В плену у тлеющего разума

      Искры голодного, угасающего в ночи костра рубиновым сиянием подчёркивали падающие на плечи Роберта каштановые локоны. Он без малейшей заинтересованности наблюдал за острыми язычками пламени, которые извилисто разносятся с потоками ветра и в хаотичной пляске исчезают в пустоте.       Роберт размышлял, улавливая в лунном мерцании приближение долгожданного гостя: «Я не верю в вечную жизнь. Всё рано или поздно перестанет существовать. И я питаю надежду, что конец неизбежно настигнет меня». Он поджидает здесь своего блуждающего в неведении клона.       — Три, два, один.       Услышав мнущиеся за спиной шаги, Роберт, не оборачиваясь, задался вопросом:       — Тебе интересно узнать, Шрам, почему судьба вечно сводит нас в лесу? — уста сразил след широкой улыбки.        — А я уж было возомнил, что ты не придёшь, и сейчас мучительно проводишь свои последние дни в этом порожнем месте, — Роберт обнажил острый оскал зубов и повернулся к застывшему путнику в профиль. — Замечу, красный цвет тебе к лицу, придаёт страсти, решимости, жажды мести, не находишь? — Учёный прошипел, юрко приблизившись к застывшему силуэту.       В стойкости его копии значительно преобладал испуг, что предательски сковывал дрожью бренную телесную оболочку.       Шрам продолжал уступчиво молчать, выискивая повод прервать нежелательную встречу. Роберту не составило труда загнать его в ловушку! Красный бегло оглянулся, мысленно обдумывая исход своих дальнейших действий: «Скитаться — сладость ран».        В свои последние минуты тлеющий огонь излучал тусклое мерцание, и то, верно, вот-вот станет и вовсе заглушаем повисшим сизым туманом. Синие деревья, укрытые ночным мраком, позади зловеще улыбнулись, сладко напевая ветру, заманимая шепотом неосмотрительных глупцов в свои путы.       «Неужели дни мои сочтены в объятиях острых ветвей?» — допускал пугающую мысль Шрам, но вовремя отряхнулся, отпугивая дурной лепет утомления, и вяло наблюдал за перекатами ног учёным с носка на пятку. Он, неустанно стремясь к выходу из лесного лабиринта, давно потерял счёт времени и сонному разуму казалось, что тот уже не первую ночь блуждает от Роберта по извилистым лесным тропам. Тело одноликого странника истощено от безутешных поисков выхода, а шаги давались тяжело, неосилимо на ватных ногах. Шрам испытывает давление подступающей головной боли, и, несовладая с ней, боится унизительно пасть без сознания пред неприятелем.       — Неужто ты так затих, затмившись моим очарованием? — Поддавшись чарам лести, Роберт склонился над своей копией, ласково проводя тыльной стороной ладони по щеке путника, который сморщился от неожиданного касания, — Не бойся, убивать тебя не стану.       Шрам отважился на риск — медлить не стоит: он, собравшись с последними силами, было ринулся поспешить прочь, куда глаза глядят, и вновь начинать наивно возлагать надежды не пересечься более с сумасшедшим. Нет, он не может допустить, чтобы Роберт стал его проблеском света, но учёный, к его несчастью, оказался сообразителен на тотчас предпринятую попытку побега и, заглушая пылкую отвагу блуждающего странника, мёртвой хваткой вцепился за запястье.       — Куда же ты собрался, глупенький? Тебе стоит поберечь свои силы, а не попусту тратить, уносясь от меня.       Исходный сбросил с плеч гостя потрёпанный плащ, подступивший поток укрыл багряной тканью неподалёку умирающие искры костра, и тот окончательно погас.       Шрам с трудом освободился от сковывающей хватки неприятеля, потирая след сдавленного им места. Убегать и вправду бесполезная затея — кусающая боль постепенно проясняет разум — Роберт повиснет над головой, словно грозовая туча.       «Диктор сможет помочь, я уверен, наверняка он уже ищет меня», — пришло решение, после которого хриплый голос с надеждой воскликнул:       — Том! Том, мне не помешает твоя помощь? Том?       — Томми! Где ты ходишь? — протяжно простонал Роберт, наворачивая круги около растерянного Шрама, — что-то твой друг опаздывает, не находишь? А если он тебя и вовсе бросил, но, подумаешь, тебе не впервой оставаться преданным?       — Ах, а так хотелось рассказать тебе, что за подлость затеял с тобой этот Том.       — О чём ты говоришь?       — Забудь.       Повисло сдавливающее молчание, после которого Шрам собрался духом и медленно приблизился к Оригиналу, кичливо ткнув тому пальцем в грудь. Роберта, напротив, такая смелость в собеседнике пуще позабавила.       — Что тебе нужно от меня, негодяй, говори, иначе твоя неотразимость потерпит удар моего кулака! — Шрам свирепо процедил сквозь зубы горящую угрозу.       — Сделай мне милость, называй меня «последний мерзавец на планете», к чему же «негодяй» — и только, на что способна твоя смелость? — хихикнул собеседник, — На минуту мне показалось, что ты посмел мне угрожать, а, знаешь, что я делаю с теми, кто решил возомнить себя выше стоящим моего превосходства? — Расплылся в коварной ухмылке Роберт, но, замечая, как Шрам стремительно теряет интерес в продолжении беседы и держится из последних сил, он следом выпалил оберегаемую мысль, сурово изменившись в лице:       — Я предлагаю тебе возможность поселиться в моём статном особняке, это лучше, согласись, чем до смертельной усталости блуждать по симуляции? Знаешь, я всегда мечтал о послушной животинке, что будет столь прекрасной и неотразимой, как моё великолепие. А ты, имеющий мои прелестные очертания, мой бесподобный клон, как никто другой сгодишься для роли несбывшейся мечты!       — Я безмерно заинтересован в тебе, — продолжал Роберт, — потому не могу отнять твою жизнь. Я и ты — одна личность, пойми, но при этом мы остаёмся совершенно разными. Я знаю о тебе всё и в то же время абсолютно ничего. Считай это моим подарком: оставить тебя в живых и приютить к себе.       «Кто, как не моя жалкая копия сгодится для игрушки?» — руководился мыслью Исходный.       В глазах Роберта промелькнула вспышка воспоминания. От этого неугодного Шрама столько натерпелся его ненавистник Томас, былой друг детства, зависть которого к успехам товарища безнадёжно затмила тому разум. И как только этот подражатель посмел обзавестись новым другом с копией облика своего соперника — какая гадость! Роберт презирал, что Шрам имеет его людские повадки, что в нём, подобно зеркалу, виднеется отражение им ненавистного угасшего в лучах трагичного изобретения людского обличия.       — Что за нелепицу ты несёшь?! — Предложение, к тому же поступившее от Роберта, у которого что угодно в эту минуту созидалось на уме, казалось неистовым, чем подвергло лесного странника в предостережение и смущение. Овеянный злостью, что временно заглушила настигшую слабость, он готов нанести неизбежный удар Оригинальному.       — Ответ «нет» не принимается! — Мимолётно возгласил Роберт, не дав последнему времени возразить и затеять новый акт безумного спектакля: скрыться тенью за густыми кустами, всячески сторонясь его удушливого общества и в конце неизбежно оказаться поверженным вниманием.       Не успел опомниться Шрам, как учёный щёлкнул пальцами и двое, словно по волшебству, очутились в чудных хоромах властителя. Комната, которая их приняла, оказалась куда просторней стен убежища, высока, светла, приветлива.       После рокового излучения «Икса», своего любовного детища, изобретения, которое наделяло существо любыми свойствами, Роберт обрёл невиданные способности, над величием которых в ужасе склонялся на колени обречённый на гибель мир. И вместе с силой к нему последовало бессмертие — так ли желанное хозяином могущество?       — Тебе ведь никогда не доводилось находиться за пределами иллюзионного мира? — Задался вопросом Роберт, демонстративно обводя рукой высокие стены, фарфоровые вазы, украшенные золотыми люстрами белые потолки.       От неожиданной смены местности Шрам прищурился, недоумение сменилось напряжением, что, вот, симуляция направит нового соперника, а после он из последних сил незамедлительно принял боевую позу, готовясь к нападению или атаке в любую минуту. Но, признаться, противостоять сопернику сонный клон отнюдь не в здравом состоянии. Усталость взяла своё превосходство и лидер, не в силах совладать с собой, рухнул наземь без чувств.       — Жалкое зрелище, — цокнул учёный, отводя в сторону взгляд.       Переступив через измученное тело Красного, изобретатель направился к своей комнате. Потерявший сознание гость и будто уже совсем не заботил Роберта своим беспомощным состоянием, и клон остался дремать на полу.       Принявший Шрама дом находился в сердце отдалённого небольшого острова под тенями пальм, разделялся на несколько этажей, и, скорее, напоминал убежище, вычурно и неуместно украшенное, а не «статный особняк», каким его представлял учёный. Окна задёрнуты тяжёлыми занавесками, не пропускавшими ласкового солнечного луча, а персиковые стены здания оброслись острыми зарослями. Дом окружали тропические растения, высокие пальмы, и местность вокруг оказалась лишена непроходимых лесов и кровожадных хищников. От берега моря рукой подать — всего пройтись несколько десятков метров. На второй этаж вела мраморная лестница, вся усыпанная узорчатыми коврами, с полированными перилами. Роберт, уверенно ступая по ней, представлял, как по такой лестнице он ходит гордо, высокомерно, словно исключительно её изящество достойно касаний ног хозяина. А мир, этот дранный мир, спасаясь от его гнёта в укромных уголках, наконец признает превосходство своего повелителя. Роберт пожелал вмиг сбросить с плеч лабораторную одежду, освежиться в личном джакузи и накинуть свободный бархатистый домашний халат, не заботясь, что откровенный вырез обнажает зоркому взору соседа изящество перси.       Внутри оказалось богато, достойно внешнего облика хозяина: полотна с живописными портретами великолепия Роберта, его возвышенность над жалкими людишками, на лице которых сияло безграничное обожание к своему идолу; комнаты — зеркала, с любовью к хозяину, они находятся в плену у неотразимого образа властителя; и одинокие комнаты, залитые тусклым светом от непроходимых сквозь плотную ткань занавесок солнечных лучей. И книги — целые стены, поцелованные пылью! Когда узник придёт в себя, он вознесёт к сердцу мысль, что однажды прочтёт их терпеливо ждущие своего читателя истории. А самое печальное — одинокий рояль, верно, потерянный, брошенный, дожидающийся того, кто ласково утешит его жалкое существование душевной игрой.       — Доброе утро, Шрам, — раздался самодовольный голос Смита, — сегодня у нас с тобой столько дел, соня!       После тяжёлого пробуждения Шраму потребовалось несколько минут, чтобы осознать, где он находится, и знакомый голос позади навеял память о вчерашнем происшествии. Из рассказов Томаса на общих миссиях по спасению мира от прокозней Роберта он помнил предостережение о сопернике: «Исходный обладает могущественным влиянием, потому в здравом рассудке лучше не становиться у него на пути». В голове промелькнуло обронённая диктором фраза: «Икс сделал с Робертом самое, что ни на есть, омерзительное существо на свете, внутри него с того дня поселился монстр!». Оттого Красный сердито выпалил:       — Уж лучше принять позорную гибель, чем находиться под одной крышей с тобой, Роберт!       — Ах, глупенький, у тебя нет выбора. — Роберт, улыбаясь, ухватился за щеки Красного. Он склонился над ухом копии и игриво прошептал: — И даже не вздумай удирать отсюда.       — Не остановишь! — и только прошипел лидер, вырвавшись от воркующих палец и поспешил скрыться за стенами особняка.       — Сбежишь ты от меня, допустим, в неизвестность, а что же будешь намерен делать дальше?       Брошенные слова Роберта вслед заставили застыть Шрама догадке: «Мне некуда деваться: я видел останки разрушенного города, тела погибших, залитые кровью тропинки, глухие улицы — неужели человеческая душа способна совершать столь беспощадные зверства?».       — Вот и умница! — переместившись к клону, учёный потрепал его по голове, — Оставайся со мной, не зная пленительных уз одиночества.       — Одиночества… — поникнув в горьких воспоминаниях, тихо повторил Красный.       Повисла полная луна в зените. Гость обдумывал произошедшее, понимая, что беспокойство одолевает его навязчивой мыслью: «Так продолжаться не может, я могу знать, что этому гаду от меня нужно, правда?». Шрам вынашивал идею затеять побег из удушливых владей властителя. Он на ощупь пробрался к массивным дверям и старался тихо отпереть их, не издав протяжного скрипа. В помещение пустилась свежесть ночного воздуха. Но представшая взору картина очаровала лидера: кругом расстилался песок, возвысились пальмы и душистая зелень, а позади едва слышно шептал прибой океана. Подняв взор, лидер увидел красивое небо, всё усыпанное звездами, такое далёкое, бескрайнее, поющее, и неизведанное, потому хотелось примкнуть к тиши ярких светил, очутиться среди них, где, верно, обрели покой его братья. Вспомнилось, как он мечтал с друзьями, которых давно считал своей семьёй, провести в живописном пейзаже несколько блаженных минут. У Красного перед глазами последовательно всплывали дни, когда он жертвовал жизнью, спасая от зверских экспериментов братьев по несчастью. Томясь в единой мысли, ради которой он продолжал неустанно бороться: «Мы обязательно одолеем диктора и наконец сполна насладимся жизнью, которой были лишены с рождения». И точно, узник золотой клетки с открытой дверцей, откуда выпорхнешь свободным полётом, но к ней останешься привязан.       «Под знойным солнцем я долго не протяну, глупо как-то жить на острове, о котором я ничего не знаю, недоедать, ютиться в ветхом шалаше в знойные дни, когда ты находишься в доме, где ни в чём не испытываешь нужды благодаря способностям материализовать желаемую вещь учёным. Стоит дать Роберту шанс?».       — Куда же ты вновь от меня собрался, Шрам? — раздался над ухом шепот Роберта, — учти, мой слух чуток на твои попытки скрыться от меня.       — Что меня ждёт, если я сейчас пущусь в бегство?       — Верно, твоя гибель. Видишь, там за кустами зовёт таинственное море, ты построишь хилый плот из подручных средств, поплывёшь в неизвестность, но какой прок от твоей рухляти, если ты потерпишь первый шторм?       — Я останусь, — признал Шрам, смиряясь с верностью сказанного, — с условием, что мы пригрозим диктору за смерть моих невинных братьев.       — И чудно! А теперь отправляйся в постель, живо, топ-топ! — взбодрился хозяин, похлопывая в ладоши.       Прошло несколько дней пребывания клона в «золотых» стенах дома. Он успел ознакомиться с едва ли не каждым уголком особняка, приметив в пустынной комнате позабытый рояль.       «Наверное, когда-то он мелодично пел от ласки руки музыканта», — Шрам досадствовал, что не обладает навыком игры на музыкальном инструменте, оказавшийся ему непокорным. Бытовых вещей было помногу: салфеток, ножей, вилок, сковородок, и даже то и дело разбросанных по шкафам лаков, помад, теней. Зато такая удивительная гардеробная, о ней Роберт всё красочно твердил, и которую Шрам мог лишь мельком увидеть сквозь дверную щель — хозяин был свиреп, если посторонние касаются дорогих ему вещей, особенно негодовал, когда чужие безнаказанно расхаживают по его комнате.       Шрам поначалу с трудом привыкал к новой обстановке, ходил на цыпочках, оборачиваясь, вздрагивая от шорохов и приближения учёного. Он успел испытать, как холоден бывает с ним Роберт, сердито бросаясь: «не лезь под ноги», но в то же время меняется в настроении, призывая: «смотри, я хорошо смотрюсь в сюртуке? Представляешь, на дне шкафа завалялся, так захотелось примерить». То он звонко смеётся, дразня своего гостя, чем вызывает у Красного злость, то следом ласкает щёки, припевая: «какой ты славненький». Шрам решил притвориться, что доверяет Оригиналу, а сам станет наблюдать со стороны за его порывистым поведением.       Мысли Исходного завораживали Красного, не отпускают, он мог догадываться, какого это: испытать бессмертие, когда внутренний стержень сломлен и ты, поддавшись навязчивому шепоту, день ото дня желаешь умереть, лишь бы не тяготиться в вечном котле? Одним утром лидер застал Роберта, тоскливо читающим пожелтевшую газету:       — Прости, что отвлекаю тебя всякими пустяками… Наверное, не так уж и легко приходится тому, кто имеет бессмертие? Когда все умрут, ты, Роберт, продолжишь жить, и это…       — Бессмертие, ах, ты о чём? — хихикнув, оживился Исходный, отбросив скучный трепет газетёнки в сторону.       — Но Томас мне рассказывал о том, что случилось между Вами, что из-за «Икса» ты…       — Роберт давно мёртв. Я –всемогущая энергия, которая овладела его телом и воспоминаниями, и теперь притворяется им, потому что это весело, к тому же, это помогает мне коротать свои обречённые на вечные муки дни, — гордо признался учёный, прикладывая руку к груди, — прими к сведению, прежнего Роберта не существует. Его место заменил подлый «Икс».       Слова Роберта напугали Шрама, а Исходный незамедлительно поспешил отдалиться, чтобы скрыться из виду своего любопытного клона. Лицо вмиг помрачнело, под тяжёлыми веками опустился измученный взгляд.       — Ему ни за что не представить, что мне довелось испытать в тот день, ему не понять моей боли, жадно пожирающей меня изнутри… Ах, какой он забавный, этот глупенький щеночек, точно живой Роберт до столкновения со своим творением. Презираю!       К следующему дню на кухне послышался шум готовки, привлёкший внимание Роберта.       — Эй, с чем возишься, Шрам? — поинтересовался Роберт, приметив, как его клон замешивает липкую, тягучую субстанцию в миске.       — Я заметил в книжном шкафу поваренную книгу и решил приготовить пирог, ты не возражаешь? Давно хотел опробовать себя в готовке.       — Кто позволил тебе хозяйничать на моей кухне?       Попробовав на вкус старательный итог, Роберт, сплюнув, воскликнул:       — Ты всё не так делаешь, глупый. Смотри, какая дрянь у тебя вышла, а как написано в рецепте, — мерзость!       — Если знаешь, как лучше, взялся бы мне помочь! — Вспылил Шрам, замахнувшись измазанными руками.       — Знаю получше тебя! — хвастливо ответил учёный, уклоняясь от липкого теста, — Для начала выбрось это месиво и внимательнее прочти рецепт, если ты, конечно, научился не только говорить, но и не забыл как читать, находясь на побегушках у Томаса, ха-ха!       — У тебя нелепый юмор, сопровождаемый недостойным поведением! — Возмутился Шрам, весь покрываясь пунцовой краской.       — Признай, слушать меня гораздо приятнее, чем лакомиться твоей стряпнёй!       — Ты напрашиваешься на поединок, — от злости рявкунул Шрам, и взял первое, что попалось под руку. Предметом ярости оказалась испачканная ложка, которой Шрам замешивал неудачное густое тесто.       — Я принимаю твоё скромное приглашение, — улыбнулся Роберт, вооружившись из кухонного ящика поварёшкой.       — Ты отвратительный тип, — высказался Шрам, держа перед собой инструмент, — затащил меня в отдалённое место, откуда я точно не выберусь, и при том насмехаешься надо мной, гад?       — Твои ничтожные речи не затмят моего превосходства, — высказался Роберт, отмахиваясь от настойчивого удара соперника, — а Томас нагло врал тебе всё это время, — вдруг выпалил с усмешкой Роберт, — и никакой «благородной цели» во имя спасения мира не было и в помине, он использует тебя, жалкое отродие, в своих корыстных целях. Мы оба ненавидим его, улавливаешь?       — Ты оказался ничуть не лучше этого обормота, — вспылил Шрам, точнее замахиваясь и стараясь испачкать халат неприятеля.       — Поосторожней, не видишь, твоё бездарное кулинарное творение падает на моё прекрасное бархатное одеяние! — Негодует Роберт, ловко ударяя по ложке в руках неприятеля. Шрам замахивается с новой силой, но инструмент ускользает от удара Роберта и с плеском падает на пол.       — Я одержал честную победу в этом нелёгком бою, — надменно задирает нос Роберт, указывая поварёшкой на недоумевающего Шрама, — так склонись же перед мной на колени, гнусно поверженный моим природным обоянием и могуществом.       — Нечестно! Использовать полученные «Иксом» силы против всяких правил. И, вообще, мы как дети малые, затеяли тут это безобразие…       — Ты первый начал — тебе и убираться, — хохоча, скрылся за стеной Роберт, и Шраму, с досадой прикладывая руку ко лбу, пришлось браться за уборку.       Уходящим вечером Роберт печально склонился над пыльным, грозным пианино, осторожно проводя по нему рукой. Исходный поднял крышку инструмента, его взору предстали клавиши, немного пожелтевшие от времени, и, взяв несколько нот, Роберт услышал, с какой противной фальшью поёт инструмент. Он размышлял, что такой высокий, мелодичный и величественный инструмент оказался позабыт и брошен, точно он на месте этого предмета вскоре станет всеми оставлен.       — Вот, где ты очутился, — из угла показался Шрам. — Когда ты ушёл, я попробовал спечь его ещё раз, внимательнее изучая рецепт, но, слышишь, какой неприятный горелый запах доносится с коридора — настроил температуру больше, чем следовало.       — Ты чем-то расстроен? — Заметил Красный, проявляя сочувствие к Исходному. — Признаться, каждую ночь я размышлял о том, что тебе довелось пережить, и, должно быть, мне не представить, насколько этот день оказался ужасным, но я хочу помочь тебе.       Роберт не отвечал, пустым взглядом рассматривая инструмент перед собой.       — Умеешь играть?       — Нет. Не помню, я совсем ничего не знаю о той жизни, что была у меня до «Икса». Она перестала меня волновать и заботить, Я утратил способность чувствовать и стал совершать беспощадные поступки, надеясь восполнить неизведанными впечатлениями опустевший сосуд. Мир вокруг оказался гнилым и безнравственным, не осталось больше тех, кто умеет искренне радоваться достижениям и сопереживать горю другого. Кругом царствует жадность, власть, корысть, алчность и такое общество обречено на моральное уничтожение. Я тоже стал частью этих уловок.       — Это не так, — возразил Шрам, — я понимаю, что тебя заставило так думать. В мире нет человечности и каждый беспокоится о себе, как ты полагаешь, но поверь, ты заблуждаешься. Я вспоминаю, с какой любовью и восхищением на меня смотрели братья, они были так благодарны мне за спасённые жизни, как сияли их глаза…       — У меня когда-то была дорогая семья, дети, что подарили мне любовь, а у тебя нет никого, кто мог это сделать, нет и никогда не будет, — рывком поднялся с места Роберт и намеревался уходить.       — Ты не понимаешь, о чём говоришь.       — У тебя нет своей личности, Шрам. Ты моя копия и не более, моя неприметная тень в этом чёрством мире.       — Я не был бы тобой, если бы не знал, что ты способен любить. Не говори мне, что «Икс» отнял у тебя все чувства, Роберт, — Шрам мягко положил руку на плечо Исходного.       — Тебе тоже знакомо предательство не понаслышке, и с тех пор ты боишься привязаться, довериться ближнему. И в новый раз ты отвергнешь всех вокруг, поверь, я разделяю эти чувства. Ты показываешь, как любишь исключительно себя, восполняя недостаток опустошённой души.       — Я не твоя полная копия, — продолжал Шрам, — как ты говоришь, ведь внутренне отличаюсь и сохраняю способность чувствовать не смотря на столько лжи вокруг. Ты боишься принять, что я единственный, кто сопереживает твоей боли.       — Наши сердца бьются в унисон, — помрачнев, Шрам обхватил спину Роберта, — мне пришлось научиться скрывать свои слабости за маской жестокости, как ты за улыбкой, потому что если противник знает о твоих недостатках, он будет метать именно в это незащищённое место, стремясь сломить и уничтожить. Я жалею, что не выражал любовь своим братьям, когда они были живы, и в погоне за диктором я не заметил, как он лишил меня близких… Роберт, прошу, дай мне шанс помочь тебе не потерять себя окончательно в тёмном омуте.       — Ты в самом деле решил, что важен мне? — Вопрошал Роберт, нахмурившись, — Какая оплошность! Ты не больше, чем букашка, созданная Томом, и которая мечется под моими ногами, которая ничем не отличается от своих собратьев, а, значит, никогда и не имела собственного мнения, взглядов, вкусов. Все, что ты делал — ты совершал лишь потому, что тебе это нами дозволялось. Свобода, к которой ты неустанно стремился, ха, её никогда и не существовало, — расплылся в улыбке Исходный, — она мнима, ненастоящая, сковывающая, как твоё жалкое существование!       — Ой, я слышу, как разбилось твоё сердце вдребезги, как жаль, что мне на это наплевать. Не моя вина, что у окружающих завышенные ожидания к человеку. Они, полагаясь на свои выдуманные надежды к нему, сами разочаровываются в неоправданных надеждах.       — Сдалась мне твоя помощь, — свирепо процедил Роберт, — сдалась мне эта дружба, любовь, паршивый Том и ты со своим: «прошу, дай мне шанс, бла-бла-бла». У меня есть только я, и никто мне не нужен.       — И не смей больше говорить со мной на эту тему, ясно тебе? — Крикнул Исходный, со всей силой ударяя Шрама по щеке, — Я всё сказал, паскуда, — Роберт ушёл, заперев дверь на щелчок.       Из мрачной комнаты доносился глухой плач пленника, подавляемый визгливой музыкой расстроенного пианино. Ноты уходили в минор, отдавая нечётким, зловещим, вибрирующим звучанием. Шрам играл впервые, неумело, невпопад, но отчего-то руки сами просились примкнуть к инструменту, заглушая кровавую рану на сердце.