Вильхельм

      Утро оказалось неожиданно тёплым после ночного ливня и завывавшего вместе с ним до самого рассвета ветра. Асфальт был полностью усыпан листвой, явно упавшей не по собственной воле, а с крыш всё ещё капала дождевая вода. Хокка высадили недалеко от его собственного дома, хозяином которого он перестанет быть по контракту ровно через неделю, и он, схватив с соседнего сидения пакет с вином и фруктами, поблагодарив шофёра, выпрыгнул из автомобиля. Лужи неприятно захлюпали под ногами, а подошва чуть не проскользила по мокрым листьям.        Пусть и припекало солнце, но всё равно приходилось кутаться в пальто, стоя на одном месте.       — Неужели уезжаете? — спросила пожилая соседка, когда он пытался найти в бумажнике между билетов и купюр свои ключи.       — Да, — Йоэль вздохнул и наконец открыл входную дверь, улыбаясь женщине.       — Да вы что! И куда же?       — Ещё не знаю, мэм!       Он быстро закрыл за собой дверь и уставился на себя в зеркало. И правда, куда он едет? А главное, зачем? Жизнь в Хельсинки пусть и была тягомотной и временами очень сильно угнетала, но из-за этого уезжать в другую страну тоже казалось странным решением. Он не был привязан к этому месту работой или чем-то ещё, но расставаться с Ханной или даже Вилмой было довольно печально. С другой же стороны, его могла вполне зацепить работа там, да и Вильхельм был отличным напарником, на которого он сполна мог положиться.       Послышалась мелодия дверного звонка, и Йоэль, быстро заматывая в свой пиджак бутылку и укладывая её в чемодан, широким шагом направился встречать незваного гостя.       — Мистер Хокка! — протянула вошедшая совсем ещё молоденькая девушка, сразу же падая в его объятия и томно вздыхая. — Мама сказала, вы всё-таки уезжаете?       — Уезжаю, Вилма, уезжаю.       — Я бы так хотела поехать с Вами, но меня всю ночь лихорадило...       Йоэль закрыл дверь, впуская Вилму внутрь. Он посмотрел в её глаза и улыбнулся, вытирая с щеки большим пальцем слёзы.       — Милая, ну ты чего? Дурёха... Даже не вздумай плакать! Ну ты же знаешь, всё равно бы поехать не смогла. Там будет много музыкантов, ты их не знаешь. Ну, эй?       — Ох уж эти музыканты. Но! Но хотя бы до Стокгольма! Только меня матушка не пускает. Я бы всё отдала, чтобы поехать с Вами, честно!       — Но тебе нельзя, дорогая.       Хокка прижал её к себе, нежно поцеловал в висок и, поглаживая по плечам, спине и худенькой талии, смотрел через зеркало на комнату. А Вилма лишь горько плакала, уткнувшись в его плечо.       — Ну всё, всё, перестань. Я очень спешу, правда. Будь у меня ещё хоть час...       — Вы бы провели его со мной, я знаю, — она отвела взгляд в сторону и улыбнулась через силу, — я совсем не плачу!       — Ты умница, моя милая, — он внимательно смотрел на неё, гладя по голове, её длинным светлым волосам и замечая в ней что-то уж настолько серьёзное и взрослое, чего не замечал никогда.       Йоэль ещё немного постоял в объятиях и удалился в свою комнату, застёгивая чемодан и поспешно накидывая пальто.       — Мне пора, дорогая Вилма, мы обязательно увидимся вновь!       Дорога до порта была не то чтобы длинной и долгой, но безумно утомляющей. Юхани помимо самого Хокка прихватил "на борт" ещё какую-то иностранную семейку с грудничком, который всю дорогу кричал, заливаясь слезами, а его мать постоянно приговаривала: «Neplač, mé světlo, neplač!» Йоэль только косился на них, совсем не понимая языка, и отодвигался ближе к окну. Путь на пароме до Стокгольма занимал очень много времени и стоил крупных денег, но это был единственный доступный на тот момент вариант. Всю поездку Йоэль старался чем-то занять и себя, и свои мысли, несколько раз перетаскивал чемодан с места на место, открывал его, укладывал снова вещи, а после опять кружил по палубе. Вскоре он заснул от усталости за столиком, обняв многострадальный чемодан, и проснулся только от суеты, когда паром причалил. Наверняка его в порту уже дожидалась Ханна, бегая возле причала из стороны в сторону и бормоча «Где же этот чёртов корабль?!» Женщина с безумно скверным характером.       Но, к счастью или сожалению, её не оказалось. Йоэль долго оглядывался, пока к нему не подбежал белобрысый парнишка с неестественно узкими плечами и в каком-то нелепом козырьке, сообщая, что Ханна будет ждать его уже на вокзале, а он его как раз может туда подбросить. Хокка только удивлённо вздёрнул бровь, не ожидав от неё такой любезности.       Ханна заметила его первой и направилась навстречу, держа подбородок высоко и ступая так грациозно, как, наверное, не ступала ни одна женщина. Её неизменно серьёзное и слегка высокомерное выражение лица оставалось таким даже сейчас. Даже её богатый вид так и кричал о совершенстве и красоте этой особы. Йоэль, увидев её, поспешно остановился под фонарём и стал ждать, пока та самостоятельно приблизится.       — Всё-таки решил сбежать, Хокка? — она подняла взгляд своих тёмных блестящих глаз и даже не улыбнулась.       — Как видишь, решил. Как и ты, собственно.       — Ну-ну, дорогой. Я-то уж точно ничего не теряла, а ты похожей не найдёшь! — она обхватила своими тонкими руками локоть Хокка.       — И слава Богу.       Ханна не обиделась. Нет. Эта женщина не умела обижаться, она выше этого. Только вот молчала эта необидчивая женщина до самого прибытия состава.       — И где же твоя Вилма? Эта же девка так охотно рвалась за тобой хоть до самой Америки! Наигрался?       — Ханна, у меня с ней ничего не было, она ещё совсем ребёнок, — Йоэль вздохнул, открывая дверь в своё купе и пропуская вперёд даму.       — И не будет, Хокка! — она осторожно посмотрела на стену и с возмущением воскликнула. — Неужели ты не подумал, что я могу догадаться, что ты взял с собой какую-то из своих профурсеток? Эй! Сучка трусливая! Я ведь знаю, что ты там! — Ханна постучала по стенке. — Ого, даже никого нет!       — Не дури. Никого я с собой не брал. Ты же понимаешь, что это вынужденная мера.       — И вот если я узнаю об обратном, я тебя при первой же встрече на костре сожгу. Ты только мой, негодяй, только мой! — Ханна притянула Йоэля за воротник как можно ближе. — Поцелуй же на прощание.       Поезд уже неспеша покачивался из стороны в сторону, и Йоэль совсем забыл и о расставании с Вилмой, и о страстном поцелуе с Ханной. Он задумчиво раскладывал на столе бумаги, подсчитывал деньги в бумажнике, рассчитывая, что их хватит ему на первое время. Прозвучал стук, заставивший отвлечься, и Йоэль поднял голову, грубым голосом произнося:       — Войдите!       Дверца медленно отворилась, и за ней в ослепительно белой рубашке стоял Вильхельм с высоко завязанным пучком шелковистых каштановых волос и яркой улыбкой с нотками некой хитрости, которая блестела зелёным пламенем и в его глазах, закрываемых иногда бликами в очках.       — Не отвлёк от написания писем всем своим дамам сердца? Или ты ещё и чем-то другим можешь заниматься?       — Уже начинаете ревновать, Нико Вильхельм?       — Вообще-то, продолжаю, — он присел на противоположную койку, откидывая в сторону шляпу, которую держал в руках. — Славно она меня, конечно, сучкой трусливой назвала. Я уже был готов не вытерпеть и что-то крикнуть.       — Потерпишь, она уж точно никуда ещё долго не денется. Я же молчу про твою норвежку. А она, к слову, с тобой проведёт завтра даже больше времени, чем я.       — Не больше, можешь не переживать. Я еду к ней не за свиданием, а за расставанием, — он перекинул одну ногу на другую, смотря в окно. — Полно об этом, мы же коллеги, всё-таки.       Йоэль аккуратно собрал все бумаги, обвязал и сложил их в открытый рядом чемодан, одновременно с этим доставая из пиджака бутылочку вина и ставя на стол. Нико скромно улыбнулся и прикрыл глаза.       — Коллеги... Знаешь, мне ни с одной женщиной не было так хорошо и легко, как с тобой, Вильхельм, — а тот лишь поднял взгляд, молча смотря в его глаза.       Они много говорили. Без умолку, обо всём. Пили красное вино и подолгу смотрели друг на друга. Вильхельм то активно жестикулировал, с интересом рассказывая о глупости его шведского приятеля, с которым он успел завести знакомство, то затихал, говоря почти шёпотом и обнимая себя руками. Может от осеннего холода, а может и от смущения. Когда время перевалило за полночь, Йоэль задёрнул шторку на маленьком окошке; разговоры стали намного тише, будто теперь их могли подслушать.       Нико уже в полумраке у зеркала расплетал и расчёсывал свои длинные волосы. Йоэль стоял сзади, целовал его в оголённое плечо и невесомо обнимал, будто опасаясь сломать. Он казался ему хрупким, словно фарфоровым, хотя сам Вильхельм не отличался какой-то худобой или кукольностью.       — И нравится тебе эта Ханна? — полушёпотом спросил Нико.       — Ну как сказать... Нравится, но не то чтобы в романтическом плане. Она довольно резкая женщина, иногда грубая, иногда справедливая. Но до чёртиков опасная. Она может укусить даже фразой, мне кажется. Умная, даже слишком. Она не принимает отказов.       — Стерва.       — Может быть и стерва.       — И долго ты с ней? — он повернул голову вбок, смотря на Йоэля.       — Вильхельм, — он отстранился, позволяя Нико повернутся к нему лицом. — Ну может и правда перестанем говорить о ней? Я уже не могу её имя слышать.       — Не можешь слышать? — он провёл ладонью по щеке Йоэля. — А может я и хочу этого? Чтоб ты не думал про своих женщин?       — Я и не буду.       — Пойми, я не хочу больше быть просто твоим коллегой и другом, Йоэль.       Он замер, смотря в глаза Вильхельма. Тот только спокойно моргал, сжимая ручку расчёски.       — Я тоже этого не хочу.       Нико целовал его губы так чувственно, как не целовала ни Ханна, ни Вилма, ни даже Лууле, когда та с, упаси Боже, истерикой расставалась с ним на пристани, уезжая в Таллин. Вильхельм был совсем другим. И его эта особенность была и в распущенных волосах, лежащих на плечах, и в расстёгнутой рубашке, и в его осторожном прищуре.       — Напиши ей письмо, прямо сейчас. Отправим сразу, как приедем в Осло. Вместе, Вильхельм!       — Я не могу так поступить с девушкой, войди в моё положение. Ты же понимаешь, я хочу продолжить с ней работать. Более того, это даже может быть удобнее.       Йоэль напряжённо выдохнул и опустился на кушетку, утыкая лицо в ладони, проводя ими по своим волосам.       — Просто скажи, когда ты прибудешь в Осло?       — Вечером, обещаю, я еду к ней не за выяснением отношений и строительством их заново, — Вильхельм устало потёр ладонью глаз. Свет редко появляющихся фонарей, проникавший из щели, которую не закрывала штора, зеленоватым оттенком ложился на его мягкие черты лица.       Йоэль гладил его по спине, целовал в лоб, щёки, шею и прижимал к себе, пока тот не уснул. Поезд всё ещё покачивался на рельсах, убаюкивая, словно колыбель. На улице гудел осенний холодный ветер, напоминая о приближении ещё больших холодов. Хокка не хотелось думать об этих холодах, о каких-то проблемах. Он только хотел вот так обнимать его, такого прекрасного Вильхельма, чтобы он, пригревшись на его груди, спокойно спал.       Йоэль проснулся далеко не на рассвете. Нико сидел напротив в одной только рубашке у приоткрытого окна, из которого хорошо сифонило прохладой, и сжимал между пальцев сигарету, хотя Йоэль мог поклясться, что тот ни разу не курил при нём. Он задумчиво смотрел на проезжающий мимо состав, сгорбившись над столиком.       — Ты в порядке?       — Да... Не переживай, такое бывает по утрам. Просыпаюсь и самого себя жалко, — он затянулся и тут же выдохнул дым.       Йоэль поднялся, отвернув одеяло к краю, и сел, вглядываясь в его печальный вид. Их поезд уже стоял на станции в Конгсвингере.       — Вот буквально через час мне придётся уйти, ты доедешь до Осло, а я снова буду ждать Ульрику у того самого ресторанчика с этой яркой дурацкой вывеской, куда сам же каждый раз предлагаю сходить, и ждать буду, конечно, с надеждой добиться в этот раз хоть чего-то.       — Я уверен, она поймёт, вы же не в первый раз говорите о прекращении любовных отношений, — старался произносить Йоэль как можно более спокойно, хотя в горле стоял ком, а от вида Вильхельма хотелось закурить ещё больше.       — В прошлый раз, когда мы говорили об этом, она смотрела на меня таким прожигающим взглядом, будто сейчас так и воткнёт вилку, которую, кстати, она слишком крепко сжимала, прямо мне в горло.       Йоэль приблизился к нему, беря в ладони лицо и аккуратно целуя. Взгляд Нико оставался тусклым.       — Пожалуйста, Нико, Вильхельм, мой милый Вильхельм, пошли её к чертям! Да, бестактно говорить такое в сторону девушки, но прошу тебя. Напиши ей: так и так. Ты будешь писать песни для меня, я смогу их исполнить. И мы сбежим, подальше, правда, сбежим! Я не пожалею денег. Куда-нибудь в Штаты, не знаю. Куда ты хочешь? Только напиши. Прошу тебя.       На лице Вильхельма промелькнула еле заметная улыбка. Он опустил глаза в пол, туша сигарету и закрывая окошко.       — Я не могу, — прошептал он, беря Йоэля за руку. — Я буду на вокзале ровно в семь. Не знаю, насколько с удачным исходом, но я вырвусь к тебе.       Он спешил. Быстро складывал вещи, стараясь ничего не забыть, и с необъяснимым стыдом посматривал на Хокка, который лишь смотрел в ответ своими ясными голубыми глазами. Он поцеловал своего Вильхельма на прощание, а тот, быстрым шагом выйдя из вагона, незаметно скрылся в толпе. Хокка продолжил путь один. Опять подсчитывал свои финансы, откладывал на их поездку в США и считал, сколько останется ему на жильё.       В столице они были уже через два часа. Йоэль заселился в ближайшей от вокзала гостинице, купил то самое вино, которое они пили этой ночью, и ждал семи часов, занятый чтением газеты, насильно всученной ему в холле.       Он стоял на платформе вместе со всеми. Отсчитывал минуты, молчал, обдуваемый холодным ветром, и смотрел вдаль, надеясь увидеть поезд. Состав подоспел с небольшим опозданием, но Вильхельм так и не прибыл. Ни в семь, ни в восемь, ни в девять. В половину десятого ночи он просто махнул рукой с фразой «Всё ясно!» и вернулся в свой номер.       Вильхельм снова помирился со своей рыжей бестией, и, наверняка, они остались ночевать в какой-то комнатке, снятой у владельца ресторана, вместе. Он целует её на кровати, а она своим ангельским голоском что-то напевает ему на ушко. Становилось безумно противно.       Йоэль с горя напился в этот вечер тем же вином. Долго сидел в кресле в руках с бутылкой и молча смотрел то в стену, то в окно, проклиная день, когда он встретил Нико.       Он не выселился и на следующее утро, спускаясь каждый час в холл и убеждаясь, что ему не пришла телеграмма. Йоэль не просил уже Вильхельма приехать к нему, не просил поехать вместе никуда, он просто хотел получить телеграмму с извинениями и объяснением ситуации. Но каждый раз, когда он появлялся на лестнице, его звонким мальчишеским голосом оповещали: «Ingen telegrammer sir!»       На второй день Хокка раскрыл конверт с откладываемыми на поездку деньгами, половину из которых он потратил на ещё один день проживания в гостинице, а вторую проиграл и пропил в местном казино. В номер возвращался, еле волоча за собой ноги, с абсолютно разбитым видом. Сейчас он был сам готов поехать в Конгсвингер, заползти в совершенно незнакомый ему ресторан с этой чёртовой вырвиглазной вывеской, забрать Вильхельма и высказать Ульрике в глаза всё, что он о ней думает.       — Ingen telegrammer sir! — выкрикнул парнишка, как только Йоэль показался в дверях.       На следующее утро он с болящей от похмелья головой опять спустился вниз, безразлично смотря на лакея, когда тот в очередной раз оповестил его об отсутствии телеграмм. За окном гостиницы шёл дождь, только ветер наконец затих. Стук капель не перебивался даже щебетом птиц или проезжающей рядом машины, будто сегодня город уснул. Йоэль подходил к двери, доставая из кармана брюк сигареты, как в него врезался излишне радостный газетчик и вновь всунул в руки свежую газету. Хокка прикрикнул ему вслед грубым словом, но всё же перевернул только напечатанную страницу. Йоэль, с замиранием сердца вчитываясь в каждое слово, сползал всё ниже на пол по стене.

«Конгсвингер. 21 октября. В ресторане “Skinne” в половину третьего пополудни норвежская исполнительница Ульрика Хауг нанесла 8 смертельных ножевых ранений своему автору песен и известному финскому поэту, работавшему под псевдонимом “Вильхельм“».