like mother, like son

Он не знал, была ли это реальность или ужасный и кошмарный сон, что не заканчивался уже явно ни одну, и ни вторую палочку благовоний. Гуан Яо дёргается, не думает даже о том, чтобы лежать спокойно, путается в одеждах, но с губ его не срывается ни единого звука. Лишь бы это был сон, страшный сон, пожалуйста, что-то ненастоящее. Чужие сильные руки возвращают в реальность, его заставляют прогнуться, дёрнув, не церемонясь, за волосы, с которых уже слетели всё ленты и которые беспорядочно спутались, но Яо совсем не до того, чтобы думать о том, как он будет это распутывать, когда всё закончится. А закончится ли? Разве это не длится уже целую вечность? Разве эти руки хоть когда-нибудь перестанут касаться? Разве эти толчки когда-нибудь перестанут разрывать неприятные раны, что находились в самых чувствительных местах, о которых он слышал разве что только от старших сестриц, когда жил в весеннем доме? Ему никуда от этого не деться. Ему не спастись. И даже если бы он закричал, никто бы ему не помог. Он здесь никто. А вот его насильник... Взгляд падает в сторону, когда его голову прижимают к кровати и толчки становятся быстрее. Фигура в золотых одеждах над ним... Ведь он его родная кровь и плоть. Разве может отец поступать так с собственным даже если нелюбимым, но сыном? Его отец... Он берёт его за волосы покрепче, наматывает на кулак, поднимает голову и теперь заставляет смотреть в зеркало, не отрываясь. Яо жалок. Растрепан, уже полностью раздет, лишь пара тряпок (одеждой это уже не назвать) зацепилась за его ноги, его лицо испачкано кровью, что не сразу перестала идти из-за разбитого носа, в который он получил от любящего папаши за сопротивление вначале. Вот так должен выглядеть один из наследников клана Цзинь, конечно. В его глазах застыла гремучая смесь ужаса, отвращения и шока от своего внешнего вида. Это было просто ужасно. - Посмотри на себя, Мэн Яо, - старое и привычное имя звучит как издёвка. Это она и есть, чего же он ещё ожидал, когда Гуаншань пришёл в его покои и запечатав дверь, решил развлечься с ним, вместо своих обожаемых красоток. Яо понимает почему. Потому что легче сделать больно и колечить парня, который не посмеет вякнуть в его сторону, стоит только приказать, чем тратить время на то, чтобы заставить девицу молчать. - Так похож на свою мать. Жалкий, использованный и никому, совершенно никому не нужный. Помогите. Он поджимает губы, прикусывает, дергаясь в чужих руках вновь, стараясь уйти от толчков, что вновь и вновь заставляли кровь стекать по бёдрам его измученного тела, но его так же дёргают обратно, насаживая на член ещё больше, заставляя скривиться от противного хлюпанья и шлепков чужого паха о бедра. Спасите. Мне больно. Гуан Яо чувствует привкус крови во рту, сдерживает рвущийся наружу всхлип и прикусывает язык. Ни звука. Ни писка. Ни единого лишнего вздоха. Иначе будет больнее. Иначе будет хуже. Поясницу простреливает болью и всё его тело уже трясёт от количества нахлынувших ощущений и напряжения, что ему приходилось молча пережидать. Матушка, почему я не могу оказаться рядом с вами? Боль течёт по венам вместо крови. Или вместе с ней, он не знает. Ничего не знает, просто чувствует как его перестают держать ноги, разъезжаются в стороны, руки не выдерживают следом и он всём телом падает на кровать, пока волосы неприятно натянулись, не давая ему опустить голову. Которая так же опускается на простыни следом, стоит чужим пальцам отпустить. Он даже не пытается подняться. В этом нет смысла. Мужчина всё делает и сам, чуть приподнимая его бёдра, меняя угол проникновения. Наверное, ему было бы приятно, будь это любящий партнер, интим первой брачной ночи, но нет. Он бесстыдно раскрыт и опорочен собственным отцом. Он развлечение, забава, не более. Почему я просто не могу умереть? - Знаешь почему ты здесь? Знаешь почему тебя всё ещё не спустили с лестницы, хотя это единственное, чего ты заслуживаешь в стенах этого ордена? Ты просто удобен. Особенно сейчас. Появлению новых игрушек тут всегда рады. Тем более тем, от которых можно без угрызения совести избавиться. Я так устал. Чужие слова остаются где-то в его сердце, выжигаются будто раскаленным железом. Он же ничего не сделал. Он старался просто быть полезным своему отцу и ордену. Он просто хотел признания. Разве это так плохо? Почему ему нельзя просто хотеть внимания отца, его любви, признания и может понимания? Он же не выбирал кем и где рождаться. Гуан Яо же старался, не смотря ни на что тренировался, работал над собой, участвовал в войне, дабы получить признание сначала главы Не, старейшин, отца, а потом добиться хоть какого-нибудь положения в клане Цзинь. Какого-нибудь... Вот тебе то, о чем ты попросил. Надо быть более конкретным в своих желаниях. - Вот оно твоё законное место, Мэн Яо, - вторит хриплый голос отца его мыслям, пока тот кончает с противным стоном внутри него и Яо хочется взвыть от того, насколько ему неприятно то тепло, растекающееся где-то внутри. Оно обжигает. Не физически даже, а унижением, которое растёт внутри по отношению к себе. Голова начинает болеть, а перед глазами всё плывёт, когда его будто использованную и бесполезную отныне вещь откидывают в сторону. А ведь он даже не заметил, как его снова отрывали от кровати, чтобы поворачивать так, как было бы удобнее насильнику. Он заваливается на бок, его спутанные волосы закрывают лицо, на котором больше не было ни одной эмоции, а сам Гуан Яо не находит в себе сил как-либо сдвинуться, даже чтобы прикрыться. - Скажешь об этом хоть кому-нибудь, казню на месте за предательство. Поверь, доказательство я найду, - он слышит шорохи одежды, чувствует, как кровать перестаёт прогибаться под чужим весом, а голос отца бьёт в самые последние нетронутые болезненные точки в его сердце. - И помни, ты всего лишь сын своей матери. Не зазнавайся отныне. Он чувствует слезы, стекающие по щекам уже тогда, когда глава клана Цзинь покидает комнату и за ним хлопает дверь. И тут же в несколькосекундной тишине раздаётся всхлип, смешанный со скулежом. Гуан Яо весь дрожит, ему больно, плохо, он один и ему хочется домой. Куда-нибудь домой. Только вот дома у него нет. Весенний дом, в котором он родился и вырос, разрушен. В Цинхе его давно не ждут, забыв кажется о том, что был среди слуг когда-то мальчишка с хорошей памятью, ищущий признания. А Ланлинь... орден Цзинь... он никогда тут не был и не будет кем-то нужным и важным, эти стены всегда будут ему чужие, а золото одежд, будет навевать тоску о тех днях, когда он носил тёмно-зелёные одеяния и саблю на поясе. В пустой комнате хорошо слышно тихие всхлипы и то, как они отражаются от стен, а парень лишь руки к лицу подтягивает слегка, утыкаясь в них чуть ниже кистей и рыдая взахлёб, пока он пытался так же поджать ноги к окровавленным бёдрам. Больно, плохо, тошно. И противно. От самого себя. Хотелось исчезнуть и перестать существовать, настолько тело выворачивало от боли и утомления. Работая несколько дней без отдыха, конечно же он не смог выдержать такого, так что даже на какое-то время его сознание не справляется со всём этим и он падает в неприятную и липкую темноту. Но когда Гуан Яо вновь открывает глаза, то понимает, что самое страшное было впереди, пока за дверью становятся слышны голос слуги и два слишком знакомых голоса его... названных братьев. Ему кажется, что лучше бы он умер на войне.