«...Я буду вызывать страх; и прежде всего на тебя —
моего заклятого врага, моего создателя — я клянусь обрушить
неугасимую ненависть. Берегись: я сделаю все, чтобы тебя
уничтожить, и не успокоюсь, пока не опустошу твое сердце
и ты не проклянешь час своего рождения».
Мэри Шелли, «Франкенштейн или Современный Прометей»
Шум стекающей с карнизов воды смешивался с мерзким повизгиванием ветра и размеренно-монотонным стуком дождевых капель — как будто вопреки законам природы в Хогсмид пришла не весна, а вторая осень. В людях, окружавших Бартемиуса Крауча, надежда на лучшее и так едва теплилась, а отвратительная погода только усиливала их тоску, боль и ужас перед происходящим. Над домами, как и шестнадцать лет назад, загорались оскалившиеся в зловещей ухмылке черепа, а авроры не успевали вылавливать преступников; кроме того, эта скверна начала пробираться и в само Министерство, а это требовало предельной осторожности. Министр Руфус Скримджер и Лионель Савиньяк, руководитель Департамента Специальных Исследований, все вопросы решали вдвоем, иногда привлекая Крауча. Новый Министр понимал, насколько важны и ценны в столь суровые времена люди, которым можно доверять — потому и вернул Бартемиусу Краучу отнятый госпожой Багнолд департамент правопорядка. Выявление и разоблачение пособников Темного Лорда в Министерстве отнимало едва ли не больше времени, чем рейды и обыски, и Бартемиус уже давно забыл, когда же он в последний раз ушел с работы если не вовремя, то хотя бы на час позже. Он аппарировал домой совершенно усталый и опустошенный, и сил хватало только на то, чтобы обнять жену и, свалившись в постель, уснуть. Неловко было перед Розмертой — ведь и у нее был сложный период, ей тоже приходилось нелегко, и сейчас она как никогда нуждалась в его поддержке. Слишком мало времени они стали проводить наедине, да и Розмерта выглядела на редкость измученной и отчаявшейся. Она не воевала, не искала Пожирателей, но это гнетущее состояние, в котором пребывало все магическое сообщество, невольно передавалось и ей. Бартемиус не мог не заметить, как же резко она переменилась за последние несколько месяцев. Уставшая, выгоревшая и словно напрочь утратившая интерес к жизни. Почти все выходные Бартемиус проводил на работе, но изредка он все же оставался дома, дабы уделить любимой немного внимания, и в эти дни она вроде бы немного оживлялась, но странная маска не исчезала с ее лица, она жила, действовала и говорила как во сне. Даже письма дочери из Хогвартса она читала со странным безразличием. Успехи Ариадны в Рунах, в Заклинаниях, приглашение от преподавателя Зелий на устроенную им вечеринку, — все воспринималось Розмертой одинаково равнодушно и отрешенно. Да и сама она будто являла собой тень себя прежней. Розмерта побледнела, осунулась, черты лица ее болезненно заострились, и она выглядела скорее бесплотным призраком, нежели живой страстной женщиной. В этот день она сидела на диване, поджав под себя ноги и завернувшись в плед, держа в одной руке бокал вина, в другой — последнее письмо Ариадны. В более спокойные времена это выглядело бы идиллично и безмятежно, несмотря на темноту и непогоду, но сейчас Розмерта была крайне напряжена, и это напряжение, как неведомые чары, витало в воздухе. Когда Розмерта прочла об отравленном ожерелье, которое подбросили одной из студенток в дамской комнате «Трех Метел», ее лицо перекосила мучительная гримаса. Розмерта с трудом дочитала это письмо — слезы застилали ей глаза и, падая на пергамент, превращали буквы в бесформенные кляксы. Барти держал ее похолодевшую руку в своей, массируя костяшки пальцев, пока ее ладонь не стала теплой, а безжизненная кожа не обрела нежный персиковый оттенок. Он покрывал поцелуями ее лицо, стирая следы слез, и она, совсем потерянная и беззащитная, прижималась к нему, пытаясь забыться, и через расшитый драконами атлас Барти почувствовал, как напряглись и затвердели ее соски. Тело выдавало ее даже сейчас, при кажущемся безразличии, и это был едва ли не единственный проблеск жизни в ней. И Бартемиус старался не допустить, чтобы эта маленькая искорка погасла — его ласки становились все более нетерпеливыми и откровенными, требующими завершения. Им обоим нужна была эта разрядка, и, чуть ослабив пояс, Барти высвободил из плена пестрой ткани маленькое точеное плечико и припал губами к холодной коже. Его ладонь легла на левую грудь Розмерты — после рождения дочери ее бюст стал немного пышнее, но не утратил ни соблазнительной формы, ни упругости. Продолжили они в спальне; вначале, лаская его, Розмерта выглядела по-прежнему заторможенной, отсутствующей, словно здесь находилась только ее телесная оболочка, а душа обитала где-то совсем далеко. В реальный мир она вернулась не сразу, и даже целовала она его как-то не так, без присущей ей страсти и пылкости. Но постепенно она расслаблялась и оживала в его объятиях, обвиваясь вокруг него и прижавшись к нему всем телом — неистово, страстно. Его пульсирующий член упирался ей в пах, и мягкая поросль у нее на лобке соблазнительно щекотала. Розмерта целовала его — возбужденно, влажно, не торопясь принимать его в себя, и в какой-то момент Бартемиус снова увидел и ощутил ее прежнюю. Настоящую. Чувственно прекрасную и бесконечно желанную. Его губы ласкали ее грудь, задерживаясь на розовых сосках, скользили по плоскому животику, заставляя Розмерту постанывать от наслаждения и извиваться в его объятиях. Барти верил, что каждое прикосновение его горячих губ к ее телу — пусть и небольшой, но шаг из пропасти, из которой Розмерта без его помощи не выберется. Он входил в ее лоно медленно, растягивая удовольствие, стараясь не излиться в нее слишком рано, и ритмичные движения Барти внутри нее возвращали ее в реальный мир. Она снова обрела черты человека из плоти и крови, когда, выгнувшись навстречу ему, замирала от нежности и желания. На ее щеках по-прежнему блестели слезы, но это были слезы радости и облегчения... А потом он укутал ее в теплый плед и уложил в постель, думая, что легкий сон до рассвета Розмерте обеспечен. Но в три часа ночи проснулся сам — от непривычного ощущения холода рядом с собой. Розмерты рядом не было. Она куда-то ушла. Бартемиус нашел ее на кухне, в одном только атласном халате, под которым не было ничего, кроме нее самой. Розмерта не зажигала ни ламп, ни свечей — предпочитала оставаться в полумраке, смягченном только тусклым светом уличных фонарей за окнами. Бартемиус заметил возле ее губ мерцающий алый огонек сигареты. Он знал: во время первой войны Розмерта начала курить, потом бросила, но в последнее время что-то заставило ее снова предаться забытой привычке. — Ты чувствуешь себя в ответе за случившееся с мисс Белл, — догадался Барти, подходя к жене и садясь рядом. Она молчала, ответом стала лишь струйка дыма, вырвавшаяся из полуоткрытых губ. — Не вини себя, Рози, — прибавил Бартемиус. — Не ты принесла этой девушке проклятое ожерелье, не ты его заколдовала... Я обязательно распутаю этот узел, когда Альбус вернется в школу. Впрочем, догадки у меня есть уже сейчас. ...Когда аврор Гавейн Робардс, прибывший в Хогвартс для расследования произошедшего, расспросил подругу пострадавшей, девушка засвидетельствовала, что, когда они с Кэти угощались в «Трех метлах», кафе буквально кишело посетителями — и все студенты. Ни одного взрослого волшебника в это время в пабе они не застали. Значит, и виновного следовало искать среди студентов. И первыми, разумеется, под подозрение попали слизеринцы. Логично, что Гавейн собирался взять показания у слизеринских старост: кому-то из них наверняка известны важные для расследования детали... — Декан Слизерина не позволил Гавейну, как он выразился, допрашивать его студентов. Что наводит на мысль... — Декан Слизерина почти не заглядывает в «Три метлы», — Розмерта потушила сигарету в пепельнице и плеснула себе огневиски в стакан. — В тот день, во всяком случае, не приходил... — Он мог поручить это кому-то из студентов, — объяснил Барти свою догадку. — Северус Снейп, как говорит Альбус, бывший Пожиратель. А Пожиратели Смерти бывшими не бывают. Однако Лионель уверяет, что это слишком просто, не похоже на почерк Снейпа. Он действовал бы более изящно. - Мистер Савиньяк? Он тоже в деле? По тому, как напряглась Розмерта, Барти почувствовал: она что-то знает, но по ей одной известной причине не спешит делиться с ним информацией. Розмерта сидела неподвижно, отрешенно глотая огневиски, затем встала со своего места и, прислонившись спиной к стенке, выговорила: — Если он взялся за это дело, тайное непременно станет явным... Я знаю. Даже сквозь тусклые лучи, просачивающиеся в кухню вместе с лунным светом, Барти уловил нервное подергивание ее век. — Ты что-то видела, но боишься мне сказать. Почему? — Бартемиус удивленно изогнул бровь и вопросительно посмотрел на жену. Затем, взяв со стола пачку маггловских сигарет, вытащил одну и, прикурив от палочки, положил пачку обратно на стол. Что-то звякнуло... Подсветив Люмосом нужный участок столешницы, Бартемиус заметил монетку, вроде бы обычную монетку в один галлеон, и, повинуясь собственной интуиции, взял ее в руки. Галлеон был странно теплым, почти горячим, и Барти приблизил к нему Люмос, чтобы лучше рассмотреть. На ободке монеты было выгравировано завтрашнее число. — Монета Отряда Дамблдора, — вспомнил Барти. — Ариадна отдала?.. — начал Барти, но в ужасе отшатнулся, потрясенный выражением шока на лице жены. — Нет, — она покачала головой. — Я сама взяла... Когда прошлогоднюю директрису выгнали, необходимость в Отряде Дамблдора пропала, и монета стала уже не нужна Ариадне. Больше я ничего не скажу... Прости, Барти, любимый. Но я... не могу. *** Розмерта замолчала. В сложившейся ситуации для нее не было другого выхода — только молчать. Врать мужу, сочиняя сказки об ответственном задании Министерства или Дамблдора, не было смысла, да и не тот человек ее Барти, чтобы не почувствовать ложь. Особенно если лжет любимая женщина. К тому же Розмерта понимала, что никогда, никогда не сможет обмануть самых близких для нее людей — мужа и дочь. Но и рассказать им всю правду она тоже не могла. Она, жена руководителя департамента правопорядка, — соучастница в преступлении? А Барти снова в центре скандала? Сын — темный маг, первая жена, перед тем как умереть в Азкабане, изрядно повредилась умом, а вторая... пусть и не темная ведьма, но — покорное орудие Пожирателей. — Выпьешь? — предложила Розмерта после затянувшегося молчания. — Все равно не спим... — Не надо, — отозвался Барти. — Это не поможет ни мне, ни тебе. Казалось, даже воздух в их доме раскалился до предела, Розмерта едва ли на физическом уровне ощущала это напряжение и непонимание, и ужаснее всего было то, что виной всему стала она сама. Теперь уже она не знала, что страшнее: заклятие Империус, толкающее на скверные поступки, или вот это якобы просветление, осознание собственной гнусности. Ласки Барти, его внимание, его нежность разрушили чары, наложенные на нее врагами, и любовь оказалась единственным, что смогло вернуть ее к жизни. Но чувство реальности и пребывание в здравом уме сопровождалось куда более мучительными ощущениями, чем Империус с непрерывно давящей на тебя неведомой силой, словно вытесняющей из телесной оболочки разум и способность понимать ситуацию. Только делаешь — бездумно, не понимая, что ты творишь... Тем горше прозрение. Розмерта снова взяла в руки ненавистный зачарованный галлеон, гадая, что сулит ей выгравированное на нем завтрашнее число. Мальчишка будет пытаться ее шантажировать или снова наложит на нее Империус? Впрочем, Барти когда-то говорил, что Империусу можно сопротивляться, особенно когда предчувствуешь его, ждешь, что противник вытащит палочку и выкрикнет заклинание. А если он выберет шантаж... Что ж, тогда она попробует подчистить парню память! К насильственным действиям прибегать не придется, да она и не смогла бы причинить боль ребенку, пусть даже такому гадкому. Ситуация, еще недавно неразрешимая, уже не казалась Розмерте таковой — обрисовался выход. И первым шагом к разрешению проблемы было уничтожить монету, сделать ее непригодной к использованию. Взяв в руки палочку и положив монету в пепельницу (мало ли к каким заклинаниям придется прибегать, не хватало еще стол испортить!), Розмерта попыталась применить к заколдованному галлеону Диффиндо, но ее усилия не дали результата, галлеон не обратился в золотую пыль. Для такого маленького предмета нужно было что-то поизящнее — Плавящие чары, например. Вскоре дно пепельницы покрывал тонкий золотой слой... Ариадна вряд ли хватится пропажи - она очень изменилась с тех пор, как ее научным руководителем стал Лионель, и все чаще позволяла себе нелестные высказывания о Дамблдоре и его любимчике Поттере. А если все-таки дочь вспомнит об этой вещи, придется объяснить ей, что так было надо. Что монета эта могла принести зло невинным людям... Розмерта еще раз с чувством удовлетворения взглянула на результат своей деятельности, зажгла новую сигарету. Полпачки за ночь; даже в Первую войну она курила меньше. Впрочем, в ближайшее время ей уже не придется переживать такой стресс, и, стало быть, у нее не будет потребности выпить или закурить. Скоро она устранит свои проблемы и вырвется из липкой паутины, в которую угодила по собственной глупости. И страх, что Барти узнает о ней нечто ужасное, перестанет ее преследовать. Совсем скоро. *** Бартемиус задумчиво вертел в руках зачарованный галлеон. Весь остаток ночи он колдовал в своем кабинете над монетой, пытаясь определить, какие чары на него были наложены, но пока что его старания не увенчались успехом. Самым разумным решением в этой ситуации было отдать галлеон на исследование Лионелю, которому не было равных в искусствах, связанных с магическими артефактами. Слишком сложные чары. Даже для такого опытного волшебника, как Бартемиус Крауч. Однако, несмотря на провальность его усилий, сам собой напрашивался другой вывод: за опасностью, грозившей Розмерте, стоял сильный темный маг. Очень сильный и очень опасный. И это значительно сужало круг подозреваемых. Он с легкостью завладел опасной монетой и, чтобы Розмерта не заметила пропажи, подменил его точно такой же, но трансфигурированной из сухого листа комнатного растения и не обладающей магическими свойствами. Сейчас в его руках была, возможно, одна из вещей, представляющих опасность для его Розмерты. И был ли этот галлеон каким-то образом связан с проклятым ожерельем, едва не унесшим жизнь несчастной семикурсницы? Ответы на этот вопрос ему еще предстояло найти. Бартемиус развернул последнее письмо Ариадны и еще раз пробежал глазами знакомые строки. «Несколько раз я получала письма от неизвестного парня, подписавшегося как Протей. Он писал, что я давно ему нравлюсь, и предлагал дружить, а однажды даже прислал мне коробку конфет. Я не приняла подарка, да и на письма никогда не отвечала. Мистер Савиньяк множество раз предупреждал меня об опасности, да и папа вряд ли одобрит такую беспечность... не время заводить переписку с незнакомцами. Я уверена, это была ловушка». Протей. Внезапно в мозгу Крауча что-то щелкнуло. Протеевы чары... Именно Протеевы чары наложил на монету неизвестный, а та настойчивость, с которой их «автор» искал дружбы Ариадны, наводило на мысль: в опасности не только его жена, но и дочь тоже. План действий вырисовывался сам собой: с утра он заглянет в Министерство, расскажет Лионелю о заколдованной монете, а позже отправится в Хогвартс и заберет у дочери письма этого Протея. Если она, разумеется, их сохранила. Возможно, что-то в почерке или стиле письма позволит выйти на преступника... Не стоило выпускать из поля зрения и находящуюся под прицелом темных магов Розмерту. И Барти знал, кто сумеет ему в этом помочь... ...Когда они с Розмертой поженились и начали жить вместе, Винки, домашняя эльфиха Краучей, очень привязалась к своей новой хозяйке и выказывала ей самую беззаветную преданность. После того как в прежнем загородном доме Краучей побывал Волдеморт, Розмерта уговорила мужа на время переехать в ее прежнее хогсмидское жилище. Слишком много скверны завелось в фамильном особняке, слишком темной магией напичкали его, и Бартемиус согласился с женой, что жить там стало попросту опасно. Разумеется, в их планы входило очистить дом от темномагических ловушек, но заняться этим надлежит позже, когда Волдеморт, наконец, сдохнет. А пока что проблемы стоило решать по мере их поступления... Крауч нашел Винки копошащейся в подсобке, где хранились метлы, и, заметив хозяина, эльфиха притрусила к нему. Все-таки хорошо, что пару лет назад он уступил просьбам жены и вернул проштрафившейся на Чемпионате мира эльфихе ее прежнее положение. С этих пор Винки неплохо помогала Розмерте в «Трех метлах», а изредка хозяйка даже баловала усердную служанку стаканчиком сливочного пива, следя за тем, чтобы Винки не выпила лишнего. — Ты мне сейчас очень нужна, Винки, — начал Бартемиус. — Хозяйке грозит опасность. Серьезная опасность. Я не знаю, что затевают темные, но они уже причинили ей много зла... Он не успел договорить: услышав, что обожаемая хозяйка попала в беду, Винки заохала и забилась в истерике. — Плохие волшебники угрожают хозяйке?! — вопила она, катаясь по полу. — Винки может ей помочь? Винки виновата, что позволила плохим волшебникам напасть на хозяйку, но Винки искупит свою вину и отдаст свою жизнь за нее! — Тихо, — Барти коснулся эльфихи волшебной палочкой, применяя к ней Успокаивающие чары, и эльфиха перестала кричать. — Никто тебя не винит, и уж тем более никто не требует твою жизнь в обмен на спасение Розмерты. Все, что от тебя нужно — внимательно следить за хозяйкой и не упускать ее из виду. Обрати внимание, если она захочет аппарировать — тотчас же цепляйся за нее! И запоминай все, что увидишь! За хорошее поведение получишь кружку сливочного пива. *** На заднем дворе «Трех метел» было тихо и безлюдно, как обычно в эти часы. Назначавший Розмерте встречу мальчишка-слизеринец прибыл гораздо раньше и, похоже, даже не заметил никаких изменений в ее поведении. Отчасти и оттого, что Розмерта сама старалась выглядеть безразличной и отстраненной, вспоминая, как она вела себя, когда на ней лежало заклятие Империус. Пацана сильно беспокоило то, что его задумка с ожерельем провалилась. Он нервничал до дрожи в теле и судорожно, до побелевших костяшек сжимал руками палочку. Когда парень заговорил, его голос больше напоминал визг: — У нас ничего не вышло! — он едва ли не задыхался от безысходности, перекосив физиономию в сардонической гримасе. Кровь прилила к лицу молодого мага, и в контрасте с очень светлыми, почти белыми волосами это выглядело жутковато. — Придется начинать все сначала, но на этот раз... Протей продумал все гораздо лучше!.. Имя Протей, внезапно слетевшее с губ мальчишки, резануло слух — никогда раньше он не упоминал в присутствии Розмерты этого волшебника. Сердце ее тревожно забилось. — Протей? — переспросила Розмерта, делая вид, что впервые слышит это имя. — Кто это? Но, похоже, парень и сам почувствовал, что сболтнул лишнее. Какое-то время он прерывисто дышал и нервно кусал губы, не зная, что сказать. Неизвестно, как бы выкрутился сопляк из им же самим созданной ситуации, если бы не аппарировавший рядом с ним невысокий пожилой волшебник в темной мантии. — Протей — это я, если ты это хочешь знать, аврорская шлюха, — с вызовом проговорил незнакомец, глядя на Розмерту с нескрываемой ненавистью. Она болезненно подернулась, намереваясь ответить мерзавцу гневной отповедью, но сдавленный писк где-то сзади заставил Розмерту обернуться. Это была Винки, отчаянно вцепившаяся в подол ее мантии и готовая в любую минуту встать на защиту хозяйки, пусть даже это стоило бы жизни ей самой. Когда она здесь появилась? И не успела Розмерта спровадить Винки с опасной территории, как луч парализующего заклинания ударил в эльфиху и свалил ее с ног. Протей истерически захохотал и хищно облизнул губы кончиком языка. Странный жест, почти змеиный... На минуту Розмерте показалось, что она уже замечала нечто подобное за другим человеком, только кто это был? Мгновением позже из палочки Протея вырвался ядовито-желтый свет, и снова окутанная дурманом беспрекословного повиновения Розмерта покорно подошла к Протею. Он протянул Розмерте флакон с почти прозрачной жидкостью, и, как ни хотелось ей расколотить этот флакон о каменную стену, она физически не смогла это сделать. Тело ее, как и прежде, вышло из-под контроля разума и совершенно перестало ей повиноваться. Дрожа от сознания собственной слабости и безысходности, Розмерта спрятала флакон с ядом в карман мантии и под напутствия своих мучителей отправилась в погреб «Трех метел» за медовухой. Чтобы убить человека, которого всегда очень ценила и уважала и который ей доверял... Холодное стекло обжигало пальцы, и Розмерте казалось, что на коже, соприкасавшейся с проклятым флаконом, остаются ожоги, которые никогда не зарастут. Порой ей даже хотелось, чтобы это мерзкое стекло прожгло ее плоть до кости: она — убийца и должна нести за это наказание. Когда она пыталась как-то сопротивляться заклятию, ее выворачивало наизнанку, как от пожирательского Круциатуса. В Первую войну на нее напали темные; чем она, чистокровная ведьма, помешала им, неизвестно... Розмерту и ее помощницу мучили, заставляя корчиться на полу собственной таверны от нестерпимой боли, и неизвестно, чем бы это кончилось, если бы не подоспевший на помощь аврорский отряд. Потом было Министерство Магии... И Бартемиус Крауч, пленивший ее едва ли не с первого взгляда. Кровь бешено пульсировала в ее голове, когда Розмерта смотрела на прозрачную струю яда, которая медленно лилась из флакона, смешиваясь с медовухой. Наконец пузырек опустел, Розмерта запечатала бутылку и, поставив ее на видное место, присела на одну из ступенек лестницы в ожидании своих мучителей. Но белобрысый парнишка пришел один. — Все готово, — упавшим голосом проговорила Розмерта, испытывая непреодолимое желание применить Инсендио к ближайшему бочонку с медовухой и сжечь все к дракклам. И паб, и этого паршивца, и себя... И, главное, Протея, если он не сбежал. Белобрысый взял в руки медовуху и, внимательно осмотрев бутылку со всех сторон, одобрительно кивнул: — Чистая работа. Ты была очень хорошей девочкой, Рози, — и снова из уголка его рта вырвался «змеиный язык». — Ты — Протей, — только и успела вымолвить Розмерта, погружаясь в еще более глубокое оцепенение. *** Бартемиус оставил свою метлу возле входа в малфоевский особняк и, подойдя к роскошной резной двери, позвонил в дверной колокольчик. Открывший ему домашний эльф словно остолбенел от изумления. — Мне нужна миссис Малфой, — холодно проговорил Крауч, не желая упражняться в любезностях перед вражеской прислугой. — По личному делу. Это касается ее сына. Эльф развернулся и почти неслышно поскакал на цыпочках в гостиную. Через несколько минут из-за двери послышался надтреснутый голос хозяйки: — Входите... Миссис Малфой стояла возле стеллажа с магическими артефактами, бледная, напряженная и растерянная. Если бы Крауч не упомянул ее сына, она, возможно, не пустила бы своего злейшего врага на порог, но любовь к Драко была ее самым уязвимым местом. Ради сына Нарцисса Малфой готова была пойти на любое безумство, даже на сделку с Министерством. — Вы знаете о моем сыне что-то, чего не знаю я? — Нарцисса не повышала тона, но ненависть, которую она тщетно пыталась скрыть, все же прорывалась из-под ледяной маски. — Не думаю, — пожал плечами Бартемиус. — Если бы я был уверен, что знаю о нем больше, чем вы, я не стал бы тратить время на бесполезные визиты. Малфой-мэнор, сказать по справедливости, не то место, в котором мне нравится бывать. Кстати, — он выразительно посмотрел на хозяйку, — вы не будете возражать, если я закурю? Миссис Малфой презрительно поморщилась: — Только не это! Мы с Люциусом терпеть не можем эту маггловскую отраву! — В вашей семье предпочитают отраву волшебную, — заметил Крауч. — Что и требовалось доказать. Впервые за всю беседу у Нарциссы сдали нервы и кровь прилила к лицу. Она напряглась и дрогнувшей рукой коснулась разгоряченной щеки. — Что вы хотите этим сказать? — упавшим голосом выговорила Нарцисса, зачем-то схватившись за палочку. — Двое пострадавших за последние несколько месяцев. Девушка-семикурсница чуть не погибла, схватившись за проклятое ожерелье. И совсем недавно — студент шестого курса отравлен, но, слава Мерлину, успел принять противоядие. Следы обоих преступлений ведут к Драко Малфою, и более того — обе жертвы случайны. Цель убийцы была совсем иной... Не правда ли, ваш сын очень настойчив? — Он не... — Нарцисса нервно кусала губы, выбирая нужные слова. — Драко не убийца! Его вынудили сделать это... Ему угрожали! Кажется, миссис Малфой заглотила наживку, с удовлетворением отметил Бартемиус. Еще немного — и она сдаст ему и Протея, и Волдеморта в придачу, только бы Министерство оставило в покое ее дитя. Бартемиус никогда не симпатизировал ни Малфоям, ни Блэкам, но если смотреть на вещи объективно, то мальчишка в этой ситуации тоже был своего рода жертвой. Жертвой манипуляций искусного интригана. — Угрожали, значит? Хорошо, миссис Малфой, кто ему угрожал? Вы можете назвать этих людей? Нарцисса подошла к широкой колонне и, облокотившись на нее, медленно проговорила: — Вы... знаете кто. — Волдеморт приходил к мальчику собственной персоной и пытал его Круциатусом? Бартемиус видел это мерзкое существо и даже одержал над ним небольшую победу, разорвав узы Империуса, он смотрел в глаза гнусному созданию, наводившего ужас на всех волшебников, и остался жив. Ему ли, после всего пережитого, бояться его имени? — Нет, — Нарцисса болезненно подернулась от звука запретного имени. — Он действовал через одного из своих приближенных... он называл себя Протеем. Страшный человек этот Протей... — Опаснее, чем Волдеморт? — Бартемиус удивленно поднял брови. Нарцисса снова вздрогнула. Вот уже второй раз Крауч в ее присутствии произнес имя Волдеморта, и это напугало ее еще сильнее. — Он... ужасен. Хотя бы тем, что ни разу не появился в своем истинном обличье. Он меняет лица как маски, — Нарцисса почти без сил опустилась в кресло. — Только... не подумайте, мистер Крауч, что я рассказываю вам все это ради Дамблдора или тех гряз... студентов! Я делаю это только ради моего сына! «А я взялся распутывать это дело в первую очередь из-за Розмерты и Ариадны», — мысленно закончил ее мысль Крауч. Разумеется, и Дамблдор, и те студенты тоже не должны пасть жертвой темных магов, но своя боль всегда чувствуется острее. — Значит, Протей метаморф? Или пользуется Оборотным зельем? Или владеет самотрансфигурацией? И в истинном обличье его никто никогда не видел? Ну хорошо... Как же ваш сын узнавал его? Сожалею, но мистер Савиньяк, который официально ведет это дело, вряд ли поверит в существование этого неуловимого мага-метаморфа без доказательств... Нарцисса побледнела так, что цвет ее кожи едва ли не сравнялся с белизной павлиньих перьев на отделке платья. Она подошла к стоявшему в углу секретеру и, отперев один из шкафчиков, протянула ему фальшивый галлеон, точно такой же, как тот, который Бартемиус отдал Лионелю. — Это портал, — пояснила она, — не совсем обычный портал. Драко переслал эту монету с последней совой, он не хотел, чтобы эта вещь находилась у него. Нужно дотронуться до края монеты палочкой, и... вы переместитесь прямо к Протею. Разумеется, если он назначил вам встречу в этот день и в это время... — А если он не назначал встречи, а я все равно коснусь галлеона палочкой? — спросил Бартемиус. — Тогда... он просто убьет вас, мистер Крауч, — впервые за все время в голосе Нарциссы промелькнуло что-то похожее на сочувствие. Похоже, она действительно начала ему доверять. — Спасибо, миссис Малфой, — Бартемиус холодно кивнул. — Вы очень помогли расследованию. — Он коснулся палочкой края галеона и, совершив путешествие через портал, оказался в совершенно незнакомом доме. Впрочем, хозяин, буквально ошарашенный его появлением, был ему отнюдь не незнаком. — Ну, здравствуй, сынок, — с горечью выговорил Бартемиус, приблизившись к Протею и почти коснувшись его груди своей палочкой. — Или ты предпочтешь, чтобы тебя называли Протеем? В магической Британии ведь не может быть сразу двух Бартемиусов Краучей? Застигнутый врасплох Барти оскалился в зверской улыбке: — А ты оказался ловчее, чем я думал, папа! Признаться, я тебя немного недооценивал. Неужели такой... вопиюще заурядный человек, как ты, сильный маг, страшившийся собственных талантов и загонявший их в тесные рамки мертвого закона, сорвал с меня маску? — Он трясся от злости и ярости, побледневшие губы дрожали, а острые темные глаза смотрели на Крауча-старшего с такой ненавистью, что, казалось, одним этим взглядом можно было убить. — Я освоил самотрансфигурацию, я научился менять обличья и с этим знанием пойду далеко, очень далеко! Но сначала я расправлюсь с теми, кто предал Лорда! Малфой вместе со своим отродьем, Мальсибер, Макнейр, Снейп... Это я уговорил Лорда доверить Дамблдора малфоевскому выродку — я знал, что он не справится! Это станет моим триумфом и моей местью!.. Барти умолк, продолжая сверлить глазами отца и, как ни странно, не предпринимая ни малейшей попытки защититься. На губах его змеилась хищная улыбка: он торжествовал, предвкушая новое восхождение своего повелителя и наступление тьмы. — Ну что же... — усмехнулся Барти. — Ты, кажется, хотел произнести то самое заклинание, два заветных слова, после которых от меня останется только холодный труп?.. Давай же, убей меня, отец, ведь это спасет твою новую жену и вашу дочь! Я знаю, как они дороги тебе, оттого и хотел погубить их, превратив их жизнь в кошмар... да и твою тоже... И, кажется, с прелестной Розмертой это уже почти удалось: бедняжка дважды пыталась убить Дамблдора, и она попытается убить его и в третий раз... если я прикажу ей это сделать! Кто знает, может, третья попытка увенчается успехом? Ей светит Азкабан, не правда ли? — Он расхохотался, выскользнув из-под прицела его палочки. — Я знаю, как ты их любишь, но я знаю о тебе и кое-что другое, отец! Ты никогда не сможешь убить меня — ты же не убил меня, когда осознал свою ошибку, вытащив меня из Азкабана? Ты не убил меня и когда я возродил Лорда из тьмы и праха! Ты не убьешь меня и сейчас... Даже если я уничтожу все, что ты любишь, ты все равно никогда не сможешь этого сделать... — Зато смогу я, — раздался за спиной у Крауча проникнутый ледяным холодом голос Лионеля. — Авада Кедавра! Промелькнувшая перед глазами у Бартемиуса зеленая вспышка попала точно в грудь его сына, и, повалившись на спину, Крауч-младший замолчал навсегда. Остекленевшие мертвые глаза уставились в потолок, красивые породистые черты лица исказились в противоестествественной гримасе. Лионель посмотрел на мертвого Пожирателя с нескрываемым презрением. — Поистине, любовь к красноречию и длинным излияниям еще никому не шла на пользу. — Злорадства в его словах не было, голая констатация факта. — Как ты узнал? — Бартемиус посмотрел на Савиньяка с недоумением. Лионель не ответил, только вытащил из кармана мантии зачарованный галлеон и подбросил его в потолок. — А ты как узнал? Только не говори, что вычислил его местоположение с помощью логики и дедукции, я все равно не поверю. В ответ Бартемиус протянул Лионелю свой галлеон. — Порталы куда надежнее дедукции, Ли. Возможно, Ариадна хотела бы сохранить галлеон на память, но он пригодится нам в качестве улики... Впрочем, какие могут быть улики, если преступник уже мертв? — И что будем делать дальше, Барти? — с заговорщической улыбкой поинтересовался Ли. — Как - что? В прошлый раз я пытался убедить тебя, что мы должны охранять Дамблдора, но тебя послушаешь, так он едва ли не хуже Волдеморта и Фаджа вместе взятых... - Когда ты попал под Империус, отнюдь не Дамблдор сумел тебя вытащить, - напомнил Лионель. - Скажу больше, он ради тебя палец о палец не ударил - ни в восемьдесят первом, ни два года назад. Поэтому, Барти, мы просто уничтожим Волдеморта. Я не верю в пророчества, которыми Дамблдор горазд кормить магическое сообщество, но я верю в свой мозг. И в твою компетентность. Разумеется, Бартемиус знал: расслабляться и заявлять о победе еще рано, им с Лионелем и Руфусом предстояло сделать еще много. И ничто так не вдохновляло его на дальнейшую борьбу со злом, как мысль, что его семье больше ничто не угрожает.