privatione

Юнги не спит. И это проблема, учитывая его отношения со сном, ставшие локальным мемом их группы. Юнги любит спать, черт, это одна из немногих вещей которые он действительно любит. Казалось бы, из-за напряженного графика группы и хронической усталости все семеро могли уснуть где и когда угодно, но Юнги именно любил это. Предпочитал любому другому виду отдыха в свободное время: будь-то просмотр фильмов на Netflix, видеоигры, походы на шоппинг, алкогольные приключения в закрытых барах, спорт или еще что. Даже в поездках в новые страны для съемок: все остальные мемберы разбредались в поисках достопримечательностей, музеев, кафешек, магазинчиков с сувенирами или приключений на свои задницы, в то время как обычно Юнги оставался в номере и с наслаждением окукливался в одеяле часов на двенадцать. Чимин понимал его в этом выборе, в этом они были схожи — полноценный восьмичасовой сон был такой редкостью в их повседневной жизни, что Чимин обожал и ценил это, и буквально с жадностью старался «выспать все из этого дня». Часто случалось, что они отбивались от остальных пятерых и оставались спать. В разных номерах или комнатах, конечно — просто ели что-то найденное в холодильнике, говорили пару слов друг другу о погоде или прошедшем концерте и разбредались каждый в свою кровать — страсть ко сну была общей, но постели разные. Но с Юнги что-то не так — Юнги не спит. И не делает он этого довольно долго. На первый взгляд это незаметно, хотя, может быть Чимину хочется думать, что все-таки дела не так плохи. Ведь остальные ничего, судя по всему не замечают, не видят никакой проблемы. Чимин просто был наблюдательным и обычно его любимым объектом наблюдений оказывался Юнги, особенно Юнги спящий. Он был удивительно милым в это время: напускная холодность и раздражительность исчезали с его лица, хмурая складка между густых бровей разглаживалась, розовые губы слегка надуты и приоткрыты, подрагивающие веки казались очень нежными и тонкими. Не то чтобы Чимин специально заходил в комнату к спящему Юнги (только пару раз!) чтобы пялиться. Просто Юнги засыпал всегда: везде и всюду, в машине, иногда роняя голову на плечо Чимина, в перерывах на фотосессии, за коллективным просмотром фильма Марвел и много раз за собственным ноутбуком с открытым Cubase в студии. Чимин понял, насколько часто он смотрел на спящего Юнги, только тогда, когда эта возможность исчезла. Юнги не спит. Чимин беспокоится, но надеется, что все не так уж и скверно. Во-первых, Юнги регулярно ест, причем нормальную еду. Пьет вроде бы такое же дикое количество кофе и энергетиков как и всегда. Чимин знает это, потому внимательно за этим следит. Дело в том, что может он и не спит, но, когда занимает горизонтальное положение, выглядит это вполне правдоподобно. Но насколько Чимин может судить, он просто лежит в кровати без сна, может пытается все-таки заснуть, а может молча смотрит в потолок. Позавчера он зашел в его комнату без стука, как уже делал раньше и столкнулся с непонимающим и абсолютно не заспанным взглядом. Злым взглядом. Глаза Юнги сверкнули в темноте так, будто он все понял, уличил, рассекретил его. Чимину вдруг стало стыдно и страшно, что он как сталкер какой-то себя ведет. Но было что-то еще — Чимин уличил его тоже, потому что в руках у Юнги не было телефона, ноутбука или книги. Юнги просто лежал с включенным светом один в комнате и пялился в потолок. Это было как минимум странно. — Что-то случилось, Чимин-а? — голос Юнги не был хрипловатым, каким он бывает обычно от долгого сна. Этим голосом можно было спокойно нарезать металл в салат. — Да ничего… Хён, ты почему не спишь? Говорил же что устал, валишься с ног и будешь дрыхнуть часов двадцать подряд… — А ты меня проверять решил? — едко спросил Юнги, — Спокойной ночи, Чимин-а, — сказал Юнги с нажимом, призывая Чимина уходить. Чимин почувствовал себя очень глупо за свое навязчивое беспокойство. Но тем не менее с Юнги что-то происходит. Не то чтобы он очень угрюм, что надо заметить время от времени случается с ними обоими, Чимин уже не лжет себе на этот счет. Но он выглядит очень подавленным. Да. Подавленный — это хорошее слово для данного случая. Большинство людей думают, что Юнги подавлен большую часть времени, потому что Юнги обычно не пытается сделать себя привлекательным для других, только если ему это специально не нужно по каким-то причинам. Юнги может просто молча на вас смотреть, но у него, блять, всегда есть свое мнение. Это «мнение» волнами исходит от этого гребаного засранца, заставляя людей нервничать. Эта его абсолютная, подавляющая энергия силы была безусловно, завораживающей. Чимин немного завидовал — Юнги был харизматичным от природы, ему ничего не нужно было делать для того, чтобы быть крутым, в то время как Чимин буквально по песчинке вытачивал свое тело и эго всю свою жизнь. И в то же время Юнги был очаровательным даже в этой своей холодной бессердечности, она была образом, и его серьезность напоказ делала его даже милым. Чимин знал и видел, что Юнги очень теплый человек — просто потому что хотел это подмечать. Другие люди могут жаловаться, вздыхать и закатывать глаза, но Юнги просто… много работает. Много думает над музыкой. Очень агрессивно думает. Будто внутри него всегда бесконечная череда музыкальных дорожек, звуков и какофоний, которыми он мысленно рисует ритмический рисунок. За исключением того, что сейчас у него похоже абсолютная тишина в голове, потому что кажется, что он не совсем присутствует в своем теле. Он делает все, что должен делать, говорит на совещаниях все вещи, которые мемберы и члены команды ожидают от него услышать, даже пишет новые треки, но сам находится где-то далеко. Как будто бы он цитирует кого-то или повторяет когда нужно заученные реплики из пьесы, но сам ничего не добавляет к сказанному. Чимин замечает это потому что он просто наблюдательный. Чимин умудряется никак не комментировать это в течение пяти дней, что является для него настоящим подвигом. Ему требуется приложить для этого много усилий. Обычно он не из тех, кто молчит в таких ситуациях, но какое-то время он все еще надеется, что у Юнги это пройдет. Может Юнги нужно немного времени, чтобы самому разобраться с чем-то. Черт, да у Чимина тоже такое случается время от времени — бессонница и воспоминания о какой-то давней боли или возвращаются ночные кошмары. В конце концов, это не его дело и Юнги вполне в состоянии сам о себе позаботиться — именно это он ему и скажет, Чимин уверен. Юнги скажет что все в порядке, и ему не нужна помощь. Но Юнги не спит, и почему-то из-за этого сны Чимина становятся прерывистыми и беспокойными. *** Когда спустя пять дней Юнги продолжает бродить по гостиной в общежитии в четыре утра, Чимин решает, что ему следует спросить его об этом. Юнги похож на худое и долговязое зомби, утопающее в пушистом белом халате поверх пижамы. И это выглядело не мило, а довольно жутко — круги под глазами у Юнги выделялись даже в в темноте. Нужно просто спросить. Это ведь не повредит, не так ли? Он находит Юнги на кухне, где тот рассеянно режет пачку рамена на манер хлеба. Нож проходится по поверхности с тупым скрипом, который смешивается со свистом чайника на плите. Юнги издает тихий мычащий звук, давая знать, что заметил появление Чимина, а потом тянется за второй плошкой для рамена. В этом весь Юнги: его забота не нуждается в вопросах «будешь?» и «хочешь», он просто делает все эти маленькие незаметные вещи для всех. Это также естественно для него, как дышать. И Чимин чувствует потребность также позаботиться о хёне, который покачивается на ногах и это точно не из-за музыки в его гениальной голове. — Нет, спасибо, — отказывается Чимини прочищает горло для убедительности. — Итак, э-э-э, — что звучит ужасно само по себе, так как с головой выдает его тревогу. — Итак, ты… Что происходит с тобой, Юнги? Ты в порядке? Юнги удивленно моргает, глядит на него пару секунд, а потом явно делает какие-то свои выводы. — Я в полном порядке. На 100%. — Звучит не слишком правдоподобно, — Чимин старается звучать мягко и подходит чуть ближе, будто опасаясь дикого зверя, которого ему предстоит приручить. — Выглядишь очень измотанным, хён. Тебе бы прилечь… — ладонь ложится на плечо Юнги — костлявое и теплое. — Да, наверное, — Юнги ерошит свои волосы на затылке кончиками пальцев, как он всегда делает, когда задумчив. — Как раз собирался отдохнуть, немного проголодался. Юнги слушается, но вид у него как у подростка, который получает взбучку от родителя. Это не должно бы выглядеть мило, да, черт побери весь этот разговор вообще не является таковым. Юнги избегает зрительного контакта почти всегда, но сейчас это что-то паническое. Он суетливо разрывает руками пачку и так исполосованную порезами, ломает рамен в плошку, заливает кипяток — делает кучу мелких и дрожащих действий под внимательным взглядом Чимина, не поворачивая головы. Но не прогоняет — это Чимин считывает, когда на столе появляется кружка для него и заливается горячий ароматный чай. Чимин покорно садится — значит, Юнги нужно еще немного времени. Они сидят напротив друг друга, как уже сидели тысячи раз вот так: в полумраке, после изматывающего концерта поглощающие самое вредное и калорийное что можно найти в общежитии. Перебрасывающиеся взглядами и шутками, будто играя в обожаемый обоими баскетбол. Но теперь они сидят в молчании, а партнер Чимина по «ночному дожору» был живым мертвецом, тенью самого себя. Голова Юнги опущена низко над тарелкой настолько, что челка, кажется, сейчас обмакнется в бульон. — Я беспокоюсь о тебе, — Чимин цепко хватает Юнги за ладонь, вернее всего лишь за кончики пальцев на столе, как будто тот мог сорваться и убежать. — Знаю, ты опять скажешь, что ты в порядке и ты прекрасно справляешься, но я вижу — происходит что-то очень плохое, Юнги-хён. Мне очень страшно за тебя. Пожалуйста, расскажи мне. Я очень хочу помочь, но не знаю как. Дело в том, что он знает абсолютно точно, что Юнги увяз во всем этом глубоко. Чимина мучают жуткие мысли: как Юнги смеется после очередной премии, хлопает мемберов по плечу а потом с такой же спокойной ухмылкой выходит в окно девятнадцатого этажа здания Hybe. Потому что именно так Юнги и выглядит: абсолютно готовым к выходу в окно и Чимин ни разу не наблюдал за все семь лет их знакомства настолько безжизненного выражения на его лице. Юнги все еще многозначительно смотрит на него, как он всегда делает, когда ему есть что сказать по какому-то вопросу, но кто-то попросил его заткнуться и поэтому он молчит, выражая свое неодобрение в форме такого своеобразного протеста. Попыток вырвать руку из пухлых чиминовых пальцев он тоже не делает. — Просто не выспался. — Как давно? Он думает, можно ли все оставить как есть. Чем бы это ни было, это явно было чем-то плохим. Кто знает, захочет ли Юнги вообще говорить об этом? Судя по всему, он тоже не уверен, стоит ли это делать. — Что? — Юнги будто в трансе, голос тихий, будто звучащий из-за призрачной завесы. Чимин держит его пальцы крепко — чтобы Юнги не провалился туда, на ту сторону. — Как давно ты не спишь, Юнги? Отрицать не имеет смысла. Юнги смотрит на Чимина испытующе. Брошенный камешек в пропасть, гулко возвещающий о том, как долго лететь до дна и как больно о него ударяться. Локоть, чуть опущенный в горячую воду, чтобы проверить — не обожжешься ли. Кончики пальцев ног, трогающие море за холку — не слишком ли холодно для того, чтобы погрузиться в него? Острие ножа сзади, прямо под левой лопаткой. Экзамен на доверие. Юнги вздыхает, сжимает чужую руку слишком сильно, до боли — Чимин слышит, как что-то хрустнуло — размыкает губы и очень тихо произносит. — Шестые сутки, — губы смыкаются и чуть подрагивают. — Дерьмо, — выпаливает Чимин на английском, чувствуя, как тревога внутри захлестывает его волной. Он не ошибся. Чимин ненавидит себя в это самое мгновение — он обязан был начать этот разговор раньше. Нужно что-то с этим делать, срочно — в голове вереница путающихся мыслей о врачах, таблетках, Намджуне и менеджерах. На Юнги хотелось накричать и треснуть — просто ну зачем он так с собой, почему не бережет себя и доводит до таких состояний, почему не просит помощи? Но сомкнутые пальцы на темной кухне — это запредельный уровень не только доверия, но и взаимопонимания. И Чимин делает то, что должен. То, что нужно Юнги. Он просто понимает его. — Дерьмо, Юнги. Гребанное дерьмо. — Знаю. — Мне очень жаль… — у Юнги дрожат губы, а у Чимина — что-то глубоко внутри солнечного сплетения. — Не можешь или не хочешь? — Не могу, — почти шепот. — Очень хочу, но не выходит. — Я могу помочь? Лицо Юнги чуть светлеет — он наверняка ожидал что-то вроде Намджуновых нотаций или шквала вопросов «как» и «почему», но Чимин удивляет его. Рот чуть кривится в улыбке. И сейчас Чимин сидит на их кухне и чувствует такую невыносимую нежность к этому гребаному гениальному идиоту что ему трудно дышать. — Я не знаю. Но спасибо, Чимин-а, — он говорит это так, будто разговор окончен, но Чимин только разогрелся. — Никаких врачей? — Чимин улыбается ему в ответ, заглядывая в глаза. «Ты в безопасности» — думает Чимин настойчиво, будто пытается развить в себе навыки телепатии. «Я понимаю все, что ты чувствуешь. Я чувствую то же самое». — Никаких врачей, — Юнги кивает, это же очевидно. — Тебя мучают кошмары? — Что-то типа того. — Хочешь я посплю с тобой сегодня? Юнги отдергивает руку, как ошпаренный, будто ладони Чимина это адский котелок, и качает головой. Чимин согласен — да, да, возможно это звучит дико и двусмысленно, но и сама ситуация требует неоднозначных решений? Ведь Юнги наверняка уже испробовал все возможные стандартные варианты (иначе он не был бы Мин Юнги) типа снотворных, медитаций и самогипноза, и, если это не помогало, Чимин был готов на все, чтобы ему стало легче. —Ничего такого, — Чимин вскакивает на ноги и быстро оказывается рядом с Юнги, будто преграждая дорогу. Нет, он не даст ему сбежать в таком состоянии — сломленному, не спящему шестой день и по всей видимости он уже начал сходить с ума от этого. Не теперь, когда Чимин знает точно, что Юнги не справляется. — Я не настаиваю, просто мне… помогало иногда спать с Гуки, когда такое было со мной. Ну знаешь… монстры под кроватью не существуют и все такое, но гораздо спокойней на душе, когда рядом есть кулёк с мышцами, готовый превратить любого призрака в боксерскую грушу. «Это не стыдно, Юнги. Это не делает тебя слабым». Ох, как бы Чимин хотел иметь возможность передавать свои мысли в эту черноволосую голову без препятствий в виде голоса и слов — на выходе получалась такая бредовая каша. Но Юнги издает сдавленный смешок, и это небольшая победа — будто тень настоящего живого Юнги промелькнула на пару секунд. — Это ты-то кулёк с мышцами, мелочь? — Юнги тыкает пальцем в накаченное чужое бедро, выглядывающее из-под коротких домашних шорт и смотрит снизу вверх. Бедро оказывается крепким, будто обтянутый кожей металл. — Железный человек, блять. Раскачался без химии, значит. Но это не поможет. Вообще-то с призраками бесполезно бороться тупой физической силой. — Это у Гуки она тупая, а у меня очень даже интеллектуальная. Юнги встает со стула, слишком резко и пошатывается. Они оказываются с Чимином лицом к лицу, очень близко — Чимин чувствует запах острого перца и соевой пасты от его губ и видит в глазах глубокую черноту. Чимин ловит Юнги — он тонкий и почти бестелесный, будто призраки из его кошмаров. Ладони остаются лежать на боках, а воздух густеет. — Просто, знаешь, — шепчет Чимин, сопротивляясь желанию то ли засунуть руки в карманы, то ли никогда не отпускать чужую талию. — Я здесь, если ты… если тебе… Если ты захочешь поговорить об этом или что-то в этом роде. Я никому не скажу, просто… Мне невыносимо видеть тебя таким. — Да, — медленно отвечает Юнги, как будто пробует это словно на вкус и не знает еще, нравится оно ему или нет. — Да, я знаю… Впрочем, ничего особенного. Да. Полежи со мной чуть-чуть, ладно? Он снимает чужие руки с боков решительно, и не то, чтобы он торопится или пытается сбежать, он спокоен и собран, но определенно намерен покинуть кухню. Чимин семенит за ним, стараясь даже шагать как можно тише — будто любое неосторожное движение или звук могут нарушить то, что возникло между ними за последнюю минуту. Почти нетронутый остывший рамен остается на столе немым свидетелем рождения чего-то важного. *** Хоть они уже и спали в одной постели пару раз (до дебюта, на Мальте и после какой-то попойки на диване) сейчас это действо ощущалось максимально неловким. Чимин вошел в спальню Юнги и испытал чувство, которое бывает, когда он заходил в храмы или церкви разных конфессий на экскурсиях — будто само его присутствие оскорбляет это святое место. Будто он недостоин находиться тут, в святая святых черного постельного белья и трех подушек — две обычных и одна в виде плюшевого Кумамона. Как только они вошли, Юнги запер дверь и щелкнул выключателем, погружая комнату в непроглядную тьму. Чимин сел на краешек кровати на ощупь, не видя ничего перед собой и прислушался — шорох сбрасываемой одежды, тихий скрип кровати с левой стороны. Юнги всегда спит слева, на левом боку. Чимин наблюдателен во всем, что касается Юнги. Чимин тоже стянул шорты и футболку, будто Юнги установил молчаливые правила. В конце концов, может Юнги брезглив и ложиться на его чистую кровать в одежде, пусть и домашней — значит осквернить святыню еще сильнее. Чимин лег на спину на предусмотрительно большом расстоянии от другого тела и закинул руки за голову. Неловкость и тишина будто зудели под кожей, но говорить будто было запрещено — Юнги ведь нужно поспать, а не вести светские беседы. Он прислушивался к дыханию старшего еще несколько минут, как прислушиваются к раковому больному у его постели — дышит ли, живой ли еще. Это было глупо, но Чимин ничего не мог поделать с этой внутренней тревогой. Дыхание Юнги было слишком тихим, почти неразличимым, и Чимин буквально сходил с ума от беспокойства. Ему необходимо было четкое подтверждение, что Юнги здесь, Юнги никуда не делся и лежит тут совершенно живой и будет в порядке. Совершенно теряя голову, Чимин перекатывается на бок и ложится чуть ближе, так, чтобы сквозь пару сантиметров чувствовать чужое тепло животом, но не прикасаться. Он не встречает сопротивления. Дыхание старшего все такое же тихое, мерное и ритмичное, но Чимин готов поклясться, что Юнги просто всматривается в черноту перед собой с широко открытыми глазами. Это не помогает. Чимин не помогает Юнги. Это раздражает, будто он бесполезен. Будто не может совсем ничего, даже простой человеческой поддержки, которая так необходима его хёну в эту минуту, а он будто боится чего-то. Ждет, что кто-то старший и сильный скажет ему куда идти и что делать. Чимин злится на себя еще сильнее, и делает странную, но совершенно необходимую сейчас вещь. — Так нормально? — шепчет Чимин, обнимая Юнги со спины и крепко прижимая гладкую спину к своему животу. — Да, Чимин-и, — выдыхает Юнги и вздрагивает от чужого дыхания, шевелящего короткие волоски маллета на его шее. Чимин думает, что Юнги удивительно хорошо подходит роль "маленькой ложечки". Чимину стыдно, но его имя прозвучавшее таким тяжелым шепотом из уст Юнги заставило его чувствовать что-то лихорадочное. — Хён? — Юнги пах потрясающе, и Чимин, будто ошалев от вседозволенности, потерся носом о его затылок невесомо. Что-то цитрусовое и древесное, с ноткой ванили. Надо будет спросить, какими духами он пользуется. — Мм? — Можешь не отвечать, если не хочешь, но о чем они… твои кошмары? — Чимин решается это спросить только потому что Юнги лежит спиной и не может смотреть ему в глаза. — Мама говорила, что если сон рассказать, то он не сбудется. Юнги молчит достаточно долго, чтобы младший успел испытать чувство вины, покорится за наглость и подумать, что Юнги уже уснул. Но Юнги отвечает. — Ну если мама сказала... Только услуга за услугу. Я тебе свой секрет, ты мне свой. — Конечно, что угодно. Так будет справедливо, — у Чимина нет никаких страшных и стыдных секретов и он готов ответить на любые вопросы. В доказательство он нашаривает под одеялом руку Юнги и накрывает своей ладонью, обещая безопасность этому разговору. Так — правильно. — Я начну, но это… тяжело. Ты знаешь что-нибудь про депривацию сна, Чимин-а? — Первый раз слышу, — отвечает Чимин хрипло. — Это осознанная бессонница, грубо говоря. Принудительное бодрствование. Во времена войны этот метод использовали как орудие изощренных пыток: человеку просто не давали спать 8-10 суток и тот умирал в страшных мучениях. Но еще, как это выяснили чуть позже, в 60-е, это довольно-таки рабочий способ борьбы с депрессией и психическими расстройствами. Был очень популярен, и по сей день пользуется успехом в современной психиатрии. — Ты хочешь сказать что… — Не совсем. У меня нет депрессии или еще каких-то других расстройств психики. — Тогда зачем?... — Тут самое стыдное, Чимин-а, — шепчет Юнги в сторону, и его тело слегка передергивает. — Извини. Иногда депривация сна может быть использована осознанно, как форма развлечения, самопознания или легальной замены наркотикам. Методика лишения себя сна также используется для достижения измененного состояния сознания — яркие галлюцинации, обострение органов чувств, ощущения нереальности. Расширение сознания. Вдохновение. —Вдохновение, — повторяет Чимин за Юнги и понимает, что в этом слове содержится что-то магическое для старшего. — Состояния измененного сознания, которые наступают из-за прерывания сна, похожи на алкогольное или наркотическое опьянение. Очень яркие образы. Мир меняется вокруг: все кажется или нереальным, будто ты в трансе или компьютерной игре. Или чувства обостряются — будто языком чувствуешь запахи, а кожей — вкус. О, Чимину было это знакомо. Он наслаждался этим в эту самую секунду, уткнувшись носом в сладкое местечко на кромке волос Юнги. Голос старшего дрожал, Чимин старался не шевелиться — только гладил гладкую кожу на чужом животе успокаивающе. — Это сработало, Чимин-а, понимаешь. Эдакий допинг, как для спортсменов. Я себя переиграл. Я написал очень много хорошего материала. Это отлично подстегивало мои мозги, а потом… Я стал увеличивать количество часов бодрствования, когда эффекта стало недостаточно. Сначала это было сутки через сутки. Потом сутки через двое. Трое. Когда я дошел до четырех, все пошло по пизде, если честно. Я стал плохо себя чувствовать, я не мог не то что писать музыку, я не мог держать карандаш в руке, а свои мысли — более менее складными. Кружилась и болела голова, все время хотелось пить, я забывал что мы делали вчера, забывал текст прямо на записи… Я хотел остановиться. Но… — Юнги задыхается, не в силах продолжить. — Не смог. В следующую фазу я лег после четырех суток без сна, пил снотворные, все без толку. Так я дошел до пяти. У меня появились галлюцинации. В общем да. Я был жадным, Чимин-а. — Это не стыдно, хён! Я думаю, я бы также поступил, если бы нашел способ как есть и не толстеть или добиться большего успеха в танцах, — Чимин толкается лбом в чужую дрожащую и влажную от холодного пота спину. — Я тоже жадный, Юнги. Я — тоже. Черт, если бы за нами не следили так пристально, я думаю половина из нас заторчали бы. Я и ты — точно с большим удовольствием. Но ты справишься с этим, понимаешь? Не было еще ни одной херни, с которой бы ты не справлялся. На моей памяти такой точно нет. Он чувствует улыбку Юнги всей кожей — для этого ему не нужна никакая депривация. — Спасибо, Чимин-а, — тело в руках младшего перестает дрожать и перекатывается резко. Теперь они лежат носом в носу, запредельно близко. В черных глазах Юнги появился живой огонек — Чимин видит его, потому что уже привык к окружающей темноте — и у младшего будто тяжелый камень срывается с груди. Все будет хорошо. Еще не все потеряно. Юнги обязательно будет в порядке — он не разучился улыбаться. — Все еще никаких врачей? — Все еще. Ты задолжал мне свой секрет, помнишь? — Конечно, спрашивай что угодно, — Чимин все еще чувствует себя честным и смелым, ровно до того момента пока вопрос не оказывается задан, — А потом надо постараться усн... — Как часто ты приходишь посмотреть как я сплю? — шепчет Юнги, слегка задевая чужие губы своими. Чимин обезоружен. Он и так открыт нараспашку, лежащий без одежды, в одном белье под одеялом с Мин Юнги в этой интимной и опасной темноте, но этот вопрос выбивает у него почву из-под ног, вернее, мягкую кровать из-под спины. Он падает, как при засыпании — опасный и страшный свободный полет куда-то в пропасть черных глаз Мина Юнги. — Не каждый день, — выдавливает Чимин уклончиво и капитулирующе закрывает глаза. — Но? — Но достаточно часто. Ладно. Всегда, когда позволяет расписание и я сам не сплю. — Зачем? — голос Юнги спокойный и ровный, он опять, снова применяет вот эту свою силу, которой хочется повиноваться, когда он просто стоит и ничего не делает, а стадионы ревут. Чимин готов зареветь тоже, когда Юнги кладет руку ему на грудь слева. Юнги рассекретил его полностью, уличил и теперь считает его пульс, у Чимина нет никаких шансов. — Я не знаю. Ты красивый, когда спишь. Я не... — Ясно. Спасибо, Чимин-а. Чимин в силах открыть глаза, в силах вдохнуть чужое дыхание со своего рта и делает это. Грань между ним и Юнги похожа на растояние между сном и реальностью — тонкая и зыбкая. — Знаешь, какая у меня была последняя галлюцинация? Ты зашел в комнату. — Это не было галлюцинацией, я правда заходил, прости пожалуйста, это дико… — Ты зашел в комнату и остался, — Юнги прижимается ближе и теперь просто раскатывает слова по пухлым губам Чимина, влажные и сладкие. Чимин не дышит все это время. — Ты запер за собой дверь, потом снял с себя всю одежду. Ты сел ко мне на колени и целовал меня до тех пор, пока я не потерял сознание. Здесь, — Юнги проводит губами по шее Чимина, там где бьется сонная артерия, — Здесь, — по щеке и к уху, — Здесь, — под подбородком, — И даже здесь, — худые узловатые пальцы надавливают где-то внизу живота, прямо над резинкой боксеров. Чимин слаб настолько, насколько Юнги жадный: он поддается чужой руке, хныча, ища прикосновения всем телом, желая быть ближе чем это только возможно. Он распахивает закрытые до этого глаза и наталкивается на взгляд Юнги — голодный, возбужденный, почти озлобленный, но живой. — А на следующий день ты предлагаешь мне поспать в одной кровати, Чимин-а. И как ты прикажешь мне разбираться, где сон, а где реальность теперь? Как мне понять, что я не схожу с ума? — шепчет Юнги. — Это — точно не сон. Поцелуй выходит таким влажным, сладким и долгожданым: язык Юнги оказывается хорош не только для «Сайферов», это оружие уничтожения было придумано только для одного единственного Пак Чимина. Его тело плавится, будто пытаясь подстроится под Юнги, под все его изгибы, быть идеальном подходящим, парным — кожа к коже. Юнги целуется жадно настолько, будто он был измучен не столько депривацией сна, сколько годами, проведенными без поцелуев с Чимином. Тот кусает нижнюю губу в ответ, чувствуя как по всему телу расползается колючее, наэлектризованное возбуждение, требующее выхода, прикосновений. Требующее Юнги без остатка. Под одеялом жарко как в аду, и Чимин откидывает его с них, быстро оказываясь сверху на чужих коленях, и наклоняется к лицу Юнги снова, задевая его челкой. Как в том видении, которым с ним поделились. — Поцелуй на ночь, говорят, отличный способ уснуть, — выдавливает Чимин, приподнимая пальцем Юнги за подбородок, чтобы тот смотрел на него неотрывно. — Или мне лучше рассказать тебе сказку? — Я знаю еще парочку способов снять напряжение и уснуть, — говорит Юнги со своей насмешливой сладостью в голосе, и накрывает ладонью его член. Ресницы Чимина трепещут, его разум с каждой секундой становится все туманнее и туманнее. Эти насмешки в его голосе всегда заставляют его ноги становится ватными и разъезжаться. Теперь — так, чтобы стояк Юнги очень удобно упирался в его задницу. Чимин ерзает в качестве отмщения и вырывает из груди Юнги короткий хрип, который тут же сцеловывает. И целует снова. И снова. — Как тебе нравится? — спрашивает Чимин шепотом у самого уха, прокладывая дорожку поцелуев от щеки до ключиц и ниже. На пробу он слегка прихватывает губами кожу у сосков, от чего Юнги одобрительно стонет и вскидывает бедра вверх, держа Чимина обеими ладонями за талию. — Здесь? Ах, это станет их общей шуткой. Он так любит это в их перепалках. Всегда любил. Боже, он будто всегда его любил — это истина открывается Чимину резко, как удар тяжелым тупым предметом по голове, и он приподнимается на руках чтобы снова взглянуть в лицо Юнги и убедиться в том, что… О боже. Это так глупо, но о боже. Возбуждение помноженное на трепет, разделенное с нежностью и смешанное с чем-то родным и дружеским — это будто он всегда носил в это себе, чувствовал отголосками, когда наблюдал за этим красивым лицом в моменты сонного забытья, но теперь это чувство… Чимин захлебывался в нем. Он так сильно любил Юнги. От осознания этого простого и важного факта совершенно невозможно спрятаться. Как и невозможно остановится и Чимин спускается вниз, прокладывая дорожку поцелуев на животе, и мокро целует член Юнги через белье, размазывая слюну по ткани. — Я собираюсь тебе отсосать, — говорит Чимин почти ласково где-то внизу живота Юнги и стягивает его боксеры. — Очень мило, спасибо за trigger warning, — Юнги хмыкает, чуть приподнявшись на локтях, желая получше рассмотреть зрелище открывающееся внизу, но в темноте видит только абрис головы и рукой гладит сухие от постоянных окрашиваний (сегодня — розовые) волосы. — Не думаю, что продержусь долго, извини, я не спал больше ста сорока часов подряд… — В другой раз, — Чимин даже бесится, потому что какого черта Юнги еще может говорить в такую секунду. Это элемент спортивного интереса, но Чимину жизненно важно быть для Юнги таким хорошим, чтобы тот не мог произнести ни слова. Ладно. Стонать его имя — это еще окей. Темнота будто усиливает ощущения — Чимин не видит почти ничего и все другие чувства обостряются. Он так возбужден, что все его тело горит, а член стоит так сильно, что это почти болезненно. Вкус Юнги на языке, его тяжелый мускусный запах, нежная кожа бедер, то как его член удобно толкается до самого горла, не вызывая никакого сопротивления, и эта чертова ладонь, путающаяся в его волосах, которая гладит его, как послушного щенка — все это сводит Чимина с ума. Наверное, это тоже какая-то депривация. — Блять, Чимин, это так охуенно... Он закрывает глаза (нет смысла держать их открытыми), когда теряет себя от удовольствия, и забытый член болезненно пульсирует. Он чувствует, как слюна стекает по его шее, доходит до ключиц, чувствует вкус предэякулята Юнги на задней части горла. Он снова стонет, хочет, чтобы Юнги было хорошо, и Юнги рычит, теряя ритм и напрягаясь всем телом, а голову откидывает назад. Все это длится совсем недолго: Чимин трется напряженным членом где-то в районе голени Юнги, теряя голову в собственном удовольствии, и кончает буквально через пару минут, стараясь не сомкнуть челюсти и не причинить боль. Юнги догоняет его следом — он кончает без предупреждения, но Чимин старательно глотает его солёную и густую сперму. Он кончает долго, заполняя рот Чимина, пока спермы не становится слишком много, и Чимин больше не может глотать, отчего она стекает из уголков его рта и вниз по подбородку. Юнги выходит из него, последняя из струек попадает на шею Чимина, а остальное, что Чимин не успел проглотить, вытекает изо рта, смешиваясь со слюной. Чимин вытирает руку о простынь — эта кровать больше не кажется ему святыней, она уже осквернена — и стаскивает мокрые боксеры с ног. Отбросив их куда-то в угол, он удовлетворенно укладывается рядом с Юнги, уронив голову на плечо. Чимин пытается увернуться от поцелуя, это может быть противно и неловко, но Юнги крепко хватает его за подбородок и держит столько, пока язык внутри его рта не совершает несколько ленивых оборотов. С влажным звуком Юнги отстраняется. — Не зря все-таки фанаты сравнивают тебя с котом, — говорит Чимин просто чтобы что-то сказать. — Почему? — Ну у тебя лицо такое, как будто ты кот, объевшийся сметаны. Довольное. — Правда? Ох, получается мы жрали сметану вместе, иначе откуда у тебя эти белые усы? Юнги смеется хрипло и раскатисто, вытирая мнимые пятна над губой Чимина большим пальцем. Чимин не слышал этого звука уже пять дней и успел соскучиться по нему, он смеется в ответ, ощущая такой покой, какой ощущаешь только дома после долгой дороги. Отсмеявшись, Юнги затихает, его дыхание становится размеренным и спокойным, а кожа прохладной. Чимин рисует на его животе пальцем узоры, с удивлением замечая, что у него самого тоже сна нет ни в одном глазу. Он мог бы лежать так ближайшую вечность. — Юнги? Юнги отвечает сонным сопением и раскатистым храпом. Чимин давит смешок и прячет в кулаке — тем, что Мин Юнги храпит как трактор, он застебет его уже позже, за завтраком. Это будет не раньше, чем часов через двадцать. А пока, Чимин очень занят тем, чтобы охранять его сон и смотреть, смотреть, смотреть на Юнги, спящего и красивого — ведь он так долго был этого лишен. — Спокойной ночи, хён.