***
В моем кабинете порядок — только новая стопка документов появилась на столе с утра пораньше; её я должна разобрать к концу рабочего дня, чтобы распределить задания между новобранцами, патрулирующие на улицах города и контролирующие порядок — ага, как же, эти сопляки способны только на слюнтяйство. Поэтому я с некоторой завистью смотрела на лейтенанта из Стохеса, который губил потенциал, горящий в рядовом Фройденберге; сейчас его губит бригадир Эрвин Смит, при упоминании которого я тоже стучу зубами от злости, потому как тип он довольно мутный, а ещё из-за очевидной ревности, ведь мой супруг проводит с ним больше времени, нежели со мной. Я уже хотела приступить к бумагам, как в дверь настойчиво постучали и, после моего приглашения войти, влетел рядовой Гарнизона. Переводя дух с частыми передышками, он приложил кулак к груди и заговорил: — Лейтенант Аккерман, докладываю! В город возвращается Разведкорпус. Необходимо ваше разрешение на открытие ворот! Мое сердце бешено застучало, однако сейчас было не до трепетных чувств, потому как пустая формальность требовала решительных и быстрых действий. Одна подпись с лейтенанта Гарнизона, одна с лейтенанта Военной полиции — и ворота открыты для сил Разведкорпуса. Схватив документ из рук рядового, я быстро оставила свою печать и вернула бумагу, годную на использование в сортире. Солдат в спешке ещё раз отдал честь и убежал прочь, сверкая пятками. Отнюдь, подписи моей мало, и основная работа начинается только сейчас; кажется, слойка с сыром на сегодня отменяется. Потому как необходимо собрать отряд Военной полиции для сопровождения Разведкорпуса — очередная формальность, вступившая в действие после того, как среди новобранцев оказался оборотень; у Леви я не успела разузнать много о необычном мальчике, слежка за которым вошла у мужа в привычку. Все у него входило в привычку, за исключением заботы о жене — я не жаловалась. Не было времени на жалобы, а сил тому и подавно. Я покидаю кабинет, оставив бумаги, и спешу к капитанам отрядов, чтобы сообщить им о возвращении Разведкорпуса. Те лениво прохлаждались в общем кабинете, а мое вторжение заставило их вскочить из-за столов и разом отдать честь. Приказав собрать солдат и раздав каждому по поручению, я уже собиралась возвращаться в кабинет, как меня окликнул один из капитанов, остановив возле двери. — Лейтенант Аккерман, так они в итоге отбили стену Марию? Я обернулась на голос — растеряна, но виду не подаю. Мне самой это неизвестно, как и неизвестно, сколько солдат вернулось. Мое дело — сначала впустить в город, а далее все сведения я получаю в течение дня, вечером прихожу домой и застаю мужа. Так обычно было, а сейчас это казалось крайне неправильным. — Мне неизвестно, вам это и необходимо узнать, — отчеканила я, потянувшись к дверной ручке. — Многие ли вернулись, лейтенант? — поинтересовался другой офицер. — Мне об этом пока не докладывали, — с трудом ответила, сжав в потной ладони дверную ручку. — Вы пойдете их встречать? — продолжил кто-то третий. Я никогда не встречала Разведкорпус, патрулируя их путь от ворот, ведь это не входило в мои обязанности. — Отставить болтовню и быстро за дело! — рявкнула я, покинув кабинет и направившись в свой, чтобы выпить воды, ещё воды, ещё и ещё, чтобы проглотить страхи сполна. Я дрожу, подобно листу на ветру, ноги не слушаются и готовы разбиться о пол. Гравитация тяжелее воздуха, и мир кругом едет. Уже задыхаюсь от воды, но продолжаю пить, потому как знаю, что иначе будет только хуже. В голову на миг прилетает забавная мысль, что именно ради отдельного кабинета я и стремилась к такой высокой должности, чтобы никто не стал свидетелем моей агонии. Пары минут хватает, чтобы вернуть разум; с ним пришло осознание, что я полностью игнорировала свои обязанности. Стукнув себя по лбу и, вслед за этим, рывком выпрямившись, я отряхиваю плащ и широкими шагами дохожу до рабочего стола. Надо заняться несколькими документами и пойти помогать солдатам; из-за этой экспедиции на Марию, кадры поредели.***
К концу рабочего дня до меня доходят сведения: стена Мария вместе с городом Шиганшина были отбиты, из Разведкорпуса в живых остался лишь малочисленный отряд, бригадир Смит героически погиб во время миссии, — всё, что мне нужно было знать. А дальнейшие подробности мне не принадлежат, а идут уже напрямую Главному командованию. Моя работа давно окончена, но покидать штаб я не спешу — нахожу себе другие занятия, чтобы не возвращаться домой. После возвращения Разведкорпуса с миссии лишь по прибытию домой я наконец узнаю, жив ли Леви. Мне недостаточно докладов и слов, что всеми известный капитан Леви всё ещё дышит и служит — мне нужно видеть его в живую, дома. Однако подозрения, что его там может не оказаться меня всё ещё гложут, — никто так и не сообщил об именах выживших. Я решаю взяться за уборку; давно пора пройтись по книжным полкам тряпкой. Вместе с этим немного подметаю и разбираю папки пятилетней давности, собирая их в коробки, чтобы отнести на склад — много места в шкафах занимают. Тело очевидно отвыкло от физической нагрузки, о чем свидетельствует слишком быстро накатившая усталость и пришедшее в активное действие потоотделение. Иронично вышло, что, будучи одной из лучших выпускников восемьдесят девятого кадетского корпуса южного подразделения с хорошей физической подготовкой и отработанными навыками по убийству титанов, я застряла в штабе Военной полицией с кучей бумаг, — эта система лишь шуту пригоже, кажись, мы все тут шуты. Когда Разведкорпус, готовясь к отвоевыванию стены Марии, начал набирать солдат из других войск, я поставила вопрос ребром о моем присоединении к силам человечества, однако Леви всегда отличался своим упрямством и гордостью, впрочем, как и я, поэтому только спустя неделю перекачивания с ссор на взаимное игнорирование друг друга, мы пришли к консенсусу, когда Леви сказал: «Ты здесь нужнее». Он говорил, что каждый солдат Военной полиции — бесполезный кусок дерьма, а меня назвал нужной… А ведь правда: уйду я на миссию, а работа внутри стен останется, и выполнять её некому. К тому же, если я умру? Замену мне найдут довольно быстро, но я не смогу обучить её и передать нужные наставления, и работа пойдёт от балды. Я размышляла о том, что его слова были не о службе, а о том, что я нужна ему здесь живой, однако… Ладно, это до наивности смешно, такого быть не может. Коли мы женаты, мы не обязательно любимы. Но главную беду я находила в ином, стараясь затолкнуть её куда-нибудь подальше, чтобы в горле не застревала. Будь я на поле битвы, я бы не смогла не переживать о Леви. Я бы желала быть рядом с ним, но он бы отмахивался, называя помехой, или говорил что-нибудь вроде: «Здесь опасно, уходи». А где не опасно, милый? Только будучи рядом с тобой, я чувствую себя в безопасности! Только в твоих объятиях мне не страшен мир! Только от твоих поцелуев я теряю в сознании память о том кошмаре, что творится вокруг нас! Ты прав, милый. Я глаз с тебя бы не спускала и, тем самым, не смогла бы увернуться от лапы титана. Ты бы… горевал?***
На улицах безлюдно, и лунные лучи отражаются от кристалла к кристаллу, заменившие факелы в уличных фонарях. Сердце мое неугомонно стучит, но, если быть с собой честной до конца, оно ненормально тарабанило на протяжении уже всего дня, от чего грудь болит и ноет, в придачу ко всему, дышать становится с каждым шагом всё тяжелее и тяжелее. Пройдя обелиск, я мысленно отметила, что до дома осталось совсем немного — лишь дойти до конца квартала. Чувствую я себя тревожно и с некоторой опаской приближаюсь к своему дому, как если бы была уверена в том, что за дверью скрывается вор или убийца. Окна затворены, и света не видно — даже не понять, горит ли там хотя бы свеча. Трясущимися руками вставив ключ в замочную скважину, я зажмурила глаза и начала молиться Богине Марии, Богине Розе, Богине Сине; и молилась, молилась, молилась. Чтобы ключ не повернул — это значило бы то, что дверь уже кем-то открыта. Дыхание перехватило, подобно тому, как если бы тысяча ладоней схватились бы за неё, с силой сжав; грудь так поднялась, что вот-вот голова могла утонуть в плечах; пальцы дрожали, с трудом держа ключ. Если он погиб, то прошу, хоть бы не напрасно. Если он погиб, то прошу, хоть бы героически. Если он погиб, то прошу, хоть бы в последний миг своей жизни думал обо мне. И я продолжаю шепотом молить, шумно хныкать, раздавая эхом противный звук по пустому кварталу, жалко просить и просить, сжав в ладони ключ, — я так боюсь повернуть его вправо. Открою дверь — шагну в мрак своего одинокого дома, оказаться в котором я никогда так не боялась, как сейчас. Меня никогда не покидала уверенность в том, что по возвращению Разведкорпуса с экспедиции, я застану Леви дома, а сейчас эта уверенность испарилась, из-за чего пальцы отпустили ключ, и мне пришла в голову идея переночевать сегодня в пабе за углом. В поддержку этому замыслу возникло осознание, что Леви мог и не вернуться домой, на этот раз задержавшись в замке Разведкорпуса — такое тоже было, хоть и крайне редко. Потихоньку я начала успокаиваться, вытирая влагу с век, и вновь взяла в руки ключ. Вдруг мои переживания беспочвенны, и Леви давно ждет меня, пока я нюни распускаю? Он такое точно не одобрил бы — слезами делу не поможешь. Тянуть с этим уже было мне невмоготу, рано или поздно я же должна вернуться домой. Поэтому пальцы снова сжимают ключ и резким движением поворачивают вправо — дверь открывается. Я на грани истерики, дышу рвано и тяжело, уже ощущаю, как к горлу поступает жалобный стон, но проглатываю его, что дается мне с трудом; этот ком больше стейка. Медленно открываю дверь, и внутрь забегает Баш — черный кот, который никак не насытится от своей наглости; наблюдал ведь за мной в ожидании, когда я его наконец впущу в дом. Однако замечаю кота только в тот момент, когда он начинает вертеть хвостом и жалобно мяукать. Я люблю этого беспризорника, но сейчас я была готова прогнать его обратно на улицу, где он и ошивался днями и ночами, лишь бы не слышать этот противный звук. Внутри дома темно и холодно, подрагивающими ногами я прохожу вперед, стараясь не наступить на кота, который, как специально, трется о мои голени. Как обычно, по возвращению домой, в первую очередь зажигаю свечи, затем захожу на кухню, чтобы оценить скудные запасы еды — нужно что-нибудь приготовить, хоть я и не голодна. Налила немного молока для Баша и поставила блюдечко на пол, тот довольно мурлыча подбежал и начал вылизывать жидкость. Ежедневная рутина немного успокоила и расслабила, и я пошла наверх, чтобы переодеться в спальне. Открыв дверь без задней мысли, я с ужасом обнаружила, чуть не выронив подсвечник с горящей свечей, что кто-то уже лежал на постели. Я неспешно прошла внутрь, оставив блюдце на комоде, и глаза мои прицепились за стул, на спинке которого висела грязная униформа с эмблемой бело-синих крыльев. Кажется, подобное уже было, даже запах такой же исходит от одежды— смердит. Впрочем, я не брезглива, поэтому сбросила с себя плащ Военной полиции, я кинула его на тот же стул и присела на край постели. Моих ушей коснулось беспокойное сопение супруга. В спальне было холодно, а он, будучи в одном белье, даже не удосужился укрыться под одеялом. Рубцы старых шрамов тут же бросаются в глаза, историю которых я помню почти каждого из них. Грудь перебинтована — Ханджи постаралась, видна её работа; сколько бы я не пыхтела в тайне от ревности, этого не изменить, ведь Леви до дома не доходит с открытыми ранениями. Даже в этом плане я не могу о нем позаботиться, бесполезная жена, только по редким просьбам Ханджи поддерживаю курс прописанных мазей и препаратов, ухаживая за ним. Мысленно высказав недовольство его бесхребетности, я вскочила с постели и, скрипнув дверцами шкафа, достала мягкий плед. Хотела бы я укрыться под ним вместе с Леви, но дел у меня ещё много — организация ужина чего только стоила. Одним взмахом накрыв мужа пледом, я прижала ткань к телу, как бы требовательно приобнимая. А после снова присела на кровать, сомкнув колени. Могла бы уже и пойти отсюда, оставить его в покое, но не хотела. Бросила взгляд на Леви, который, на мое искреннее удивление, даже не дернул во сне бровью от моих действий. Тысяча мыслей навещают мой разум, но от всех я судорожно отмахиваюсь, как от мух, чтобы те не мешали наблюдать за супругом. Мой красивый, сильный, мужественный Леви; хмурится ведь даже во сне, не по собственной воле вызывая у меня искреннюю улыбку. Спит — сопит почти неслышно. Черная прядка упала на его аккуратный нос, и осторожно, не касаясь лица, кончиком пальца я убираю её, чтобы не мешала — ни ему, ни мне. Я хочу ещё немного понаблюдать за ним, однако чудному мгновению приходит конец — все-таки я переборщила, хоть и не ощущала тактильной насыщенности. Он слегка пошевелил бровями, и в полутьме я смогла заметить движение зрачков за закрытыми веками. Сейчас откроет глаза, а я могла бы уже и пойти отсюда, но всё ещё не хотела. — Привет, Леви, — прошептала я тихо-тихо, боясь спугнуть, когда его веки разомкнулись, и засияла пара серо-синих кристаллов. Моя ладонь заботливо легла на его плечо и начала медленно проходить вдоль руки. — Здравствуй, — прохрипел капитан и добавил, как будто беспричинно оправдывался: — Я уснул. — Ничего, — помотала я головой. — Ты будешь спать или ужин приготовить? — Я… — начал Леви и запнулся, — ничего не надо. — Хорошо, отдыхай тогда, — ответила я и встала с постели. Всё как всегда — краткий диалог по делу, без лишних нежностей. Леви отвернулся от меня, укутавшись по уши в плед; а ведь я все-таки отчаянно надеялась, что он остановит меня и потянет к себе, отнюдь, это лишь мои мечты, оставшиеся осадком ещё с первых лет нашего брака. Забрав всю одежду со стула и взяв с собой подсвечник, я покинула спальню и пошла вниз, чтобы заняться стиркой. Баш уже маялся у входной двери — пришлось несчастного выпустить.***
В комнате темно, еле-еле догорает свеча, а я не могу сдвинуться с места — сижу за кухонным столом, без весомой причины не спеша наверх к мужу. Супруги обычно спят вместе, подобно возлюбленным, но я не считала нас выходцами ни с той и ни с той категории. Я знала, что обязаны была быть с ним рядом, обняла бы и напомнила, что у Леви всегда есть и будет место, куда он сможет и будет обязан возвращаться снова и снова. Но нужно было это ему? — это следующий вопрос. Я должна быть сильной и сохранять самообладание. Перед таким человеком, который выбрал именно меня в жены, я обязана оставаться равной ему, но я медленно расклеивалась по кусочкам, теряя то ту часть себя, то другую. Я теряла свой статус «жены» — я не чувствовала себя супругой, я была лишь миссис Аккерман — лишь звук в тумане разговоров, лишь надпись в кипе бумаг. Я теряла свой статус «лейтенанта» — я не чувствовала себя лейтенантом, я лишь была «той самой злой бабой», которую вывести из себя любой горазд. Я теряла свой статус «женщины» — я не чувствовала себя женщиной, лишь оболочкой, пустым, но жизнеспособным сосудом, вечно вторящим себе: я не несчастна, я не несчастна, я не несчастна. — Ты почему не поднимаешься? — раздался хриплый голос в полутьме. Я обернулась — заметила по-домашнему одетого Леви, который спускался по лестнице. — Я как раз собиралась, — кратко улыбнувшись, солгала я. — Почему не спишь? — Захотел попить воды, — ответил он. — Садись, я налью, — произнесла я, скрипнув стулом. — Милая, я же не калека — могу и сам налить, — устало сказал Леви, умерев мой энтузиазм. Мне до мурашек понравилось, что он сказал «милая», мне до скрипа зубов не понравилось, как он сказал «милая». И вновь я задумалась, опустив голову. До ушей доносилось, как муж наливал из кувшина воду в стакан, затем жадно глотал и томно выдыхал, однако звуки становились всё тише и тише, пока Леви не оказался у меня за спиной и не наклонился, чтобы коснуться губами шеи. Я вздрогнула, подобно наивной отроковице. Леви отошел вбок, нежно схватив меня за подбородок и приподнял его, чтобы встретиться со мной глазами. Я послушно последовала за его рукой, не смея поднимать взгляд на своего благоверного, однако его настойчивость все-таки добивается желаемого и, устремив зрачки к верху, я ловлю на себе его взгляд, направленный на мои сомкнутые губы. Ох, Леви смотрит так нежно, так ясно! Но если он будет ко мне так близко стоять, я не смогу нормально дышать или вовсе сгорю от огня, что разгорается в моей груди, пока запечатанное сердце приходит в ощутимое движение. Он наклоняется, не сводя глаз с моих сомкнутых уст, однако в оставшиеся пары дюймов я срываю его планы, отвернувшись. Если он ещё раз ко мне прикоснется, я не смогу и дальше сдерживать свои желания посвятить свое тело ему, и слезы вновь больно колют в глазах. Но как бы то ни было, одна выпущенная из оков слезинка подобна приглашению на эшафот. Леви разочаровано выдыхает, выпрямляя корпус, а я продолжаю смотреть в пол. Зажмурив глаза, я мысленно молю супруга уйти, но упрямец продолжает стоять надо мной в ожидании чего-то. Меня страшит мысль, что он ждет, когда я наконец сдамся и начну выставлять ему свои эмоции, — этого не будет, милый. — Сухарь, — огрызнулся капитан. Сам же научил меня быть такой. — Какая есть, — пожала я плечами и бодро встала со стула. — Ну-с, пошли спать, завтра вставать рано. Я уже намеревалась сделать шаг к лестнице, как ладонь супруга обняла мое запястье и потянула назад. Врезавшись в грудь Леви, я громко ойкнула. Его ладони легли на мой живот, и я невольно задержала дыхание. Кровь больно забила по ушам от волнения — мне страшно было сделать хотя бы одно лишнее движение. Какой ужас, обнимаюсь с собственным мужем, а волнуюсь, как пятилетка! Ростом капитан ниже меня, поэтому ему крайне удобно прижаться носом к моей шее — что он и делает. Я ощущаю мурашками, как он вдыхает мой аромат; наверняка я сейчас пахну стиральным порошком — ему вроде как приятен этот запах. Мне щекотно от его вздохов и от того, как ладони гладят мой живот, зарываясь под ночную рубашку, поэтому я невольно вздрагиваю; всплыла мысль о нашем общем ребенке, но дети меня пугают, поэтому я качаю головой, чтобы избавиться от этих безумных идей. Однако мой благоверный принимает это на свой счет и говорит: — Тебе неприятно? — Н-нет, — от волнения я запнулась — ну и дура, ей-богу. — Непривычно. — Непривычно, когда обнимает собственный муж? — спрашивает Леви, губами гуляя по шее. Ревнивый гаденыш — я же знаю, что он имеет ввиду. Он не думает о том, что мне непривычна его ласка по той причине, что он покидает дом на несколько месяцев. И он не думает о том, что я женщина, которая крайне требовательна к вниманию и голодает без него. Он лишь думает, что я сплю с другими, пока он отдает свое сердце за человечество. Не раз он начинал горячие споры по этому поводу — не раз я спокойно отрицала его беспочвенные подозрения. Я не нашла ничего лучше, чем проигнорировать его вопрос, поэтому стояла, подобно солдату на плацу. Когда его руки опустились, а сам он сделал шаг назад — я с облегчением выдохнула. Однако я уже чувствовала надвигающуюся бурю. Обернувшись к Леви, я обеспокоенно всматриваюсь в черты его лица, появляющиеся из тьмы лишь на мгновения в зависимости от движения свечи. Теперь меня съедают желания прикоснуться к нему, дотронуться до нового шрама, что красовался на левой щеке, прыгнуть к нему в объятия, однако, как специально, я заговорила о том, что обсуждалось в этом доме крайне редко. — Как прошла миссия? — спрашиваю я, как будто для галочки, хотя волнения за самочувствие супруга меня съедают, подобно стае изголодавшихся волков. — Как обычно, — спустя время отвечает капитан. — Только вот… — Леви поднял на меня глаза и поспешно отвел; я поняла — передумал. — Впрочем, неважно. — Почему? — шепчу я. — Днем поговорим, сейчас я устал, — уклоняется он и делает шаг к лестнице, проходя мимо меня. — Леви, мы с тобой ведь не поговорим об этом потом, — устало улыбаюсь я, оборачиваясь. — Завтра я работаю, а потом ты снова уедешь… — Ты жалеешь о нашем браке? — внезапно перебивает меня Леви, всё ещё стоя ко мне спиной. Ком застревает в моем горле, и фальшивая улыбка сползает вниз. Он меня доконает сегодня! Снова, снова эти чертовы слезы встают в глазах. А мне остается лишь сквозь их пелену наблюдать за тем, как Леви выстраивает передо мной стену, отгораживая от себя. Однажды я смогла её проломить — сейчас она казалась выше тех, за которыми я, трусиха, пряталась от титанов, покуда мой супруг сражался за свободу подобных мне трусов. — Нет, дорогой, — дрожащими губами произношу я, представляя со стороны, как неуверенно звучит мой ответ. — А я жалею, — произносит он, разворачиваясь ко мне, — что запер тебя и сделал безвольной. Глупыш. Все люди безвольны, покуда есть то, что их держит на земле. У кого-то это власть, у кого-то высокие цели, у меня — Леви. И в своих высказывания он чертовски прав, единственная его ошибка заключается в том, что он до сих пор уверен в том, что в этом браке я несчастна. — Не говори ерунды, Леви. Ты устал, и всякий бред в голову лезет, — вновь улыбаюсь я, затягивая губы по очереди внутрь рта. Теперь и мне хочется перенести разговор на другой случай. — Ты меня не встречаешь в городе, когда мы возвращаемся, — пропустив мимо ушей мое высказывание, заговорил Леви. — Я работаю, ты же знаешь, — продолжаю улыбаться. Я никогда не признаюсь ему, что на самом деле боюсь не увидеть его среди вернувшихся разведчиков. Ведь вся моя жизнь в этот миг разобьется публично — жалкое будет зрелище. Поэтому я всякими способами стараюсь не покидать штаб и не смотреть в окна. — Ты никогда не будешь со мной честна, ведь так? — спрашивает он. Я с трудом проглатываю слюну: неужели, догадался о моих страхах? Я не трусиха, правда! Просто у меня есть поводы, чтобы дрожать от ужаса при мысли о его гибели. — Скажи, — Леви делает широкий шаг вперед, останавливаясь вплотную ко мне, и я делаю шаг назад. — Ты же с ним счастлива, да? Что тебя держит, а? Ты мне ничем не обязана, и ничего мне от тебя не надо. Ты вольна — уходи к другому. Я, подобно обелиску, стою неподвижно — прямо, не шелохнуться, не вздохнуть. Что на него нашло? Да с чего вообще его посетили такие мысли? Неужели я давала повода? — Леви, я, право, не понимаю, о чем ты, — говорю я тихо, уже невмоготу мне удерживать улыбку. Я растеряна, и меня выдают пальцы, сжимающие друг друга по очереди. — С чего ты вообще взял, что я думаю о другом мужчине? Он отходит от меня, взмахивая руками и ворча себе под нос невнятные ругательства. Чувствую, что назревает конфликт, а ведь ругаться я абсолютно не умею. — Знаешь, я ведь думал о нас, — он думал о нас, — по возвращению в Каранес. Я ведь… Я всегда ищу тебя в толпе. Он в неуверенности замолкает, пока тысяча ножевых ранений пронзают мое и так полудохлое сердце: никогда не думала, что ему это важно. — Хорошо, в следующие разы я буду тебя встречать, — говорю я спокойно, чуть опустив голову, подобно покорной и бесхребетной девчонке. Раз он хочет, чтобы я стояла у ворот, равно, как и остальные многострадальные жены, матери, сестры и дочери — так тому и быть. Только вот мысль, что он снова уйдет за стены меня нескончаемо мучают. Леви буравит меня взглядом, даже невооруженным глазом можно заметить, как подымаются его ноздри от ярости. Его опять что-то не устраивает?.. — Ты же это хотел услышать? — ровным тоном спрашиваю его — боюсь, если не буду держать голос под контролем, то он сорвется в любой момент. Он замыкается от незнания, что на это ответить. Осанка прямая, ровный взгляд — да вот только непонятное звенит в его зрачках. Эта неизвестность порядком и меня начинает раздражать, и я не по собственной воле начинаю смотреть на него подобным ему взглядом. Ей-богу, две дикие собаки не могут поделить территорию — так мы выглядим со стороны. — Я хочу от тебя услышать правду, — начинает муж. — Я тебе противен? Иначе я никак в толк не могу взять, почему ты такая, — какая же? — бездушная. Вмиг меня обуздала такая ярость, что страшно представить, что было бы, будь я на поле битвы. Слетела бы с катушек, проигнорировала бы разум в его попытках усмирить столь яркие, опасные эмоции — не место таким импульсивным личностям в строю. — Значит, такой ты меня считаешь? — спрашиваю я холодно, слова царапаются так, что в горле у меня першит. Стоило мне спросить об этом, как меня будто током пробило. Ведь я почувствовала в его словах внезапные приглашения на выход из своей жизни, он желал меня оттолкнуть, напоминая себе о том, что дорогие сердцу люди опаснее врагов. Жаль, он совсем не помнит, как я упряма и способна настоять на своем месте в его ожесточенном сердце. Потому как я — миссис Аккерман. Леви цыкает и дергает челкой в сторону, ведь сам не знает, что с ним происходит. Но я не собираюсь так просто сдаваться. Если он задал вопрос, я дам ему свой ответ. — Леви, ты научил быть меня сухарем! — он снова оборачивается ко мне, в злобе сдвинув брови. — Твоя сила, твой статус, твое положение — всё это подстегивало меня быть наравне с тобой, быть подобной тебе. Чтобы на меня смотрели и думали: «Да, она действительно достойна быть женой капитана Леви Аккермана», — говорю я спокойно, но делаю паузу, думаю и вдруг срываюсь: — Да, я сраная эгоистка! Но правда в том, что именно благодаря этому я продолжала жить, а не существовать от вылазки к вылазке. Я стремилась к таким высотам и ходила по таким головам, что нажила себе врагов, боюсь, не меньше, чем твой Эрвин, мир светлый его праху, пользуясь исключительно собственной головой и поддерживая себя, что все эти достижения посвящены тебе и совершены исключительно ради тебя, пока все вокруг от зависти шипели и передавали по кругу новость о том, что меня перетрахал весь состав полицейского главнокомандования. Да вот только никто не трахал меня! Даже ты от ревности плевался и огрызался, мол я сплю со всеми подряд, пока ты пропадаешь на миссиях. Как бы я не отрицала этого, мне ты не веришь, а веришь в те истории, в которых оказываются твои сослуживцы. Кому-то жена изменила, от кого-то муж сбежал, — да вот только я не такая, сволочь ты эдакая! Потому что все это меня не волнует. И служба меня никак не волнует. Меня волнуешь только ты, ты и ты. Потому что я твоя блядская жена! Поэтому я не жалею о своем согласии быть ею, сраный ты мудак! Леви стоял, как вкопанный, моргал глазами в полутьме. Большими глотками проглатывая одну слюну за другой, я опираюсь о стол; он резко дергается и скрипит. Я поднимаю глаза на Леви, однако он вдруг пропадает во тьме. Огонь в свечке потух. Мрак одним рывком обнял меня, и стало страшно, как будто вот-вот молния должна разрезать эту тьму и пол страшным грохотом. Я неуверенно позвала Леви, вытянула руки вперед, подобно слепой, но не чувствовала тепла чужого тела. Чувствую себя вне домашних стен, холод и страх пробирают до костей — жутко, разум не может принять во внимание, что человек я уже взрослый и от глупостей таких не пугаюсь. Трусиха, ей-богу. Вдобавок, дура болтливая! Хотела удержать Леви, но сейчас понимаю, что нашему счастью не суждено быть из-за моей грубости и неблагодарности. Оскорбила супруга, обвинила в том, за что тот не несет ответственности. И все эти годы ожидания его любви улетят впустую. Паника охватила с головой, судорожно забегали зрачки и пальцы в поисках, за что можно прицепиться. Нахожу — руки Леви. — Леви… Леви, — вторю я. — Да, — хрипит он и обнимает меня. Стоило Леви коснуться губами моей макушки, как я сдалась. Слезы хлынули, я вцепилась в его широкие плечи, невольно растягивая кофту. Блять, блять, блять — мне нельзя плакать! Он переживает самый ужас войны, он находится в эпицентре всех событий, он страдает больше меня. Нельзя, нельзя, нельзя плакать при нем, я ведь не какая-то слабачка!.. — Поплачь, милая, поплачь ещё, и за меня поплачь, — нашептывает мне супруг. И в этот миг я окончательно сдаюсь: вою ему в шею, пачкаю кофту слезами и соплями, хватаюсь за него, как будто вот-вот упаду во мглу. Тянусь к нему, как к спасательному кругу, как к источнику жизни — целую шею, скулы, губы. Он отвечает мне с таким же пылом, выстраивая дорожку поцелуев, касаясь кожи на верхней губе, над губой, под глазом, на лбу, над бровью, между бровей. — Я скучаю, я так труслива и так одинока, — признаюсь я впервые за несколько лет брака. Плачу, надрываюсь, но продолжаю: — Я эгоистка, ты женился на эгоистке, мне ведь тебя всегда так не хватает, Леви. Мы падаем на пол, потому как мои ноги более не могут меня удерживать. Он крепко обнимает меня, ещё немножко, и ребра переломает, но я таю в его руках, становлюсь такой податливой и трепетной: чувствую себя любимой! Вновь обретаю себя в лейтенанте, в женщине и в жене. В человеке, в конце концов. Я ведь миссис Аккерман, и смогла почувствовать себя ею именно сейчас. Никакие служебные заслуги не подтверждали, что кольцо на пальце — не просто украшение; а лишь его присутствие, лишь его внимание смогли наконец достучаться до моего сознания. И сейчас я желаю произнести те самые заветные слова, уже открываю рот, но Леви припадает к моим губам, и мы сплетаемся в самом чувственном на моей памяти поцелуе. Я схватилась за его шею, настойчиво прижав к себе, однако благоверный неожиданно оторвался от моих уст и заговорил: — Всё это время я думал только о том, что я обязан вернуться к тебе. — С возвращением, — шепчу я, кладя на его щеку ладонь. Он с новым пылом припадает ко мне, сжимая в своих тисках. Я в безумии не могу найти место для своих ладоней — в итоге кладу ему на грудь, иногда сжимая ткань мягкой кофты. Ощущаю его язык во рту; непередаваемое чувство наслаждения. Его губы мягкие и заботливые, а я безнаказанно прикусываю его нижнюю. Недовольно мычит, хмурится, вызывая у меня улыбку, которую он у меня забирает новыми поцелуями. Мои руки обнимают его шею, требовательно прижимая к своей груди; голодная женщина. Вновь отрываемся друг от друга, и его лоб падает на мое плечо. Неужели он нуждался во мне точно так же, как и я в нем? Мне с трудом в это верится, однако я с некоторой радостью встречаю его жажду по мне и крепко обнимаю, мол никогда не отпущу, никогда! Я слегка отстраняюсь от него, чтобы взять в дрожащие ладони его лицо. Тяну к нему руки, фаланги едва касаются холодной кожи, как бы спрашивая разрешения. Я жалобно смотрю на Леви, наблюдая за его нежным и ожидающим взглядом. И вся дрожу: губы, веки, пальцы, тело, — всё пляшет в безумной тряске. Наконец ладоням удается обнять его скулы, и я громко всхлипываю. Входная дверь медленно открывается, и ушей касается жалобное мяуканье. Я наблюдаю за тем, как полоска света с улицы доходит по полу до меня, и я наконец могу разглядеть пустующую комнату. Мои ладони, что тянулись к верху, как в молитве к стенам, медленно опустились в отчаянии. Я обняла себя, сжала плечи с такой силой, что ногти с болью впились в кожу, образовав цепочку красных полумесяцев. Слезы продолжали течь, одна речка за другой, каплей за каплей падая на пол. Я оборачиваюсь к двери; из-под длинных прядей смотрю на то, как Баш наблюдает за мной, сверкая желтыми зрачками и махая хвостом из стороны в сторону. Он, словно хозяин чужих мемуаров, возвращает мне память о том злосчастном вечере, когда я поняла, что Леви не вернулся домой, и так и никогда не вернется, а живу я в этих иллюзиях уже несколько лет — от декабря к декабрю, и лишь воспоминания о нем воссоздают мне в полутьме его образ.