август
Скинув верхнюю одежду, Киришима разувается, небрежно бросая кроссовки в прихожей, и проходит в квартиру. Валится от усталости на диван. Очередной рабочий день заканчивается ничем — поимка одного злодея сменяется поимкой другого, третьего, пятого, но они все никак не могут добраться до верхушки банды, терроризирующей окрестности. Иногда Киришиме думается, что лучше бы на его место позвали кого-то с мозгами, а не мускулами — Бакуго, например, в два счета бы вычислил, кто стоит за кучкой головорезов, которых Эйджиро ест на завтрак последние полгода. Образно выражаясь, конечно. Полежав еще несколько минут, он достает телефон. В лайне его ждут куча непрочитанных сообщений — от Мины, Каминари, Серо. Спрашивают, как у него дела, интересуются работой. В групповом чате бессмысленные голосовые и глупые фотки: смазанные селфи, чья-то полуголая задница, мемы с волками, все как всегда. Киришима лениво отвечает на полученные сообщения, шлет в чат несколько своих фоток, затем пролистывает список диалогов в конец и задумчиво смотрит на тот, что обновлялся последний раз недели три назад. Прочитанное «Хэй, Бакуго! Как жизнь?» до сих пор висит без ответа. Занят, наверное — в Токио дел всегда хватает. Вздохнув, он сворачивает лайн, поднимается с дивана и в четыре шага пересекает комнату, чтобы открыть кухонный шкафчик. В тарелку наливает молоко, от души сыплет хлопья, садится за маленький стол у окна, взглядом окинув светлые стены крохотной квартиры-студии. Он живет здесь уже почти шесть месяцев, и все никак не может обвыкнуться. Вроде бы вся необходимая мебель есть, плакаты Алого Бунтаря вносят некий уют и напоминают о доме, коллеги на новоселье подарили какое-то растение в горшке (Киришима за ним честно старается ухаживать, но получается не очень), даже новая боксерская груша стоит в углу — не тащить же сюда свою старую. И все равно кажется, будто чего-то не хватает. Хмурый ливень неравномерно барабанит по оконному стеклу. В пятый раз за эту неделю. Киришиме совсем не одиноко. И уж тем более не скучно — с его-то профессией не заскучаешь. Что ни день, то новая битва; в домашнюю аптечку он заглядывает чаще, чем в холодильник. Но не жалуется — благодарен. Такой шанс! Не каждый день тебя, еще юнца зеленого, приглашают на работу в одно из крупнейших агентств Саппоро, где уровень преступности в последнее время бьет все рекорды, да еще и квартиру оплачивают. Опустевшая тарелка отправляется в раковину, где ее ждет гора других таких же. Вымыть посуду Киришима в очередной раз решает «завтра». Следующее утро (как и все предыдущие) начинается с пробежки. Наспех одевшись и разглядывая тяжелые облака, Киришима надеется, что успеет вернуться до того, как опять хлынет дождь. Красные волосы и такая же красная ветровка — единственное яркое пятно среди угрюмых блоков жилых кварталов и темного неба. Свежий ветер нещадно треплет неаккуратный пучок на затылке, и Киришима затягивает его потуже, чтобы пряди не выбивались и не лезли в глаза. Сжав поплотнее губы и вдыхая резкий, почти пьянящий воздух через нос, Эйджиро в который раз пробегает по ставшим уже привычными однообразным и полупустым в утренние часы улицам. Подошвы его кроссовок то и дело встречаются с разбросанными тут и там лужами. За серыми коробками зданий в туманной дымке еле виднеется кажущаяся неприветливой в пасмурную погоду Мойва. Она по-хозяйски возвышается над городом, и Киришима почему-то чувствует на себе ее осуждающий взгляд. «Хоккайдо — северная жемчужина Японии», гласит один из выцветших билбордов. На полпути к дому его все же настигает ливень. Прятаться от колючих и злых капель приходится в ближайшем минимаркете, где без особого интереса Киришима разглядывает полку с прохладительными напитками, затем все же выбирает апельсиновую газировку. В кармане спортивных штанов несколько раз подряд вибрирует телефон. Яойорозу Момо пригласила вас в групповой чат «Онлайн-встреча А класса». С воодушевлением Киришима открывает лайн — бывшие одноклассники с подачи Момо уже вовсю выбирают удобное время для группового звонка в зуме. Договориться получается не сразу: Тодороки с Мидорией в командировке в Европе и просят учитывать разницу во времени, Джиро с извинениями пишет, что из-за репетиций может присоединиться только в пятницу и во вторник, Токоями вообще не может найти ни одного выходного в своем плотном графике. На бесконечный поток сообщений Киришима смотрит с какой-то слишком уж широкой улыбкой, забыв совершенно, что стоит на кассе с бутылкой газировки. — Платить будете или как? — скучающе спрашивает парнишка-продавец, надувая небольшие пузыри из жвачки. — А… да, конечно, — спохватывается Эйджиро и прикладывает карточку к терминалу. Телефон не прекращает вибрировать. Несколько минут (и уговоров Токоями выделить пару часов свободного времени) спустя им все же удается выбрать удобную для всех дату — вечером в субботу; Джиро обещает подстроиться. Киришима зачем-то пересчитывает плюсики в чате и не досчитывается одного. «Бро! Го на онлайн-встречу с нами», пишет он Бакуго, который в сеть заходил позавчера. И на ответ особенно не рассчитывает, но тот вдруг приходит моментально. «нет» «Да ладно тебе! Сто лет же не виделись» Ливень на улице внезапно прекращается, а это сообщение снова остается неотвеченным. Киришима не удивлен. Но улыбка не сходит с его лица, когда он выходит из минимаркета, когда пересекает усеянный редкими деревьями парк, когда поднимается по лестнице на свой этаж. А у входа в квартиру все же пишет: «Надеюсь, увидимся в субботу». До выходных время пролетает незаметно — для Киришимы все дни уже давно слились в какую-то единообразную вереницу патрулей, отчетов, тренировок, редких походов в магазин и кое-как приготовленных ужинов в тихой кухне. В пятницу он впервые за все время возвращается домой с настроением, которое можно описать как чуть лучше, чем никакое. Прибравшись в квартире и вымыв наконец всю посуду, вечером субботы он ищет в шкафу футболку поприличнее, наливает себе зеленого чаю и садится с одолженным на работе ноутбуком на диван. Через пару минут на экране один за другим начинают появляться разноцветные прямоугольники: Урарака в розовом свитере машет в камеру, лучезарно улыбаясь, Токоями, судя по дрожащему изображению, едет куда-то на такси, Каминари, Серо и Ашидо втроем устроились на полу в чьей-то квартире, шутливо толкаясь (и нет, у Киришимы совсем не ноет сердце при виде этой картины), Мидория и Тодороки звонят с одного телефона — позади них виднеется ясное голубое небо и кусочек какого-то помпезного архитектурного сооружения. Постепенно подсоединяются остальные бывшие одноклассники, но на них Киришима уже не смотрит. Все его внимание приковано к темному прямоугольнику внизу экрана, и уголки губ сами собой ползут вверх, потому что: светлые волосы, нахмуренные брови, ничего не выражающее лицо. Бакуго с ногами сидит на компьютерном стуле, обхватив колени обеими руками. Такой до боли знакомый и вместе с тем непривычно домашний. Киришима бы прям сейчас к нему завалился с просьбой помочь с английским, да только вот они уже не школьники, и вряд ли еще когда-то вместе будут заниматься уроками. Да и расстояние между ними — уже не тонкая стенка, разделяющая соседние комнаты. Легкую горечь Эйджиро прячет от самого себя за теплыми воспоминаниями — их у него за три года дружбы с Бакуго накопилось предостаточно. — Все в сборе? — слышится откуда-то голос Ииды. В ответ — нестройное «Да» с сильными запозданиями у Джиро и Аоямы. — Чья это грудь в черной футболке? — вопит Минета, затем приглядывается и кривится: — А, это Киришима. — Ой, сори, ребят, сейчас поправлю, — Киришима приподнимает экран повыше, чтобы было видно его лицо. И не может удержаться: — Бакуго, подключился все-таки! Тот лишь цыкает в ответ и отводит взгляд. Вместо нормальной встречи у них, конечно, получается какой-то беспредел. У кого-то что-то хрипит, скрипит, где-то слышно уличный шум и гудки проезжающих мимо машин, Каминари не может перестать баловаться фильтрами, Кода хрустит чипсами, Джиро несколько раз выкидывает из конференции из-за неустойчивого соединения, Минете выключают звук за непристойное поведение, и на фоне этого всего Оджиро терпеливо рассказывает Хагакуре, как у него дела. Киришима особо не слушает и пытается смотреть на два прямоугольника одновременно: в одном из них Ашидо и Серо о чем-то тихо переговариваются и тихо смеются, совсем не обращая внимания на кошачьи уши и маски инопланетян, которыми чересчур увлекся сидящий рядом Денки, в другом Бакуго, все так же с ногами сидя на стуле, что-то листает в телефоне. Эйджиро зачем-то фоткает экран своего монитора. — Деку-кун, а вы где? — интересуется Урарака. — В Барселоне! — Мидория медленно вращается вокруг своей оси с телефоном в руках, чтобы все успели рассмотреть окружающую их с Тодороки местность. — Тут красиво. А как там на Хоккайдо, Киришима-кун? — Ох, ну… тут холодно и дождь идет не переставая, — смеется Киришима. Затем кто-то предлагает сыграть в Among Us, и они проводят там бурных пару часов, чудом не перессорившись. Ближе к девяти вечера, извиняясь, отключается Токоями, вслед за ним — Урарака с Хагакуре, еще немного погодя — Яойорозу, Аояма и Джиро. В конце концов остаются только Киришима, Бакуго и Каминари с Ашидо и Серо. Впятером они слушают включенный Хантой лоуфай плейлист и болтают о всякой ерунде: комиксах, еде, рабочих буднях, и даже Бакуго изредка вставляет какие-то комментарии. Почти цензурные. Глядя на мирно задремавшего на полу Каминари, Киришима думает: как же сильно их сейчас ему не хватает. Но вслух не произносит. Говорит только: «Вы у меня самые лучшие» и улыбается так широко, как может. В ответ ему — две теплые улыбки, неизменно хмурый взгляд и негромкое посапывание. Вскоре Мина и Серо, подмигивая, отключаются. Киришима и Бакуго остаются одни в конференции. Эйджиро кусает губы, ощущая внезапно некоторую неловкость. Учеба в академии их очень сблизила, но близости этой он сейчас (как и последние несколько месяцев) не чувствует. Не знает даже, что сказать или спросить. Фигня какая-то. Не первый год же знакомы. Бакуго внезапно спрашивает сам: — Ну че? На этот максимально неконкретный вопрос Киришима легко находит ответ: уже научился понимать, что за ним и еще десятком таких же кроется. — Да норм все, потихоньку. — Алые глаза смотрят на него изучающе. — А у тебя? — Сойдет. — Игноришь меня в лайне. Бакуго фыркает. — Будто у меня есть время с идиотами переписываться. — Ауч. А на звонки в зуме, видимо, время есть, — поддевает Киришима с хитрой улыбкой. — Киришима, не беси меня, — рычит Бакуго, но в голосе его не слышно раздражения. — Как тебе Токио? Вопросы один за другим плавно перетекают в рассказы, и Киришима слушает и не может наслушаться — так хорошо ему сейчас. Он узнает, что Токио Бакуго совсем не нравится: шумный, грязный, на улице поклонники прохода не дают, что в арсенале у него целых три новых приема («Тупому Деку и не снилось такое») и что в агентстве он — первый по раскрытию дел; Киришима улыбается гордо. А как иначе? Знает, что похвала ему не сдалась, но все равно показывает большой палец. И в ответ делится своими успехами. О своих отношениях с Хоккайдо, которые пока не складываются, Эйджиро не рассказывает. Ни к чему. Они болтают до самой ночи, но спать и не думает никто идти. — Может, фильм посмотрим? — предлагает Киришима. — Че? Как? — Ну как в старые добрые. Только каждый у себя включит. — Хрень какая-то. Ты на часы смотрел? — Да давай, весело будет. Завтра ж выходной! — Не выспишься, придурок! — О-о, да ты обо мне заботишься! Чувак, так приятно! — веселится Киришима. Бакуго закатывает глаза, сквозь зубы цедит: — Включай уже. Они смотрят «Чудо-женщину», и Эйджиро без умолку восхищается ее смелостью и силой, внутренней и физической. — Блин, ну она! Богиня! — вставляет он каждые пять минут. — Да ты задрал уже с ней, дай фильм посмотреть. — Извини-извини. — Киришима смолкает на пару секунд, чтобы затем снова воскликнуть: — О, гляди, че творит! Мощь! Нет, ну как хороша! — Киришима! — Молчу, — смеется. Киришиме совсем не одиноко. И уж тем более не скучно — Бакуго по ту сторону экрана на него смотрит с едва заметной ухмылкой.ноябрь
— Какое молоко взять? Это или это? — Киришима поочередно тыкает пальцем в красную и зеленую этикетки. — Ты мне реально сейчас позвонил ради этой херни?! — орет ему в динамик одетый в геройский костюм Бакуго, затем говорит уже чуть тише: — Зеленое. И срок годности проверь, дубина. — Спасибо, бро, — сияет Эйджиро и завершает видеовызов. Он уже пятый раз за две недели звонит Бакуго, и все пять раз тот неизменно отвечает. Иногда гудки приходится считать около минуты, иногда Киришима не успевает их даже услышать, но результат всегда один: он перед собой видит недовольное лицо или слышит в трубке отборную ругань. И если не звонит, то пишет, и ответа ждет, самое большее, пару дней. После онлайн-встречи в зуме с ним почему-то стало намного проще связаться, и Киришима не знает, кому сказать спасибо за это — Яойорозу, самому Кацуки или вселенной. В понедельник он спрашивает: «Бро, какие планы на день?», через полчаса получает «размазать по асфальту парочку уродов. у тебя?» и в ответ отправляет простыню о том, как у него дела на работе, сколько документов нужно заполнить, в какой магазин сходить и как много носков постирать. Зарабатывает подзатыльник от главы отдела и откладывает телефон с виноватой улыбкой, но уже спустя пару минут во все глаза разглядывает лаконичное «успехов» на заблокированном экране. В среду честно пишет: «Да поел я», в воскресенье — с телефоном в руках скачет по неуютному хвойному лесу за городом, куда его вытащили на прогулку товарищи по службе, и уверяет: «Тебе бы тут понравилось, Бакуго!» Они никогда до этого не переписывались так много и уж тем более не звонили друг другу — не было нужды: и так чуть ли не каждый день проводили вместе. Киришима вспоминает дни в академии с улыбкой и ловит себя на мысли, что ему хочется отмотать немного время вспять, чтобы вновь вдвоем тренироваться до изнеможения и обедать бок о бок в столовке, хотя рядом свободных мест полно, делать домашку под строгим надзором и каждый раз, допуская хоть малейшую ошибку, слышать гневное «Жопу надеру!» Ничего из этого не заменит простая переписка в мессенджере, но все равно он жадно вчитывается в каждое полученное сообщение и подолгу разглядывает редкие фото кулинарных шедевров Бакуго или настолок, в которые он играет с Каминари, Ашидо и Серо. А если новых сообщений нет, Киришима полночи перечитывает старые. В агентстве наконец нападают на след главаря преступной группировки, и в один из особенно ненастных дней Киришима с напарниками продирается сквозь хорошо обученных шестерок, мастерски владеющих своими причудами, чтобы положить конец торговле оружием в порту Исикари. Невзирая на косые струи порядком надоевшего дождя, ловко уклоняется от кулаков двухметрового громилы и одним ударом лишает чувств противника мощнее его самого. Помогает команде скрутить босса (получается не с первого раза: негодяй пристрастился к наркотику, усиливающему способности), и под одобрительные возгласы подоспевших зевак его передают местной полиции. Хоккайдо не благодарит — лишь насылает бурю посильнее. В награду за раскрытое дело их отправляют в онсен у подножия невысоких гор — оздоровиться, расслабиться и прогуляться по долине Дзигокудани, где воду, согласно преданиям, кипятят сами демоны. Суровая красота острова скорее настораживает, чем вызывает восторг, но Киришима все же делает несколько удачных снимков Адской долины и бескрайних заснеженных вершин и отправляет Бакуго. В ответ получает один-единственный эмоджи большого пальца вверх. Когда приходит зима, погода становится еще более жестокой, и от пробежек Киришима решает воздержаться. Со скуки он лезет в тиндер и даже находит в себе решимость для нескольких свиданий, но ни одно из них не заканчивается с намеком хоть на какое-то продолжение, даже платоническое. Его по привычке тянет на знакомства с людьми, на которых равняться хочется в восхищении. Девушки и парни из тиндера не такие — они просто хорошие и милые. Не восхитительные ни разу. В автобусе, после очередного неловкого прощания у дверей кофейни, Киришима открывает лайн. Бакуго был в сети вчера. «Я ску…» печатают пальцы, но стирают почти сразу же. В груди расползается непрошеная глухая тоска по Мусутафу. По шуршащим под ногам листьям у ворот академии. По приглушенному свету в коридорах общежития. По долгим вечерам у телевизора и ощущению теплого плеча рядом. По совместным тренировкам. По низкому голосу и пронзительному взгляду. По победной улыбке, свойственной лишь ему. Дома, не поужинав и не раздевшись толком, Киришима несколько часов самозабвенно отрабатывает удары на боксерской груше. Хоккайдо смотрит сквозь вечернюю дымку загадочно и шепчет ветру, чтобы дул потише. Однажды ночью он все-таки пишет: «Вот бы с тобой увидеться», а потом долго изучает цены на самолет или поезд до Токио и решает, что остаток месяца либо будет есть камни, либо никуда не поедет. Гуглит зачем-то расстояние от Саппоро до столицы — долгих восемьсот тридцать два километра. Стеснительное рассветное солнце негромко стучится в окно кухни и сразу же исчезает, напуганное: его прогоняют тяжелые багровые тучи.декабрь
За перевыполнение плана Киришиме дают несколько дней отдыха на этой неделе. Хорошей новостью он спешит поделиться с Бакуго, в очередной раз оторвав его от каких-то дел видеозвонком. — Ты хочешь, чтоб я тебя похвалил или че? — сдвинув брови, Бакуго недовольно смотрит в камеру. За спиной у него суета: мимо пробегают какие-то люди, разрывается стационарный телефон и откуда-то слышно печатающий принтер. Киришима хохочет: — Было бы неплохо! — Обойдешься, — отрезает Бакуго. — Расскажи хоть, как дела-то у тебя? Давно не созванивались. — Ты мне позавчера дважды звонил, придурок. — Вот и я говорю: давно не созванивались! — Эйджиро довольно ухмыляется. — По существу что-то скажешь сегодня? — Рад тебя видеть, — не лукавит. Безумно рад. — Иди уже займись чем-то полезным, — фыркает Кацуки и отключается. Киришима не может перестать улыбаться. Он кнопку вызова готов хоть каждый час нажимать, ведь знает же: Бакуго не пошлет, не скажет, что заколебал уже названивать… ну, может, наорет немного, но это даже забавно будет. Они особо не здороваются и не прощаются, просто начинают всегда разговор так, словно виделись этим утром и еще увидятся тем же вечером. Словно и нет между ними сотен километров. На следующий день, закончив патрулировать порученный ему квартал, Киришима неспешно бредет домой по оживленным улицам одного из восточных районов Саппоро. В кармане куртки болтается холодная банка пива. Впереди — несколько дней заслуженного отдыха, в которые он планирует заниматься примерно ничем. Может, сходит пострижется — а то волосы уже прилично отросли, может, тупо пролежит все три дня на диване, залипая в тиктоке, или попинает грушу. А может, случится чудо какое, но это вряд ли. Однако чудо и вправду случается. Бакуго [19:37] JL507 Вы [19:37] Это что? Бакуго [19:37] номер рейса Бакуго [19:37] встречать завтра будешь Вы [19:38] Чего??? Киришима пялится неверяще несколько секунд в экран. Перечитывает один раз, другой. Моргает. Еще раз перечитывает. Одной частью сознания пытается постичь смысл написанного, другой спешно гуглит номер рейса и чуть не роняет телефон: самолет прилетает в половину одиннадцатого утра. Бакуго, какого хрена? Он приезжает завтра. Бакуго. Завтра! Все еще не осознавая происходящее, Киришима надраивает квартиру до блеска, а в ночных сумерках ворочается с боку на бок, не в силах уснуть. Аэропорт встречает его шумной толпой прибывающих и улетающих путешественников, пластилиновым запахом бургеров из кафешки неподалеку, иностранной речью и громким детским смехом. В зале прилета Киришима в непонятном волнении стучит носком кроссовки по наливному полу и не сводит глаз с информационного табло; напротив рейса JL507 Токио — Саппоро загорается надпись: «Совершил посадку». Стеклянные двери, ведущие в зал ожидания, бесшумно разъезжаются. Эйджиро напряженно вглядывается в разномастную толпу, пытаясь отыскать знакомую фигуру, и когда находит, то сердце его вдруг пропускает удар. Или два. Киришима не считает — летит навстречу. У Бакуго за плечами рюкзак и небольшая сумка в руках. Высоко вздернутый подбородок, на лице — черная маска, последней модели эйрподсы в ушах. Киришима до смешного жадно сжимает его в крепких объятиях. И в этот раз не сдерживается: — Я скучал, — выдыхает ему куда-то в плечо. — Жрать хочу, пойдем уже. Киришима смеется. Холодным зимним утром Бакуго привозит с собой солнце. Поначалу оно не спешит знакомиться — то украдкой выглядывает из-за пастельно-голубых домов, то прячется за верхушками хвойных деревьев, причудливые узоры рисуя на вымощенных новенькой плиткой тротуарах. Но от самого аэропорта до дома солнце следует за ними по пятам, и когда Эйджиро оглядывается, оно робко трогает его за раскрасневшиеся на морозе щеки. С непривычки он щурится и прикрывает лицо рукой, но сразу же ее отдергивает, будто сам себе мешает рассмотреть что-то. (Кого-то?) — Ну, э-э… вот. Располагайся, — неловко мнется Киришима в коридоре своей же квартиры. Бакуго, в отличие от него, излишней скромностью не страдает и принимается раскладывать везде свои вещи. Вот уже его куртка висит рядом с Киришиминым пуховиком, вот он кладет рюкзак на пол рядом с диваном, вот снимает толстовку и аккуратно вешает ее на спинку стула. Эйджиро как-то отстраненно думает: его маленькой студии не хватало именно этого. Бакуго тем временем уже заглядывает в холодильник. Оттуда на него смотрит одинокая пачка полуфабрикатов. — М-да. И как ты еще с голоду не сдох, — ворчит он. — Ну извини, ты предупредил бы, что приедешь, я б нормально закупился. — Я и предупредил. — Бро. Меньше, чем за сутки, — скрещивает на груди руки Киришима. — Сейчас в магазин пойдешь. Душ где? Оставив Кацуки смывать с себя дорожную пыль, Киришима покорно идет в магазин с длиннющим списком продуктов, а когда возвращается, шурша пакетами, Ашидо присылает ему в лайн какую-то статью месячной давности. Статья длинная. Она полностью посвящена Бакуго и его самоотверженному спасению попавшего под оползень автобуса, полного дошкольников. В одиночку. «Юный герой уберег всех пассажиров от гибели, но сам получил серьезные травмы», пишет автор. Есть и фотографии: от разломанного гигантскими кусками горных пород асфальта и в лепешку смятого автобуса у Киришимы внутри все сжимается, а при виде Бакуго, из-под завалов выбирающегося с маленькой девочкой на руках, он и вовсе перестает дышать. Вся правая сторона его тела покрыта грязью и пропитана кровью, костюм разорван в хлам, левая нога чуть согнута, словно сломана, и он не может на нее лишний раз опереться, но — девочка в его руках в целости и сохранности. Плачет и цепляется ручками за то, что осталось от его комбинезона. И сколько еще таких девочек он бережно руками, которыми предпочитает творить взрывы, вытащил из этого ада? У Киришимы кружится голова. Оползень сошел в какой-то небольшой деревушке под Шизуокой с населением в полтора человека, да еще и никто не погиб, поэтому неудивительно, что он ничего не видел в новостях. Но блин, кое-кто мог бы и сказать. Дверь из ванной распахивается, и Эйджиро тут же подскакивает к свежему, пахнущему «силой угля» Бакуго (другие гели для душа Киришима не признает) и пихает в нос ему телефон: — Бакуго! Почему ты об этом не говорил? Черт, как же мужественно! — кричит он и чуть кулаком себя в грудь не бьет, захлебываясь в гордости и восхищении. — Че там? А, личинусы. Пф, — безразлично бросает Бакуго, вытирая мокрые волосы полотенцем. — Да в смысле «Пф»! Это ж невероятно! Кто б еще так смог? — продолжает нахваливать Киришима, затем вспоминает: — Кстати, сам-то ты как? Тут вот про травм… — Хорош болтать, с обедом помоги лучше. Киришима умолкает, но загоревшееся в душе волнение не утихает никак. Кто там говорил, что Бакуго героем не стать из-за чрезмерного эгоизма и презрения к другим? Эйджиро каждому эту статью по почте отправит, в любую точку мира. Получите, распишитесь. Наскоро приготовив в четыре руки обед и заодно ужин (Киришима, скорее, мешает, чем помогает), они садятся за стол — такой маленький, что их колени под ним постоянно сталкиваются, но никому это особенно не мешает. Наоборот — приятно, думает Киришима. Затем спрашивает: — А чего вдруг приехал внезапно? — Тебя, придурка, кормить, а то не ешь ни хрена. Жуй давай, — ногой пинает его Бакуго несильно, а у самого кончики ушей — Киришима своим глазам одновременно верит и не очень — чуть порозовевшие. — Очень вкусно! — нахваливает он, и на душе тепло, даже жарко: Бакуго ведь рядом. Как только узнал, что у Киришимы выходные, сразу прилетел, без лишних слов. Может, отгул даже взял. Ради него специально. — Надолго ты? — Послезавтра обратно. Остаток дня они проводят в городе: долго гуляют по заснеженному парку Одори, который встречает их веселой подсветкой и бесчисленными палатками с уличной едой, и Киришима, бывавший тут уже раз сто, впервые с удивлением замечает, что местная телебашня — практически полная копия Эйфелевой, за исключением, пожалуй, размера. Лепят зачем-то снеговика, но закончить не успевают: катающиеся на санках детишки, хохоча, на полной скорости сшибают случайно снежного товарища, и он рассыпается на глазах у вмиг разозлившегося Бакуго. «Убью спиногрызов!», орет он, снимая перчатки и ругаясь на мороз, но Киришима уже тут как тут — оттаскивает его от ничуть не испугавшихся сорванцов, извиняясь со смехом. В Саппоро сегодня как-то по-удивительному уютно. Несмотря на холод, на улице благодать — светлое небо рисует вдали легкие облака, солнце, перед тем как уйти спать, обнимает деревья, редкие снежинки цепляются за одежду. Горячий пряный чай, который Кацуки покупает у приветливой старушки, приятно согревает замерзшие ладони. Хоккайдо встречает Бакуго благосклонно — намного более радушно, чем Киришиму когда-то. Целует его бледные щеки, оставляя на них легкий румянец, ласково треплет по голове — волосы выбиваются из-под шапки. Киришима не может налюбоваться. И все необъяснимые чувства перестает прятать где-то в глубине себя. Говорит чуть невнятно — от смеха и студеного воздуха дыхание сбитое: — Мне с тобой так хорошо. Ответную улыбку Бакуго прячет под шарфом, но не слишком усердно. Под вечер Киришима затаскивает его в музей пива, где они дегустируют разные сорта, и кивает с видом ценителя, хотя сам только полчаса назад узнал, чем отличается лагер от стаута. Щеки у них обоих красные совсем, на этот раз от хмеля, а у Бакуго — еще и кончик носа. Киришима решает, что в жизни ничего очаровательнее не видел. Вдоволь напробовавшись хмельных напитков, он смотрит на часы. — О, успеваем еще! — Куда? — А вот увидишь, — заговорщицки подмигивает Эйджиро. Вскоре они едут по канатной дороге к обсерватории на самом верху немилостивой прежде Мойвы. Сегодня она вся искрится в городских огнях, манит, шепчет. Обещает быть дружелюбнее. Киришима прижимается носом к стеклу кабинки, наблюдая за медленно удаляющимся Саппоро, и думает, что готов дать Хоккайдо второй шанс. Со смотровой площадки плечом к плечу — как и тогда, на выпускном — они любуются видом на вечерний город и его окрестности, иссиня-черным небом, на котором не видно ни звезды, тускло блестящим в лунном свете заливом Исикари на фоне массивных гор вдали. Их снежные вершины хочется потрогать руками. — Нормально тут, — говорит Бакуго, вглядываясь в сверкающую темень. — Ага… наверное, — улыбается Киришима, поворачиваясь к нему, и глаз с Кацуки не сводит уже. И в ответном спокойном взгляде, во внезапном приезде, в приготовленной утром еде, в уютных, как и прежде, прогулках, в редких улыбках, адресованных лишь ему, Эйджиро чувствует: Бакуго тоже скучает. Затем делает вдох едва слышно и уверенно переплетает их пальцы. Вот так просто. Бакуго отворачивается, ни слова ни говоря, но ладонь Киришимину сжимает покрепче. Почти как в Камино, но — во много раз лучше. Домой возвращаются поздним вечером. По всему телу разливается сладко-терпкая усталость, и огнем горит удовольствие от проведенного вместе дня. И впереди еще два таких же. Киришима чувствует себя самым счастливым на свете. И совсем немного — влюбленным. После ужина лежа на диване смотрят тикток; Бакуго держит телефон, а Киришима ему в шею смеется, когда попадается что-то забавное. (Определенно этого не хватало.) С Бакуго рядом, несмотря на его взрывной характер, хорошо просто до ужаса. Слова доброго не скажет, но от всех его действий заботой веет: еды наготовил на неделю вперед («Чтобы жрал нормально, а не дрянь эту покупную»), перед каждым выходом на улицу шапку ему в руки пихает, будто Эйджиро подросток, бунтующий против системы и теплой одежды в том числе, днем вот чаю горячего ему купил, и сейчас плечом будто бы невзначай дергает, чтобы Киришиме лежать было удобней. Они друг к другу во всех смыслах так близко, что неясно, где заканчивается один и начинается второй. От таких ощущений голова идет кругом, и в телефон Эйджиро уже совсем невнимательно глядит, забывая над тиктоками смеяться. — Ты там уснул, что ли? — А? Да так, задумался. — Спать давай, завтра вставать рано. Киришима знает, что спорить бесполезно. — Ладно, — вздыхает, а затем поджимает губы, сдерживая улыбку: — Блин, Бакуго, а футона нет у меня, — в голосе сквозит плохо прикрытая радость. Тот и бровью не ведет. — Ну подвинешься, значит. Они не впервые спят в одной постели, но именно этой ночью перед тем, как заснуть, долго всматриваются в лица друг друга, словно не виделись тысячу лет. Тяжелым флером нависшее над ними расстояние — и временное, и пространственное — Киришима так и ощущает. Бакуго засыпает первым, а Эйджиро еще долго разглядывает почти зажившую царапину под его правым глазом. Просыпается он от звуков скворчащей яичницы — спросонья наблюдает, как Бакуго засыпает специи в сковородку, потом, выключив плиту, наливает из френч-пресса (и где его нашел только? Киришима эту штуку впервые видит у себя в квартире) крепкий кофе. В светло-серых штанах и свободной футболке, стоя посреди залитой утренним солнцем кухни, он выглядит еще домашнее, чем во время той онлайн-встречи в зуме, и Эйджиро вдруг чувствует, что с удовольствием прижался бы к его теплой спине и стоял бы так до конца времен. — Доброе утро, — зевая, говорит он. Бакуго салютует ему кружкой. После завтрака они отправляются на горнолыжный курорт неподалеку от Саппоро, где Бакуго сразу тащит его на черную трассу, невзирая на протесты. — Чувак, да я последний раз на лыжах года два назад стоял! Дай хоть разок на красной прокатиться! — Мужик или нет? — Мужик! — Значит, идем на черную. Невысокие горы приветственно расступаются перед отдыхающими, красуясь своими поросшими леском склонами. Трасса для любителей экстрима петляет по неровному слою снега и исчезает за поворотом у опушки. У спуска Киришима с непривычки возится с лыжным креплением дольше обычного; Кацуки не помогает — уже пристегнул себя к сноуборду и смотрит на его попытки совладать с ботинками скептически, но ждет терпеливо, когда Эйджиро закончит. — Готово! — Кто последний, тот лох, — хищно улыбается Бакуго и стремительно съезжает вниз. Трасса длинная и очень извилистая, практически не утрамбованная, но он мастерски по ней катится, лихо объезжая препятствия, словно уже раз двадцать с этого склона спускался. Киришима в своих навыках не так уверен, поэтому съезжает осторожно, но то и дело отвлекается на рассекающего снежную гладь Кацуки — засматривается, как он ловко поворачивается, как разгоняется, когда позволяет трасса, как круто тормозит, и снег во все стороны летит из-под сноуборда. Красиво. У него самого на лыжах получается не так и плохо — не прошли даром поездки в горы с Бакуго. Киришима до сих пор помнит, как тот его впервые провести с ним выходные пригласил в новогодние праздники. Сердце чуть из груди не выпрыгнуло от радости. Они спускаются по склону на укромную полянку, с которой открывается прекрасный вид на укутанные снегом бурые холмы и побережье Японского моря, шумящего далеко внизу; Бакуго всего на несколько секунд, но приезжает первым. — Ха! Лузер, — ухмыляется он, отстегивая доску, и тут же по колено проваливается в рассыпчатую снежную белизну. — Сука! Киришима хохочет и бежит к нему, чтобы помочь подняться, но цепляется одной лыжей за другую и, не удержав равновесия, падает прямо на него. Вместе они заваливаются в сугроб; у Киришимы снег в глазах, в ушах, везде, у Бакуго, судя по трехэтажным ругательствам, тоже — он под весом чужого тела лежит как ни в чем не бывало и руками в перчатках вытирает мокрые щеки. Эйджиро с колотящимся сердцем на него смотрит сверху вниз, и думает: если не сейчас, то когда? — Ты мне нравишься, Кацуки. — Да ладно, — фыркает тот в ответ — а у самого в глазах разгорается пламя — и за плечи Киришиму хватает. Вот уже Киришима под ним на снегу лежит, приоткрыв рот и дыша прерывисто, а Бакуго наклоняется медленно все ниже и ниже. Взгляд у него крайне серьезный, но на удивление ясный — брови не хмурит и дышит тоже чуть чаще. И последние пару сантиметров между ними стирает вдруг резко, целуя Киришиму в обветренные губы. Их первый поцелуй морозно-жаркий, осторожный и очень долгий. Киришима в прикосновениях Бакуго растворяется, от нежности плавится и тает вместе со снегом, обжигающим щеки, а под холодными губами на коже расцветают подснежники. Хоккайдо из-под полуприкрытых век подглядывает, веселясь, и выводит на прогулку солнце. Перед тем, как уйти, они тщательно отряхиваются, подбирают позабытый в снегу сноуборд и еще какое-то время любуются живописным пейзажем. Киришима фотографирует Бакуго на фоне белоснежных холмов и получившуюся фотку сохраняет в альбом «Избранное». С горы они спускаются на открытом подъемнике, и от чарующей красоты северной жемчужины Японии у Эйджиро захватывает дух. Солнце — везде. Впервые Киришима замечает его в улыбках проходящих мимо людей, в аромате хвои, в радостном лае собак, в задорно кружащихся в воздухе снежинках. А еще оно в прищуренных глазах, в коротких встопорщенных прядях волос, в кривоватой ухмылке, в сильном и уверенном взгляде. В нем. В Бакуго Кацуки. Киришима подставляет лицо ласковому ветру и не понимает, за что так не любил Хоккайдо раньше. Ближе к вечеру они снова отправляются к обсерватории на Мойве, чтобы встретить там закат, и весь путь до смотровой площадки держатся за руки. Галерея Киришиминого телефона пополняется еще десятком кадров фантастического сочетания городских огней и красно-оранжевого зарева с вкраплением сине-фиолетовых перистых облаков, таких мягких, будто нарисованных кистью искусного акварелиста. В квартиру они вваливаются ближе к полуночи уставшие очень, и в то же время — ничуть. Бакуго с Киришимы стягивает куртку, вовлекая в горячий поцелуй и обнимая за шею, и у того внутри влюбленность снова вспыхивает жгучим пламенем, которым нельзя не поделиться с тем, чьи руки тебя так сильно греют даже в самый непогожий день. С тем, кто в тебя влюблен в ответ. Все плохое и хорошее, черное и белое, вчерашнее и завтрашнее перестает для них существовать — остается лишь гулкое биение истосковавшихся друг по другу сердец, тепло крепких тел, рваное дыхание и полный обожания шепот: — Кацуки… Раскаленные пальцы настойчиво лезут под вязаный свитер, исследуя каждый сантиметр того, что скрыто под одеждой, бесстыдно расстегивают ширинку утепленных штанов, короткие ногти царапают мягкую кожу спины, живота, бедер, силясь дотянуться везде, где только можно. От поцелуев уже болят губы, но остановиться не в силах оба, и кажется, что если кончится разом на Земле весь кислород, дышать будут друг другом. Киришима засыпает и просыпается в объятиях Бакуго, до одури счастливый. Сквозь неплотно закрытое окно слышится тихое пение пробудившегося города: шуршат автомобильные шины, приветствуют друг друга люди, переливчато воркуют птицы. Эйджиро аккуратно разминает затекшую руку, боясь разбудить Бакуго, и все равно где-то над ухом раздается: — Не ерзай. Киришима поворачивается к нему лицом. — Кацуки? — М? — приоткрыв один глаз, вопрошает толком не проснувшийся Бакуго. Киришима смотрит на него с нежностью и боится, что из объятий его теперь не выпустит никогда. В этой жизни уж точно. — Давай сегодня никуда не пойдем. До самолета остается еще часов восемь, и они до самого обеда бессовестно валяются в постели. Киришима узнает о Бакуго много нового — настолько много, что вот-вот сойдет с ума — и ему тоже раскрывается охотно с таких сторон, о которых и сам не подозревал. А когда слышит исступленное «Ты охренительный», то целует его так сильно, что зубами нижнюю губу раздирает до крови нечаянно. Бакуго не злится — только заводится сильнее. Они увлекаются друг другом всецело, беспечно, отчаянно — и в аэропорт чуть не опаздывают: приезжают ровно за пятнадцать минут до начала посадки. Это и к лучшему, думает Киришима — к долгим прощаниям он не готов, а Бакуго их просто не любит. Ему и кивка головой хватает обычно. Приятный женский голос приглашает улетающих в Токио пройти к гейту. Киришима снова притягивает Бакуго в объятия, сквозь два слоя одежды чувствуя его тепло, и когда тот на его спине смыкает свои руки, по-детски просит: — Не уезжай. Бакуго стискивает его куртку на спине, говорит тихо: — Пусти. Вот такой он: ночью любит и мягко, и страстно, всего себя отдает, целует и кусает везде, каждую родинку и каждый палец с несвойственной ему нежностью гладит, но что на душе — не выдаст ни за что. Но Киришима его знает слишком хорошо, слишком долго, чтобы обижаться. Да и без лишних слов понятно, что их теперь связывает нечто намного большее, чем просто крепкая дружба. Киришима отпускает — не без усилий. И напоследок чмокает его в щеку по-быстрому. Бакуго улетает, оставляя после себя сладкий и легкий привкус первой любви. Следующие несколько недель Эйджиро проводит как во сне. На автомате ест, занимается домашними делами, дерется со злодеями, патрулирует предвкушающие праздники улицы, а перед глазами все равно стоит Бакуго в предзакатных лучах солнца, любующийся видом на Саппоро с Мойвы. Держащий его за руку. Киришима глупо, наивно ждет, что сейчас распахнется дверь ванной комнаты, и Бакуго босыми ногами по холодному полу прошлепает до плиты, чтобы ворча приготовить ему что-то такое, чего ни в одном ресторане не заказать. Или напишет ему в лайн, что соскучился и скоро снова приедет. Бакуго ничего такого не пишет. Но — звонит теперь сам, и Киришима в лепешку готов расшибиться, лишь бы успеть принять входящий вызов. Отличное, почти окрыленное настроение не укрывается ни от начальника, который хвалит его воодушевляющий настрой, столь полезный в геройской работе, и наказывает всем напарникам брать с него пример, ни от друзей: — Киришима-кун, ты такой счастливый в последнее время! — щебечет из телефона Ашидо, подперев рукой подбородок. — Наверное, что-то хорошее случилось? — Или приехал в гости кто? — с лукавой улыбкой влезает в камеру Серо, и Мина отпихивает его, смеясь. Эйджиро смущенно чешет нос, ничего особо не отрицая, но и в подробности не посвящая. Успеется еще. Под Новый год у него долгожданная поездка к родителям, а оттуда — в Токио. Накопленных денег хватило бы и на обратный билет, но он его не покупает; во внутреннем отделении рюкзака лежит рекомендательное письмо от агентства Саппоро. Виднеющиеся сквозь исцарапанное стекло иллюминатора неровные очертания побережья, спокойное синее море и подмигивающее в вечерних облаках солнце кажутся ему самой прекрасной картиной на свете. Киришима обещает когда-нибудь вернуться. Хоккайдо ласково смотрит вслед.