Тринадцать

Взглянув на Джорджа, он убеждается, что, и вправду, их плащи — какими бы бесполезными и яркими они ни казались на первый взгляд, — сослужили им службу, блокируя Невидимые Пули мальчика-гения и, тем самым, сводя к минимуму мощь его величайшей атаки. Что же. Прискорбно. Не то чтобы у Джорджа на руках не было других козырей, рассуждает Итидзё. В общем-то, дела его шли неплохо — или были неплохи, пока один из команды противников не использовал Магию Иллюзии и едва не нанёс по нему удар, — в итоге, вырубить его в самом начале состязания помешал Итидзё. Всё же, хотя Джордж и обладал невероятным умом (уступая, может быть, только Тацуе, и то — в Магической инженерии), он был чутким парнем, Итидзё не хочет рисковать его выходом из игры. Проходит несколько секунд, прежде чем Джордж, осознав, кто его спас, улыбается Итидзё. — Масаки! За вспышками магии и взрывами его не слышно, Итидзё читает по его губам и, слегка кивая — признавая, улыбается ему. Джордж, кивая в ответ, снова обращает своё внимание на противников, пальцы уже на его CAD, стучат по экрану, вводя последовательность активации, выпущенная им магия валит одного из учеников Первой школы. Похоже, потеря его Невидимых Пуль не такое уж препятствие. Итидзё оборачивается, чтобы найти Тацую, так как за общением с Джорджем он упустил его из виду, когда замечает, как тот на скорости приближается к нему, сжимая в руках два CAD. Повинуясь инстинкту солдата, Итидзё выбрасывает пистолет вперёд и нажимает на курок, активируя цепочку Воздушных пуль и создавая вокруг Тацуи бреши. Возможно, давление заставило Итидзё потерять хладнокровие, что, казалось бы, нереально, или, возможно, чистая паника, но Итидзё слишком поздно понимает, что он не отрегулировал силу заклинания. Если паника и не охватила его раньше — то сейчас. Дело не в том, что Итидзё недооценивает навыки Тацуи пережить атаку — хотя он удивился бы, отделайся тот травмами не хуже перелома ребра или пары сломанных костей, — но простая мысль о том, что его магия может убить невинного, кого-то, кто этого не заслуживает… Эта мысль заставляет его бояться самого себя так же, как и три года назад. Тацуя крутится, мгновенно несколько раз подряд стреляет из пистолетов по зависящим в воздухе символам, превращая их в сверкающие осколки света за считанные секунды; Итидзё солгал бы, если бы сказал, что ни капли не впечатлён. Но их много, и, когда он приземляется на ноги, часть Воздушных пуль, завершив копить энергию, уже готовы атаковать. Тацуя стреляет и по ним, подбрасывает один из пистолетов в воздух и стреляет из другого, ловит его, но к тому времени, когда он заканчивает, остались ещё две, они слишком далеко друг от друга, уничтожить их за раз не получится никак. Они обе выстреливают, и внезапно Тацуя снова в воздухе, только на этот раз не по своей инициативе. Его тело ударяется о землю, наравне со звуком удара Итидзё слышит, как аудитория — не только ученики Первой школы, но и многие ученики Третьей — задыхаются от ужаса и шока. И сам Итидзё не может найти в себе сил пошевелиться, когда тело Тацуи снова и снова перекатывается, когда он слышит хруст костей даже с такого расстояния. И вдруг ему снова тринадцать, на губах ещё не обсохло молоко, он решил добровольцем выступить на передовой против Великого Азиатского Альянса, где его Разрыв наконец-то будет полезен. Вот только, как узнаёт его желудок, «быть полезным» — это неизбежная встреча со внутренними органами человека, это бремя сотен — может быть, тысяч — смертей на своих ещё не окрепших плечах. Тринадцать — далеко не счастливый возраст, когда вместо того, чтобы проводить лето, переписываясь дни напролёт с друзьями (правда, тогда он ещё не знал Джорджа, так что не то чтобы ему было с кем переписываться), устраивая вечеринки с ночёвками и знакомясь с девушками, ты идёшь убивать мужчин, которых дома, вероятно, ждут такие же тринадцатилетние дети. Ну, по крайней мере, по возвращению ему будет что рассказать своим одноклассникам, верно? Неверно, потому что его одноклассники улыбаются и называют его «героем», и тут же, за спиной, полагая, что он их не слышит, кличут его не «героем» — «монстром». В какой-то момент он попытался сменить прозвище на «Багровый принц» и придать его убийствам положительный окрас, оглядываясь назад, он думает, как же это было по-детски и в то же время до чего же чудовищно. Убийства не возводят на пьедестал. Единственная причина, почему прозвище «Багровый принц» вообще прижилось, заключалась в искажении самой сути фразы: обезумевший от крови принц-антагонист из какого-то лёгкого романа, а не прославленный герой войны. Но каждый раз, каждый раз, когда он убивал, он двигался вперёд, отодвигая мысли о новой смерти на задворки сознания, говоря себе, что они были на благо людей, что с каждой отнятой им жизнью спасались ещё десять, потому что как ещё мог ребёнок его возраста держаться за свой рассудок и продолжать жить? Но сейчас, в шестнадцать, когда он смотрит на Тацую, зависшего в воздухе, отвращение к себе не позволяет ему ни сдвинуться, ни отвести взгляда, он может лишь смотреть и надеяться, что парень не мёртв, не искалечен до конца своих дней, ибо его смерть никого не спасёт. Едва он моргает, и глаза Тацуи вспыхивают синим, и время возвращается к нормальному темпу, Тацуя приземляется на ноги рядом с ним. Он не хромает, не морщится и не проявляет никаких признаков боли, в отличие от других жертв Воздушной пули, и когда Тацуя подносит пальцы к ушам Итидзё, он не чувствует страха, боли или разочарования. Внезапно по его щеке стекает красная жидкость (ему нужно мгновение, чтобы понять, что впервые кровь не принадлежит незнакомцу), и он падает на землю. Но обмяк ли он от боли или от облегчения, Итидзё на самом деле всё равно. В конце концов, монстры, кажется, бывают всех форм и размеров. Приятно иногда знать, что ты не одинок.