teacher`s pet.

узко. ​просто невыносимо до тошноты, хочется разорваться на мелкие куски, спрятаться в углу кабинета, да хоть что-либо, лишь бы взглядом с данилой не встречаться, чтобы он блеск в твоих глазах пошлых до экстаза доводящих не видел. да чтобы эта физика к чертям провалилась, преодолевая путь от-А(да)-до-(Ра)Я. пусть кашин не видит (осязает) вздымающуюся грудь ильи, закрытой слоем рубашки и свитера, пусть на глаза ему не попадается натянутая до предела ширинка джинсов чужая. что у тебя с воображением, илья? иди курс девятого класса повтори, дисперсию цвета там, а не вырисовывай неприлично небрежные сюжеты в своём воспалённом мозге. в кабинете под номером двести восемнадцать невыносимо душно для розового затылка корякова, и капля пота медленно (по собственному желанию) стекала под накрахмаленную рубашку. илья всегда знал, что физика — это не его предмет, но по-киношному клишированная пятница, которая смотрелась нереально в каждом подростковом сне, текла очень медленно именно на этой неделе. илья молчит, у него пересохло в горле — это раздражает. он облизывает взглядом листок по подготовке к егэ, который одиноко пылится на парте уже второй урок, и думает. грызёт ручку, — кажется, что она скоро потечёт — осматривает кабинет, слушает тиканье часов. если честно, то сегодня он не очень-то хотел приходить в это здание знаний, но мать сказала — илья сделал. поэтому-то он сейчас шаркает новомодными серыми кроссовками по изрисованному следами людей полу, а взгляд устремляет на учителя, ища в нём подсказку. нахуя он выбрал физику? идиот. лучше бы английский сдавал, илья хоть в нём разбирается.       — коряков, если ты решил, то можешь сдать работу, — и не насиловать взглядом своего учителя, который не был виноват в том, что ты выбрал этот предмет.        — э-э, да, секунду, данила владимирович, — от этих имени и отчества у ильи табун мурашек по спине и рукам бежит, он скорее берёт ручку в руки и подписывает лист, где, как он думал, была хотя бы половина правильных ответов. он встаёт, но на него не обращают внимания (как обычно), и он подходит к столу учительскому вальяжно так (как обычно) и кладёт свой тест прямо под нос учителю, а тот смотрит снизу вверх, и илья чувствует, как у него краснеет еблище вместе с ушами и шеей, пятнами бордовыми стекая под свитер. илье в(с)дохнуть хочется, но в горле ком непонятный застревает, посему он разворачивается на пятках и уходит на своё законное место на последней парте. на перемене душно. в голове ветер гуляет, мимо пронося мысли о предметнике. да как же его так угораздило-то? пиздец. к алгебре он не готов от слова совсем, но его и не вызывают к этой болотной протёртой доске, поэтому илья выдыхает спокойно и, когда звонок трещит в черепе, отдаваясь трелью своей повышенным давлением в теле, буквально бежит на следующий урок, спотыкаясь о чужие ноги (незаконно) чужих людей. но и на нём скучно. на уроке грустно и некомфортно, илья думать не может об этом ебучем обществознании, он хочет (обратно на физику) загнуться в три погибели, и чтобы в голову его розовую не лезли всякие мысли дурацкие и пошлые до ужаса, что илья сам невольно начинает становиться как собственная голова окрашенная, даже темнее на пару оттенков, кашляет и просится выйти. в коридоре пусто, а в голове бардак, он думает-думает-думает, да всё понять не может: о чём? наверное о том, что в спину чью-то врезался по собственной невнимательности. смотрит снизу вверх и думает, что это предел: ну не может столько дерьма произойти в один день.       — о, коряков! я тебя как раз искал, — данила разворачивается, поправляет очки свои круглые указательным пальцем и улыбается. он выше ильи головы на две, поэтому коряков голову задирает, прямо в глаза глядя. не боится уже, хотя раньше трясся весь: от коленок до рук своих татуированных, на которых ногти покусаны, где лак черный росписью штукатурки хрущевок лежит неровно пятнами коровы, от нервов-взглядов-касаний даниных, от которых илья плавится и горит весь. на нём яйцо сырое разбей — приготовится. — сможешь после уроков остаться? может. всё. это касательная. точнее, конечная, какие нахуй перпендикуляры? сейчас не геометрия, но илья думает, как бы данилу на хуй послать деликатно, по площади ебаного параллелограмма. тупой кашин с его тупыми тараканами в его тупой башке. но в то же время илья думает, что это охуительный блат, который картами таро ляжет ему на руку. и я не уверен, что это единственное, что побывает у него в руках сегодня.       — да, конечно смогу, — естественно, в понедельник в четыре дня ему ж делать-то нехуй, кроме как ебаться с физикой и с учителем, в которого он влюблён. тупое напряжение, тупой илья, тупой даня.       — супер, я буду в двести восемнадцатом, как обычно, — да можете не повторять, илья и так знает, что вы тут с понедельника по четверг, с половины девятого до пяти дня, и что двести восемнадцатый — это ваш кабинет. илья думает, что это всё шутка, или, может быть, розыгрыш огромный над ним. что над ним стебутся, и сверху кто-то ржёт. он не может окончательно решить, влюблён или нет, но чувство стыда, когда он проходит мимо данилы, берёт вверх над разумом ильи. у него просто иногда появляется желание, чтобы данила потрепал по голове по-отцовски, чтобы поцеловал нежно, как мама, чтобы просто заботился. получается какая-то конкатенация: «ятебялюблю». бля, да фу, не. не так. вообще, даже не в яблочко. точнее в бровь, но не в глаз. илье показалось, что надо бы завязать шнурки, но на глаза попадаются знакомые цифры (два-один-восемь) и ему ничего не остаётся, кроме как зайти. хотя он не думает, что в кабинете настолько плохо: данила успел проветрить его, из-за чего в нём пахло приятно мокрой травой и едой из столовки.       — илья, смотри, — ого, впервые данила его назвал по имени. может это потому, что они одни? бред. и он такой абсурдный, что плакать хочется. на слове «бред» илья вспомнил андрея платонова, любимого его писателя, и цитату, которую он на всю жизнь запомнил: «без ремесла у захара павловича кровь от рук приливала к голове, и он начинал так глубоко думать о всем сразу, что у него выходил один бред, а в сердце поднимался тоскливый страх». сейчас илья чувствует себя точно так же, лишь бы кровь от головы к члену не прилила. — я тебя похвалить хотел, на самом-то деле. да что вы. и за что же?       — мне очень понравилась твоя работа. ты в последнее время начал лучше учиться. — на что он намекает? илья чувствует, как данины руки сами ложатся ему на плечи. его трясёт. ему плохо, у него сигаретное дыхание спирает и ёбаные круги перед глазами плывут. у него плавится мозг и из-за этого илье сложно думать. этовсёсонэтовсёсонэтовсёсонэтовсёсонэто нет, это просто физически невозможно. рука данилы ползёт медленно вниз по траектории сближения учителя и ученика, и илья думает, что скоро в конвульсиях забьётся от переполняющих его чувств. ему горячо: и это единственное, что он понял за эти пять минут прелюдий. а вдруг их заметят? господи, от этого у ильи скоро дым повалит из-под нарочито узких черных джинсов. лузер-блюз какой-то получается.       — а за хорошую работу, — рука расстёгивает пуговицу, за ней следует ширинка. — следует поощрение, — но илья не хочет, чтобы это входило в привычку. но когда джинсы блаженно сползают вниз, а большая ладонь данилы накрывает его член, сжимая на секунду, илью ведёт. ведёт сильно, без промедления пропуская момент и выдыхая стон куда-то влево, вообще ни разу не попадая на даню. да, только о дрочке в кабинете физики он и мечтал. — почему же ты молчишь? скажи что-нибудь, — и наклоняет голову свою, сгибаясь пополам практически, и смотрит в глаза. от этого илье неуютно становится, но данилино горячее дыхание обжигает его губы, из-за чего низ живота скручивается медленно, и илья вообще дурнеет. — ты думаешь, что я не вижу все эти взгляды во мне заинтересованные? что я не вижу, как ты краснеешь, когда я подхожу? — да, зря всё это. на последних словах даня не сдерживается и сжимает сильно чужой член в руках, от чего илья бёдрами ведёт назад, руками вцепляясь в кашиновы предплечья. молчит, хотя скулить охота пиздец. похвалить же хотел, нет? а сам сжимает стояк его до боли невозможной, что будь здоров, ага. больше данил, конечно, не жаловался, только в смятении дрочил ему через ткань трусов, попутно сжимая второй рукой его задницу, а илья только взгляд в пол устремлял, пытаясь подавить звуки, из нутра которые вырваться хотели. он двигал бёдрами, задыхался там практически, а данила даже поцеловать его пока не решался, поэтому илья сам тянется за поцелуем, схватившись в затылок чужой горячий. ответ последовал незамедлительно: и боже, целовался данила просто охуенно. он вылизывает нёбо ильи от и до, из-за чего илья теряется и еле успевает почувствовать шершавость языка, а чужая рука внизу смелеет: тянет медленно, специально, резинку трусов вниз, а илья плачет практически.       — пожалуйста, — коряковку горло дерёт из-за нехватки воздуха, поэтому он говорит полушёпотом. — быстрее.       — как скажешь, — ого, праздничек какой-то. он берёт в руки его член и начинает водить пальцами, распределяя естественную смазку, из-за чего скольжение становится приятным, а выдохи ильи громче. он опирается на парту голым задом (прости боже одноклассники) и убирает по сторонам руки, позволяя делать с ним всё что угодно. и даню тоже ведёт: от взгляда ильи не ускользает ширинка спереди, что топорщится охуеть как сильно. он смотрит на свои руки трясущиеся — ему кажется это всё нереальным, — и кладёт одну из них прямо пропорционально вперёд. даня захлёбывается невысказанной фразой, у него краснеют уши (слава богу илье восемнадцать, иначе он бы не простил себе такие деяния), он выдыхает рвано в розовый висок напротив и теряется, останавливаясь.       — господи, я мечтал об этом с начала года, илья, ты не представляешь, — ага, и поэтому фотка твоей семьи, где есть твоя жена, до сих пор стоит у тебя на столе. мысли ильи ложатся слоем незакрытых гештальтов на язык, ему нечего ответить. он лишь хочет получить долгожданную разрядку, но даня медлит, и илья пыхтит, ведёт бёдрами вперёд, намекая даниле на продолжение. тот понимает искренне, но брюки предательски жмут до ужаса, поэтому он отстраняется в принципе, расстёгивает пуговицу и они падают с глухим звуком вниз. и именно в этот момент илье становится плохо: неконтролируемая улыбка сама ползёт вверх по лицу, и она ощущается как затянувшийся шрам. у ильи очень много всего вертится на языке, но он никак не может сформулировать мысль, когда данила снова кладёт свою ладонь горячую обратно на член, задевая специально большим пальцем оголённую головку; илья моментально дёргается, забываясь напрочь. конечно, как тут не забыться, когда в руке-рту член-язык твоего учителя, который дома в фантазиях во всех позах вертел тебя? хорошо, что четыре стены никогда не узнают об этом провале, будь то у них уши или третий глаз. следующее мгновение как через белую пелену волнения: илья обмякает как-то слишком резко, еле успевая прикрыть рот рукой, как при улыбке, и выдыхает рвано через нос даниле в грудь. дане не лучше, ведь он зубами своими в шею впивается, забывая о том, что завтра вторник и кое-кому завтра в школу. у ильи в руке липко до оскверняющего ужаса, он до сих пор в приступе дереализации пребывает, представляя картинки в башке больной своей несвязные. он понимает, что салфеткам здесь взяться неоткуда, поэтому, еле одёрнув себя от мыслей, надев обратно свой свитер небрежно зелёного цвета, бежит в мужской толчок, чуть не сбивая оставшихся учителей. то, что произошло между ними — произошло только между ними, и никто не должен больше узнать об их коварстве. не так ли?