной рядом и напрямую наблюдал, как его слова с каждой минутой выступления девушек оказывались правдой. И пусть заикался он только насчёт Алисы — «само очарование», — но мои глаза, привыкшие к резкой смене света под энергичную музыку, вот уже десятую минуту с прищуром удовольствия наслаждались красотой.       Крик радости и вспыхнувшие новой волной овации и одобрительные улюлюканья заставили меня наскоро поставить пять баллов за поездку и оторвать на миг взгляд от экрана. Мысль о переводе денег таксисту отошла на второй план в момент, когда из-за бархатных кулис, медленно выводя на алый свет прожекторов изящные ноги в облачении тонкого чёрного капрона, под неспешную песню Sohodolls элегантно выплыла Червонная Королева. Её тёмные глаза с томным блеском из-под шляпки с короткими полями и выражение полной уверенности, что демонстрировало каждое точно сексуальное движение её тела, заставили не глядя выключить телефон и, чуть придвинувшись на стуле, все своё внимание отдать выступающей.       В обёртке из блестящего шёлка, Червонная Королева сверкала перед толпой своим величием и превосходством — и ранее выбежавший в одном родном кожном обличье Чешик мерк в сравнении с женщиной средних лет, что, отбросив пышную юбку одним мелким движением руки, оставаясь в белье и чулках, ловко и, как подобает особам высшего света, степенно забралась на самую высь пилона.       Плавные изгибы тела вкупе с резкостью прокрутов вокруг шеста — я с полуулыбкой наблюдаю за тем, как пылающие огнём возбуждения множества лиц сейчас немо замерли и с восхищением в самых глубинах глаз смотрели на раскрывающую все прелести женской природы танцовщицу. Неожиданный взмах ноги, спина прогибается вниз по металлу, а ладонь в еле заметном слое не то талька, не то пудры ослабляет хватку — и фигура молниеносно, подобно одинокой бусине на нитке, катится вниз. И пока большинство раскрывает рты и издаёт сдавленный писк смешанных переживаний и восторга, вип-ложа, которой открывается обзор гораздо более широкий и чёткий, только лукаво лыбится и в ожидании хмыкает, — ибо пока тело безвольной массой двигалось по линии гравитации к дереву подмостков, контролирующая ситуацию Червонная Королева выбирала жертву. Чёрные глаза смотрят точно за моё плечо — вспоминаю образ молодой блондинки в дешёвой для сего места красной кожанке — и в алой помаде губы растекаются словно подтаявшее мороженое.       Червонная Королева идеальна в своём непостоянном направлении действия: стоит только стопе коснуться пола и слегка ею толкнуться, дабы привести в движение пилон, как тело вновь взмывает вверх «бабочкой» и виснет вниз головой на одних только бёдрах, пока пальцы ловко высвобождают аккуратную грудь из оков аксессуарного неплотного корсета; шест крутится и удачно открывает всем наблюдающим взглядам нежность оливковой кожи, глубину вызывающего декольте и шелковистость ниспадающих из-под плотно прикреплённой шляпки отдельных смоляных прядок на тонкую шею.       Танцовщица ловко выходит из состояния свободного полёта и, не теряя координации, на самых цыпках движется по удлинённой сцене — и некогда спокойное состояние народа резво сменяется буйством криков и подбадривающего свиста. Червонная Королева, разведя колени в стороны, присаживается прямо напротив жаждущей толпы и без всякого стеснения вырывает из ослабевших рук одной молоденькой девицы бокал шампанского; пьёт, но не до дна — оставшиеся три капли та самая девчонка, которой Королева вручает напиток обратно, вылакивает как вино Христа.       Пошло. До безумия грязно и красиво отвратно — и что Рыцарь, что Чеширский Кот, что теперь Королева не более приятной, больше схожей с сумасшедшей, улыбки у меня не вызывают. Я невольно оглядываюсь по сторонам и в темноте ложи вижу лишь блестящие в желании глаза и закушенные губы. Обращаюсь вновь к сцене, где, виляя бёдрами и словно случайно проходясь по корсету, держащемуся на последних застежках и добром слове удачи, самыми кончиками длинных пальцев, исполняла последние ноты танца стриптизерша. Она кидает себе под ноги игральные карты, за которыми народ, как изголодавшийся зверь, с диким одобрительным ором бросается через оградку, и сквозь пушистые ресницы наблюдает лишь за одной, сидящей за мной, персоной.       Резкий скрежет ножек по полу — и Червонная Королева вновь оживает настоящими красками, прописанными Кэрроллом, безумия. Я знаю, кто вышел из ложи; я знаю, куда в скорости умчалась на последних нотах песни и сама танцовщица — и разворачивающаяся мимо глаз драма кажется мне намного интересней, чем ранние крутые кручения у шеста.       Свет с темно-алого по окончании шоу на время короткого перерыва вновь приобретает нейтральный приглушенно желтый. Пылинки, поднятые с пола жарким танцем, красиво переливаются в воздухе алмазной крошкой, а рубашки карт, как блики на картине, блестят лакированной поверхностью.       Народ гудит, пока с потолка медленно и плавно, словно на уроке медитации, льется спокойная мелодия неизвестного мне корейского исполнителя. И пока рядом находящиеся со мной в ложе делятся мнением о выступлении Королевы, я перевожу внимание на телефон и доплачиваю водителю сверх поездки обещанные 10$ чаевых.       «За подаренную красоту», — и мгновенно наблюдаю в открывшемся диалоге с водителем три печатающих точки.       «Как Алиса?»       «И Королева вполне оказалась хороша. Впрочем, ничего нового для стриптиз-клуба — одни девушки развлекают, в данном случае, других девушек. Все красиво, чинно и слегка неблагородно».       «Не сильно Вы восторжены увиденным».       «Потому что ничему и не удивлена. Но, признаться честно, и впрямь было восхитительно. Особенно окончание выступления Червонной Королевы — она явно была обескуражена побегом незнакомки в красной куртке».       «Большинство ее теперешних выступлений оканчиваются именно ее резким исчезновением с подмостков».       «Вы слишком много знаете для человека, который выполняет простую роль таксиста», — я отчего-то улыбаюсь и, на миг оторвав глаза для того, чтобы взглянуть на пока пустующую сцену и угомонившуюся на время толпу, вновь наблюдаю три точки.       «Допустим, я не простой таксист)».       «Хорошо набираете себе клиентуру».       «Современные времена требуют современных решений», — не стал увиливать и дальше мужчина, а я в голос расхохоталась. «Забавно», — второй раз за вечер многозначительный эпитет.       «С минуту на минуту выйдет главная героиня спектакля. Надеюсь, что Вы за общением со мной не упустите причину, по которой я решил подвезти к клубу».       «Неужели Вы первый таксист, который и впрямь таксует ради души, а не выгоды? И нет — не упущу».       «☺».       Пальцы тянутся написать что-то еще, но свет вдруг меркнет, выделяя лишь плотным сгустком луча покачивающееся на петлях полотно. Я наскоро дописываю предложение, ибо шорох открывающихся кулис и вдруг резко, больно ударившее по ушам, молчание — еще тише и таинственнее, чем было с выходом Червонной Королевы — заставляют вынужденно поднять глаза к сцене.       «Заберете на обратном пути?», — на кнопку отправки нажимаю уже не глядя в экран.       Полное загадки молчание. Лишь одинокий светлый луч, касающийся косо в выжидании замерших лиц, и легкие перешептывания совсем со мной рядом. Я вглядываюсь в темноту тяжелого занавеса, наблюдаю за двигающейся тенями фигурой и тускло-оранжевым огоньком, что резко появлялся и не менее резво пропадал с обзора.       Четкий запах травы донёсся до меня в момент, когда одним нечетким силуэтом по сцене мимо ложи прошла низенького роста девушка с длинными белокурыми волосами, свободно лежащими на хрупкой спине, и голыми, свободными от оков колготок, миниатюрными стопами. Еле различимое в приглушенном свете пастельно-голубое платье на двух юбках было до середины бедра, а рукава-«колокольчики» совсем не прикрывали от потоков прохладного воздуха клуба нежные руки.       На вид милому личику, что, не дойдя до луча пару шагов, задумчиво остановилась в центре подиума и методично не спеша докуривала остаток тонкой сигареты, было лет шестнадцать: чуть округлые детские щечки с естественным розовато-бледным румянцем, пухлые губы и маленький аккуратный нос в обертке гладкой и не обесцвеченной пудрой кожи. Ее глаза, медленно обводящие зал, и поза — одна полусогнутая нога заведена в щиколотке за другую, а рука с сигаретой все норовила каждый раз зацепиться за вторую за спиной, — в которой она для интересующихся взоров замерла, придавали ей характер любопытного и доверчивого ребенка, что впервые знакомился с окружающим миром. Лишь пепел, лениво сброшенный пальцами на подмостки, возвращал фантазию в реальность и придавал сказке нелицеприятные черты.       Время не торопилось течь дальше — оно, остановив стрелки часов на отметке в половине двенадцатого, в топкую бесконечность превратило происходящее. От любопытства вновь придвигаюсь к краю стула, щурю глаза и пытаюсь разглядеть в оковах темени больше штрихов незнакомой Алисы. И к тому времени, как мозг привыкает воспринимать тени за полноценные картинки, девушка плавно подходит к одному из краев сцены, аккуратно присаживается на одно колено, второе прижав к груди, и вручает недокуренную сигарету в пальцы одной из опешившей зрительницы.       Ее дальнейшие движения просты, как мысль ребенка: плавно выпрямляется, невинно потягивается, будто недавно отошла ото сна, путает ладони в волосах, перевязывая в крупную волну пряди ловко выдернутой из кармана лентой, подойдя к подсвеченному полотну проверяет силу крепления и на созданный стопами узел усаживается на снаряд словно на веревочные качели. Уверенная в том, что полотно выдержит ее тело, она, наконец, подставляет открыто взор в лучи прожектора и скромно ухмыляется — и я, наконец, могу наблюдать за простой красоты лицом, иссиня-небесными глазами в обрамлении коротких, но пушистых ресниц, полянами бледных веснушек и небольшой ямочкой на правой щеке.       Казалось, что множество взглядов и полуоткрытых ртов — это последнее, на что обращала внимание взрослая Алиса. Оттолкнувшись от дерева пола левой ногой, она поудобнее перехватила полотна руками и по-детски беззаботно стала раскачиваться взад-вперед на импровизированных, для моего собственного восприятия явно неудобных, качелях в полнейшей тишине. И никто — ни один женский голос из толпы — не произнес и звука неодобрения. Непривычное молчание, которое, удивительно, не давило на уши, прерывалось методичным легким скрипом крепления и глупым насвистыванием Алисы неизвестной мелодии.       Знакомая большинству обыденная картинка детства, исполняемая девчушкой в неприлично коротком платье и с запахом сигареты у губ, продлилась всего короткую минуту — стоило полотну принять высокую скорость раскачки и поднять в воздух гимнастку, как из колонок полился неспешный ремикс Уайнхаус и свет приобрел прозрачно-сизый оттенок.       Я давно не была в цирке; если вспомнить последний раз — мне пять, в руке рожок мороженого, в другой шарик в виде единорога, короткий комбинезон на лямках и футболка с розовым в блестючку осьминогом, — то кажется, что подобное и вовсе происходило в альтернативной реальности. Вот девочка на тонких лоскутах полотна неспешно прокручивает в воздухе кувырок и зависает на одних только ногах, успевших сделать себе страховку белоснежными нитями — и мои полные восторга глаза устремляются ввысь, а руки с трудом удерживаются не взорваться овациями. Девушка не замечает восхищенные взгляды, на нее с танцпола устремленные, не видит, сколько радости приносит людям баюкающим покачиванием и легким перебором пальцев в распущенных золотых волосах — она расслаблена и словно в потустороннем мире общается с духами предков. Короткий миг спокойствия, в котором я растворяюсь хлеще, чем в агонии жара от горючих глаз Червонной Королевы, потоков сжигающего тепла Рыцаря, сумасшествия и раскрепощенности Чеширского Кота.       Алиса, словно вынырнув в свою реальность, вдруг неожиданно резво прогибается в спине, хватается крепко пальцами за снаряд и, с ногами в петлях, делает полный шпагат. И пока тело продолжает кружиться на остатке двигательного рефлекса полотна вокруг своей оси, а руки, словно паучьи лапы, перебирать хлопок снаряда, хрупкое кружево нижнего белья окончательно вырывает меня из состояния сна и ребяческого восторга. Я озираюсь по сторонам и, разглядев в полутьме уже знакомые лица, прокрутив в голове недавно увиденные откровенные номера, прочувствовав на ладони тепло недавно со мной рядом находящегося женского тела, вспоминаю о своем местонахождении. Все также стриптиз-клуб, на языке остатки дрянного дешевого пойла, а в голове звоном раздается из далекого подросткового времени песня о больной измене — и как бы не была очаровательна Алиса, как бы не было невинно ее личико и не были нежны изгибы тела высоко под потолком, но я все также нахожусь далеко за пределами беззаботного, вспоминаемого мною теперь с нежностью, времени; времени, когда искренность человеческих намерений ясно передавала простая улыбка, а действия совершались мною самостоятельно.       Взрослая ебучая жизнь…       Я прикрыла глаза, грубо надавила на веки и в момент, когда ладонь тенью скрыла половину лицу, на меня навалилась жуткая усталость. Моя любовь действовать необдуманно больно сейчас раскрывала свои шипованные бутоны — и даже думать о долгой поездке в отель было до мурашек неприятно. Красота по сан-франциски настолько оказалась превосходна (хоть и не без излишней пошлости), что разум теперь отказывался думать — как от вкусной пищи клонит в сон, так и сейчас хотелось после гаммы приятных эмоций на долгожданный покой.       Музыка из колонок резко взревела на полную мощность, а зал вдруг странно пугающе охнул — некоторые даже страшно взвизгнули, — и я из любопытства открыла веки. Девушка, ранее исполнявшая безобидно спокойные трюки, сейчас забралась под самый «купол» бара и, подвязывая у локтей последнюю комбинацию узлов, нарочито медленно оглядывала зал. «Будет прыгать», — единственно верное, которое я могу представить себе в данной ситуации.       Последний взрыв аккорда — и мое предположение сбывается. Сорвавшись, как ноябрьский лист, с высоты, Алиса летит подобно своему книжному прототипу в глубину темноты подмостков. Ее платьишко и золото волос издали напоминает бутон нежного василька, которого понес по полю грубый ветер, и я забываю о том, что, быстро выпутываясь из кокона белого полотна, к земле летит человек. «Само очарование» как сюрреалистичная картинка подвыпившего сказочника — все в ней прекрасно настолько же, сколько и до абсурда безобразно. И этот свет, и эти громкие возгласы поддержки, и это до омерзение не подходящее к милости личика белье — Алиса притягивала, но неминуемо оставляла после себя неизвестное по качеству послевкусие.       Реальность вновь грубо врывается в мою сказку и фантазию, когда с громким испуганным охом танцовщица останавливается в десяти сантиметрах от пола с единственной перекинутой через поясницу лентой и будто побеждено раскрывает руки для объятья с паркетом. Пряди растрепались по дереву сцены, глаза прикрыты, хоть довольная улыбка и расплывается на лице, а ладони, на которые я для чего-то обратила свое большее внимание, с легкими покраснениями.       Юбки ее задрались, открывая взорам улюлюкающей толпы стройные в четком рельефе мышц ноги, а полная грудь притягивала взгляд своим трепетом от тяжелого дыхания Алисы. Ее голова, что лениво пряталась от назойливого луча софита, как во сне повернулась в сторону вип-ложи — и наблюдающая за коротким ковром ресниц я неожиданно глубоко провалилась в бездонный океан взгляда стриптизерши.       Грусть, тоска, усталость и неуемное желание побега — ее ли это чувства или просто удачное соитие моих синих сапфиров с голубизной чужой пары глаз?       Алиса не мигала. Как, собственно, и я. Под общий залп восторга мы удивительно спокойно наблюдали за течениями мыслей во взорах друг друга. Она оказалась старше — возможно чуть больше двадцати, хотя по громко говорящему яркому взгляду все самые сорок. Тонкий волос бровей, размытые черты крыльев носа, плавно переходящих на четкие очертания высоких скул, широкий лоб, сейчас не прикрытый короткой челкой. Веснушки на поверку оказались фальшью — легкая роса пота смыла особенно неудачно поставленную тенями для бровей точку, — а глубокая ямочка на щеке была давно зажившим шрамом.       Долгое мгновение нашего обоюдного разглядывания — ее глаза хоть и лениво, но не без доли любопытства обводили каждую мою некрасивую черту — по часам реальности длилось секунд двадцать; а уже на двадцать первую стройное тело выпрямилось, руки небрежно отогнули края задравшихся хлопковых юбок, а пальцы, как и в начале выступления, полезли в волосы, чтобы выдернуть из встрепанных прядей шелковую лазуритовую ленту.       Конец выступлений в «Кроличьей Норе» также нелогичен, как и все до сего происходящее, — ибо Алиса вместо поклона, продефилировав полукруг на кромке сцены около до сих пор аплодирующей ей толпы, чуть подпрыгивающей походкой направилась прямиком к вип-ложе, откуда кроме тишины доносилось лишь слегка загнанное возбуждённое дыхание.       Наблюдать и не касаться желаемого для большинства людей подобно смерти — моя же слабость находить в незнакомцах очертания себя. Чужая Алиса — «само очарование» — свешивает ноги с бортика сцены и в ее скованных неуверенных движениях я вижу собственный страх отказа.       Два коротких шага — и острые колени легким касанием останавливаются около моих. Я не поднимаю взор — напротив, опускаю к гладким ногам в темную пятнышку заживающих синяков, медленно взором ласкаю длинные пальцы с обвязанной вокруг запястья лентой, провожу мысленно горизонтальную линию под кромкой лифа. И только когда ожидание становится слишком долгим и переходящим грань неловкой натянутости, я смотрю прямо в вопрошающе любопытные глаза Алисы и на уголки ее бархатных губ, чуть поднятых кверху.       Понятая еще на Чешике традиция сих особенных выступлений — в которой не клиент, а исполнитель бог — выбирать жертву для сладостных утех, не стала для юной девушки исключением: она аккуратно касается моей ладони, поднимает ее на уровень своей талии и пропускает сквозь мои пальцы шелк ленты.       Я не слышу ничего — ни шепота звуков, ни посвистываний из зала, ни шорох платья о грубую ткань моих брюк, — но чувствую холод пальцев и трепет губ около моего уха. Ненавязчивый поцелуй, который распаляет как подлитая ледяная вода к горящему маслу — Алиса непринужденно касается кожи на промежутке между щекой и мочкой, чуть отстраняется и любопытно коситься на меня в ожидании какого-либо ответа.       Вблизи она еще красивее. И дело ли теперь в ощущениях — от щекочущих мое лицо волос пахнет кондиционером, а от кожи ромашкой (сигареты все же были ложью); губы удивительно чувственны, а пальцы для гимнастки на полотнах нежны, — но сейчас я ясно ощущаю те самые будоражащие чувства возбуждения и агонии желания, которые самые неприхотливые зрительницы ощутили еще на выступлении Черного Рыцаря.       Лента в моих руках как предложение продолжить в уединенном пространстве маленькой комнатки на втором этаже клуба. Я перебираю ткань в пальцах, пока Алиса наблюдает за тем, как меняются по цветовому кругу все мои оттенки синего.       «И скольким ты себя предлагала?» — удивительная чистота ее глаз (некий страх, замурованный под слоями лени и наигранного спокойствия) заставляет поверить, что никому; похотливые взгляды вокруг — каждому. «А тебя волнует?» как повод прекратить рассматривать под красивой оболочкой душу и отключить сердце в момент мыслительного процесса.       Холод пальцев, удерживающих мою ладонь. Мурашки по коже. Чертово платье, что не прикрывает тело ото льда бетонного в вип-ложе пола.       Мозг в черепной коробке горит, фантазия, что сейчас сосредоточена на губах прямо напротив глаз, бушует, желание с каждой проведенной в пространстве «само очарование» Алисы возрастает. Но моя кожа, как единственно возможную видя помеху, ощущает только мороз чужих ладоней и легкое подрагивание пальцев.       Как в Зазеркалье, мои действия совершаются с точностью наоборот — девушку, которая предлагает себя добровольно раздеть в номере, я наскоро прикрываю своей нагретой кожанкой; предлагаемый ей путь меняю на собственный побег (ибо шепот, в котором меня признали, не оставляет иного); а мое желание с ней разделить момент уединения разрываю скрипом ножек стула по полу.       Алиса удивительно спокойно реагирует — довольно печально (но, как мне кажется, это отличительная черта ее характера) улыбается и кивает согласно головой. Я выбегаю из ложи, в последний момент провожая фигурку танцовщицы, скрывающейся в моей куртке на точеных плечах за кулисы, и кривой дорогой по теням клуба двигаюсь в сторону пустующего сейчас выхода.       Знакомое такси. Черные глаза в стекле. И открытая в предложении передняя дверь.       Ночью в Сан-Франциско красиво. ***       В голове пусто, а на сердце удивительное спокойствие.       Я потягиваюсь, громко зеваю и, в руки взяв мигающий уведомлениями телефон, окончательно сгоняю с себя сонный морок. По обыкновению проверяю ленту Инстаграма, рабочую почту, смс от мамы, назло брату непрочитанными оставляю все его снэпы.       «Крис передала, что Вас все же нужно было свозить куда-нибудь на холмы. Подальше от цивилизации, так сказать. Мне стоит просить у Вас прощение за свое своеволие?»       Я открываю последнее уведомление из приложения Убера и, словно вчерашняя ночь была в прошлой жизни, с неким удивлением и скептицизмом гляжу на знакомую, но на замыленный ото сна глаз кажущейся далекой, аватарку водителя. Вероятнее всего дело было в утреннем луче солнца, что злобно пробивался сквозь прореху в шторах, но теперь глаза таксиста не казались такими до неосознанного страха пугающими и загадочными.       Любопытство берет вверх рациональности, а потому я без лишней мысли открываю диалоговое окно и, не ожидая скорого ответа, печатаю:       «Так вот как зовут мое вчерашнее спасение. А я еще некоторое время в баре гадала, какое имя может быть у этого милого создания.       Пожалуй, что это мне стоит сказать Вам спасибо. Вечер был довольно…необычен, хоть в некоторых моментах и предсказуем. Правда, благодаря Вашей Алисе он вмиг смог чудесным образом преобразиться и стать удивительной неожиданностью».       Откладываю телефон включенным экраном вверх на тумбочку, а сама прохрустываю позвонками и разминаю затекшие мышцы. Грубо срываю с себя одеяло и оказываюсь в холоде номера — гляжу на забытое с вечера открытое окно, откуда на меня гудками клаксонов и диким лаем мелких собак срывается Сан-Франциско, и ежусь. Желание пойти по ледяным ворсинкам ковра до ванной сразу же отпадает — зарываюсь с головой в тепло постельного белья и с наслаждением вдыхаю приятный запах кондиционера.       В голову неспешно вплывают обрывки вчерашнего вечера. Не сказать, чтобы принятый пузырек алкоголя решительно подчистил в подкорке все произошедшие накануне события, но отчего-то мозг решил сам автоматически блокировать некоторые воспоминания. Так, я ловко увернулась от подсунутого памятью момента входа в клуб — тысячи касаний и близкое к шее женское дыхание, — скинула в обрыв забытья неуверенную дорожку по пятам Додо к вип-ложе, пропустила кадры с выступлениями Рыцаря (хотя, чего таить, ладонь помнила еще прикосновения к изящным бугоркам мышц танцовщицы) и Чеширского Кота.       Было приятно вспомнить задорный бархатный голос Белого Кролика — по паспорту Крис — и мой с ней непродолжительный разговор, который на мгновение заставил забыться и отдаться в волю приятной расслабленности; было забавно сейчас припоминать тот роковой танец Червонной Королевы, который заставил-таки покраснеть кончики моих ушей и за ладонью спрятать неловкую, но довольную происходящим улыбку; и Алиса…       Алиса — «само очарование».       Алиса — бездонные глаза и короткий отрезок шрама на щеке.       Алиса — лед на кончиках пальцев и трава на мягких губах.       В свете солнца шелк ленты особенно превосходно переливается всеми глубинами ультрамарина. Я касаюсь украшения только указательным пальцем, но ощущение бархата мурашками передается по всей ладони к руке и дальше по телу.       Жалею ли о своем побеге? Вероятно. Поступила бы иначе? Очень возможно.       И хоть сердце и не ноет, а совесть на собственную радость сейчас тихонько посапывает в глубине души, но загадочную Алису без настоящего имени глаза пока забыть не пытаются. Да и, честно сказать, подобное мне не представляется реальным, — ибо все картинки, что когда-либо взбудораживали мое существо, я за прошедшими годами никогда не забывала. Алиса в данном случае — редкий экземпляр, который, как ярый коллекционер всего диковинного, я не смогу отпустить.       Тот невинный поцелуй…       Что ж, было приятно. Даже больше — удивительно приятно, учесть если место, произошедшие доселе события и всю откровенность того вечера. Очертания тепла губ и нежности крайней пряди, что невольно коснулась голого участка шеи, сейчас топят меня в мягкую негу удовольствия — я улыбаюсь и сладко прикрываю глаза от глупости прошлой ночи.       Телефон на тумбочке бзынькает.       «Я честно рад, что смог Вам угодить».       Я не успеваю напечатать ответ, как на экране вновь высвечиваются три точки и скоро набранное на том проводе абонентом:       «Простите за неловкость вопроса, но Вы случаем находитесь сейчас не в отеле? Просто мне Вам необходимо передать одну вещь».       С параноидального испуга я вмиг перестаю набирать текст сообщения и через секунду промедления вообще выключаю телефон. Становится до холодных мурашек жутко и отчего-то боязно — ведь уже знаем, плавали в этом говне из сумасшедших преследователей и «доброжелателей», попадать вновь в этот порочный круг из полицейских и адвокатов не хочется.       Телефон вновь вибрирует, но я не решаюсь его разблокировать. Только закидываю его подальше к ногам и устремляю взор куда-то за шторы, словно пытаясь там разглядеть знакомые матовые окна. Да, решать подобным образом проблемы глупо, но, за нежеланием будить в соседнем номере до сих пор спящего братишку, я додумываюсь только до простого игнорирования. Авось прокатит.       На короткий миг я прикрываю глаза, чтобы в следующий резко их открыть из-за доносящегося из гостиной звука телефона отеля. «Да что за напасть!» — и, завернувшись в толстый слой одеяла и на всякий случай поглядев на свой смартфон, сейчас молчащий, я в три шага преодолеваю порог комнаты, в последний момент отрывая трубку от станции.       — Слушаю?       — Прошу прощение за беспокойство, — я поздно гляжу на определить, на котором высвечивается номер Эбигейл, и с неким облегчением перевожу на рефлексе задержанное дыхание, — но меня саму разбудил администратор с ресепшна. Он утверждает, что к тебе в номер хочет подняться человек с твоими водительскими удостоверениями.       — С водительскими удостоверениями?       — Угу. Ты не могла их вчера потерять?       Я отрицательно мычу, одновременно прокручивая в голове все свои вчерашние ночные шаги в баре: захожу в клуб, тянусь за удостоверением для Билля (правда так его и не достаю), прохожу к стойке, разговариваю с Белым Кроликом, пью, опять разговариваю, после Додо ведет меня к вип-ложе и далее я от начала и до конца смотрю выступления. Морщу нос и, чувствуя уже жопой запах горелого, потираю привычно больно глаза.       — Если не трудно, повиси на линии, пожалуйста.       Эбигейл коротко зевает и через подушку тихо мне угукает — я же на всех парах несусь к брошенным на пол брюкам и лезу в карманы.       Задние пусты. Прощупываю передние — хотя уже наперёд знаю, что ничего в них не найду — и, аналогично, там тоже не обнаруживаю прав. Я нервно хихикаю и, сбросив волочащееся за мной длинное одеяло, быстро заскакиваю в спальню, хватаю телефон и нахожу на панели уведомлений смс таксиста из Убера.       «Вы забыли своё водительское удостоверение в куртке».       Про себя матерюсь, а на деле иду обратно в спальню и даю Эбигейл неутешительный ответ.       — И пусть они мне занесут права. Чтобы тебя не дергали.       Менеджер вновь благодарно угукает и резко сбрасывает линию, отчего ещё с долгих секунд пять я слушаю короткие гудки и отчего-то не шевелюсь. Силы на движение приходят только тогда, когда особо сильный порыв ветра подобием хлыста больно ударяет по щиколоткам — собираю под ногами ранее скиданное с плеч одеяло и уже с ним иду в комнату, где лениво падаю звездочкой, подминая под себя постельное белье.       Алиса — само ебучее очарование.       Это ж как должен был замылиться мозг, чтобы отдать куртку с собственным водительским удостоверением в кармане и даже после о нем и не вспомнить? Благо хоть у стриптизерши хватило ума передать его хозяину клуба — еще мороки не хватало с документами по приезде домой.       В номер вежливо два раза стучатся. Я отдираю себя от постели и, накинув поверх тонкой спальной майки еще с первого концерта в Сан-Франциско оставленный в спальне свитшот, плетусь до двери. Моя нелюбовь к ранним разговорам с работниками отеля проявляется в приоткрытой только до тонкой щелки двери, через которую я гляжу на молодого парня в гладко-выглаженном костюме и с идеально ровной улыбкой на лице. Мне приходиться и ему криво ухмыльнуться прежде, чем без лишних разговоров протянуть руку за своей вещицей.       — И Вам добрый день! — Менеджер забавно фыркает на проявленное мной дружелюбие и, под моим тяжелым взглядом не сгорбившись ни на йоту, бодро продолжает: — Сожалею, но мне не доверили передачу Вашего документа…       — В каком это смысле?       — В таком, что…       Парень вновь не успевает договорить, ибо за его спиной, словно скинувшая накидку невидимости, появляется уже мне знакомая фигурка танцовщицы Алисы с нечитаемым выражением лица, но все со столь же уставшим взглядом — и мой взор, как магнитики к источнику притяжения, устремляется к ней.       Темный свет в холле некрасиво и совершенно варварски искажает черты ее лица: шрам, некогда выглядящий безобидной ямочкой, сейчас глубоко проваливается в нежную кожу щек; пушистые ресницы отяжеляют океанический цвет глаз, придавая им пугающий и волнительный оттенок послештормовой воды; а трещинки на губах, в клубе ранее мной незамеченные, больно четко выделяются порезами.       — В том смысле, что я хотела пропажу вернуть сама.       Говорит спокойно Алиса, и от ее глубокого голоса по моей коже бегут мурашки; и настолько сильно, что я даже не замечаю, как ветер Сан-Франциско с остервенением кусает мои неприкрытые ноги. Она наглым взглядом проходится по моей скукожившейся фигуре и хитро лыбится — я же «очень вовремя» решаю сопоставить ту ее детскую наивность в клубе и взрослую скептичность в реальности.       Наскоро скольжу по силуэту девушки взглядом: выцветшая рисунком с картой таро футболка, на подтяжках, которые сейчас небрежно свисали с плеч, светлый джинсовый комбинезон, потрёпанные высокие конверсы с пририсованным самодельно сердечками на боках. Всё по-летнему лёгкое, цветное и, подстать внешности Алисы, воздушное. Правда чёрным бельмом выглядящая кожаная куртка поверх всей этой прелести чуть омрачала представшее перед моим взором изображение — вероятно тем фактом, что кожанка была моей.       Мозг во второй раз перестает работать — и эта странная неловкость, которую породила в данной ситуации, собственно, одна я своим молчанием, прерывается беззаботным смехом менеджера отеля и его учтивым поклоном.       — Как я могу понять, Вы знакомы. Верно?       Алиса резко прерывает нашу с ней игру в гляделки и, как на самого последнего тупицу, глядит на парня — и этот взгляд, полный подросткового саркастичного яда, вырывает из моей груди насмешку.       — Да, знакомы, — подаю голос и даю короткую отмашку менеджеру, чтобы тот оставил нас наедине.       Молодой администратор всё также с идеально-гладкой улыбкой коротко кивает головой и на удивление скоро оказывается в конце коридора около лифта. Когда тот с писком закрывает двери и бесшумно уезжает, я осмеливаюсь вновь посмотреть на Алису и встретить ответный её взгляд.       — Не надеялась снова Вас встретить.       — К сожалению, произошло недоразумение, которое, я так посчитала, решить мне нужно самой. — Незамедлительно отвечает девушка, по-хозяйски из кармана куртки доставая ламинированную карточку моих прав. — Ведь Ваше?       — Знаете же, что моё. Иначе бы не пришли.       — У меня помимо удостоверения был и иной повод с Вами встретиться.       Удивлённо вздергиваю бровь, пока Алиса вертит в руках за концы документ. Она в задумчивости прикусывает губу, в бок чуть голову наклоняет — я по-детски копирую её движения, дополнительно ещё облокачиваясь на косяк.       — Вы мне отказали.       — А намерена была согласиться?       — Нет, и всё же...       — Не привыкли принимать отказы?       Алиса улыбается, задорно хохочет и протягивает, наконец, мне моё удостоверение. Но в момент, когда мои пальцы касаются ламинированной поверхности, девушка крепче сжимает его за другой конец.       — Вы ушли с моей лентой. И я бы хотела её вернуть.       — А я бы желала услышать ответ на свой вопрос.       — На какой из? — Дерзко парирует Алиса, сильнее перетягивая на себя права.       — На какой пожелаете.       Танцовщица мелко вздрагивает, когда до её слуха доносится щелчок открывающегося соседнего номера — я отступаю вглубь номера, за документ затягивая за собой Алису. Дверь за ней закрывается, но в голубых глазах ни капли страха — подобная игра не может не нравиться, отчего я только по-детски игриво завожусь.       — На своей территории чувствуете себя гораздо увереннее?       Глаза глядят за движениями чужого рта, и потому мой ответ надолго застревает где-то между девичьими розовыми губами и аккуратной выемкой под носом. Естественный свет, прорывающийся маленькими клочками солнца сквозь прозрачную тюль гостиной, теперь без мешающих эффектов и искажающих факторов, показывает настоящую сущность девушки: остаточные от вчерашнего представления веснушки — их так много, что кажется, будто она танцует в клубе без выходных, — глубокие синяки под светло-голубыми, в цвет алисиного платья, глазами, тонкий порез над правой бровью. Я гляжу прямо на него, отчего гостья странно ощетинивается и бросает:       — Издержки профессии.       — В последнее время я нигде не чувствую себя уверенно, — и грустно отфыркиваюсь, словно подобное нормально.       Какой черт решает говорить за мой язык, но простое откровение вдруг играет больше в положительную сторону, чем в отрицательную: Алиса ясно в чертах своих смягчается, чуть от удивления и неожиданности щурится и вдруг просто отпускает конец документа. Она передёргивает плечами, всё ещё задумчиво вглядывается в мою улыбку и облокачивается о дверь позади себя.       — Я обычно никого не выбираю.       — Отчего же тогда ко мне подошла?       Перед глазами вдруг неожиданно отчётливо штрихами по белому полотну нарисовались размытые очертания поклонников, длинные очереди автографов и ослепительные волны вспышек фотоаппаратов. Моя улыбка вмиг погасла, пальцы больно впились в тупой угол прав, а мышцы плеч знатно напряглись. Вероятная убогая правда очень больно остриями впивается в моё сердце — теперь даже трахаться со мной будут за мой статус? Неужели теперь ничего в моей жизни не поменяется, и за фальшью всегда будет следовать новая фальш?       Алиса подмечает во мне яркую перемену — и по её блеску глаз ясно, что та поняла причину её появления.       — Не из-за твоей известности. Даже не думай, что я твоё эго стала бы тешить. — Спокойно переходит на неформальность девушка и, скинув опорную ногу с белоснежной поверхности двери, на шаг приближается ко мне. Вглядывается во взор и улыбается, указывает подбородком куда-то мне в переносицу и отвечает: — Просто я также заебалась, как и ты. И я подумала, что, быть может, не столь плохо отдохнуть в компании незнакомки. Тем более мне казалось, что ты не была столь против.       — Если идти от истоков, то я изначально и не собиралась...       — Да, знаю. Крис передала. «Насладиться красотой» или что-то в этом роде ты хотела. И как? Получила желаемое? Насладилась?       Алиса лыбится, и улыбка, наконец, переливами переходит на ее глаза. И в очередной раз она преображается настолько, что я чувствую, как краснею кончиками ушей и начинаю глупо ухмыляться, одновременно жутко на человека пялясь.       — Ага. Наслаждаюсь. Прямо сейчас.       И на сердце, как и на языке, ни капли лжи.       Алиса удивлённо вскидывает бровь, впервые неловко откашливается и, спрятав глаза в ковролине, возвращает разговор в первоначальное русло.       — Лента. Пожалуйста.       — Ты ведь меня выбрала.       — А ты мне отказала. — Алиса принимает невозмутимый вид и вытягивает подобно ребёнку доверчиво ладонь внутренней стороной вверх. — Лента. И я пойду.       Что ж, сопротивляться смысла нет: в рекордные секунды преодолеваю расстояние от спальни до тумбы, напоследок приглаживаю чуть смятую ткань ленточки пальцами и необдуманно на обратной дороге решаю обвязать её вокруг запястья. Когда же приближаюсь к Алисе, та недоверчиво начинает поглядывать на мою руку и недовольно супить носик.       — И к чему это?       — А если бы я тебе предложила, ты бы выбрала? Согласилась?       Девушка нервно хохочет, встряхивает белоснежными прядями и прикрывает глаза ладонью. Пожимает плечами и говорит насмешливо:       — Ну, ты ведь не предлагаешь. Так что откуда мне знать?       Я вдруг вспоминаю вчерашний вечер, быстро принятое решение Алисы, её уверенность вкупе с иррациональным страхом быть отвергнутой незнакомкой. И подобная решительность меня настолько сейчас поражает, что, словно с обрыва затаив дыхание прыгаю, я незамедлительно двигаюсь вперед: два шага, глаза в глаза, тёплый запах у самых крыльев носа и теперь мои холодные кончики пальцев, которыми я накрываю маленькую горячую ладонь; злополучная лента синей змейкой выскальзывает из моих рук в чужие, а губы находят, наконец, пристанище в хрупкой коже девичьей скулы.              Сердце вдруг охватывает странный восторг вперемешку с желанием пойти дальше, коснуться запрещённого, проникнуть в недозволенное. Бьющееся до сей поры ровно и без помех, сейчас оно из груди выпрыгивает, как черт из табакерки.       Виня во всём только мою неуемную до нежности душу, я всё же незаконно позволяю себе больше: касаюсь, как ледяного мороженого зимой, самой кромкой языка участок поцелуя, ощущая теперь, как по рту разливается приятная нота вишни, — и после подобной секундной свободы теперь мне тяжело отстраниться. Стучало ли также бешено сердце Алисы вчера, как оно странно выбивает ритм у меня сейчас? И что за узел желания, больно отягощающий мой низ живота?       Я чувствую у уха чужое дыхание — тяжёлое, прерывистое, свистящее, словно проходящее через ржавый заслон. Даю себе вольность вторым поцелуем собрать оставленную мной влагу, чтобы следующим шагом отстраниться и взглянуть за ответом в чужие глаза. С каким-то странным тяжким трудом мне удаётся на секунду отлипнуть от тёплого тела — только сейчас я поняла, настолько сильно замёрзла, — но уже во вторую я оказываюсь в ещё более крепком и жарком объятии, полностью состоящем из касаний.       Ладонь одна на моём бедре, вторая удивительно по-хозяйски расположилась на пояснице, прижимая меня ещё ближе и сильнее к податливому, принимающему мою форму, телу Алисы. Наглое острое колено через джинсу шорт и её комбинезона удивительно точно попадает в мою цель желания — и вскрикнуть от удовольствия мне мешает лишь поцелуй, перекрывший последние мои возможности для движения.       — Алиса?       Единственно реальное, что возможно мне произнести. И глаза, с которыми мне приходиться столкнуться, горят неконтролируемым огнём желания, похоти и остервенелой злобы. Девушка двусмысленно ухмыляется, сильнее мажет ногой мне по промежности — я подаюсь вперёд на крепкое тело и пальцами зарываюсь в мягкие локоны, стараясь удержать в себе трепет всего организма — и, приблизившись к уху, шепчет как мантру:       — Я согласна, если только моё настоящее имя будет вылетать с твоих губ. Тебе повезло, ибо оно такое же простое, как и это ебучее Алиса, и запомнить его нетрудно. — Девушка отрывается от двери и, поддерживая меня в вертикальном положении, ведёт решительно к близ находящемуся в гостиной дивану. И только тогда, когда моя спина больше не ощущает тепла хлопка свитшота, а хрупкими лопатками чувствует пронизывающий холод кожи, она с задором заканчивает: —Айлиш. Зови меня только так.       И толчок. ***       13:57, приложение «Убер».        Перечислено чаевых: 250$.       «За "само очарование"».