Бездна менялась. Поначалу хаотично, болезненными рывками — как раненный зверь старается убежать от настигающей его хищной гибели.
Бездна менялась. Из тёплого коричнево-серого она обратилась в ледяной и неприветливый иссиня чуть ли не чёрный — в темноте проще спрятать старые уродливые рубцы.
Бездна менялась. Тот, кто смог выбраться из её зыбких, удушливых объятий, видел это во снах. Она исступленно хваталась за тоненькие, почти полностью истершиеся за несколько лет разлуки ниточки, ещё пока — предательски слабо, но хоть как-то, — соединявших их. Во снах она звала его, она умоляла, она грозилась и ревела в муках потерявшей дитя матери.
Но Бездна менялась. Не сразу — сперва недоверчиво прощупывая, можно ли уже остановиться, — начала зализывать раны. Вокруг вырванного заживо куска всё заживало с трудом — она упрямо старалась примириться со шрамами.
Почти год прошёл без вестей. Казалось, она наконец отпустила, поняла, что вернуть когда-то любимого ею не выйдет. Но её мерный, холодный шум, так знакомый сбежавшему богу — и одновременно не похожий чем-то на старый, как будто излишне тихий, — настораживал куда больше криков.
Бездна менялась. И было страшно представить, какой на этот раз она примет облик.
***
В первый раз он подумал, что ему показалось — очередной мираж, силуэт, вырванный бездной из чьих-то беспокойных воспоминаний.
Через несколько недель спокойствия
оно вновь вернулось — силуэт дрожал. Выглядело, будто ему очень больно. Бывший бог подумал, что это одна из душ, особенно беспокойная. Всем оставшимся к пятому тысячелетию жизни состраданием её было жалко.
Потом — пустота. Не было шума, изъеденных каменных глыб, не было самой Бездны. Глухая беспросветная тьма. Но всё-таки это был сон. Чернота не была ничем — наоборот, она определенно была
чем-то. Сбежавший из объятий бездны не знал ещё, что за занавесом готовится новое грандиозное начало, и что он — главный и дражайший зритель.
Он не знал, что станет свидетелем начала великого и вместе с тем ужасного, начала огромной — для него лично, — сухой, непрожёванной скорби. Он не знал — и боялся.
***
Выходца Бездны и берегов Пандуссии, бывшего мальчика и бывшего бога вжало в угол ледяной, стальной, удушливой хваткой. "Как знакомо," — пронеслось далеко в голове.
Проникающим в самую глубь ушей, напрягая до болезненного предела
человеческий слух, настолько громким хором нашёптывали и пели, надрываясь, вторившие ему же — когда-то, — нескончаемые голоса. Сердце билось бесконечно быстро — настолько, что, казалось, не билось вообще. В глазах встали слёзы, но вылить их никак не получалось.
Перед существом, прожившим четыре тысячи лет в бесконечном оплоте магии, предстало нечто большее —
нечто, по праву и абсолютно бесспорно могущее называться божеством. Стирающее ничтожный смысл такого обращения к бывшему
богу.
Словно с трудом сдерживающий относительно стабильную форму, чёрный,
непроглядно черный силуэт стоял в паре шагов от бывшего избранника. Обманчиво хрупкий внешне, он опалял — чуть ли не буквально, — своей немыслимой силой. "
Оно впитало всю мощь разъярённой Бездны," — мысль застыла в голове и долбила из раза в раз, отчаянно пытаясь нагнать темпом сердце.
Дышать становилось всё труднее. Вместе с тем труднее становилось и обманывать себя, что новое дитя Бездны пришло к нему с миром. Сил смотреть на
него не осталось, и он, зажмурившись, отвернулся.
Тут вой голосов резко обрубился. Силуэт полностью остановился и, казалось, шумно задышал. На том, что человек — наверное? — посчитал бы головой, начали вырисовываться черты лица. Два широко распахнутых, всё таких же
нескончаемо черных глаза впивались в душу бывшего выходца Бездны тупой яростью и острым отчаянием. Из той же черноты выделилось подобие слёз, на безэмоциональном лице доводившее до животного ужаса.
Оно попросило его протянуть руку. Молча. Мысль пришла сама,
чересчур чётко и ясно. Оставалось только послушаться.
В чёрном нечто медленно очертилась рука. Она дрожаще бережно окутала
человеческую руку склизким холодом.
Кап — незаметная капля скатилась из чёрных глаз на запястье, наполняя всё
человеческое тело частицей своей боли. Страшно представить, какой та была целиком.
Хрупкие
по-настоящему плечи существа, бывшего когда-то много кем, залихорадило рваной крупной дрожью. Лёгкие сжали и выпотрошили из них воздух — почти весь, оставив ровно на один вздох.
Он вынужденно беззвучно смотрит
ему в подобие глаз и вспоминает свои. "Я чувствую всё, что ты хочешь мне показать, я помню это," — опять без слов.
Оно услышит.
Ледяная хватка с новой силой впилась в горло. Бывшему когда-то Чужим существу стало невыразимо грустно.
— Мне жаль.
Слеза сверкнула по щеке и окрасилась красным. Он разделил протяжную и нескончаемую агонию множества левиафанов. Теперь — навечно.
