шоколадные кексы и сженные блины.

малфой порядок безумно любит. у него в комнате всегда прибрано, чисто и свежо. учебники аккуратно на стеллаже покоятся, а темные шторы из шелка к полу спадают черным маревом. чернильницы у него в отдельном ящике письменного стола стоят, а перья — все новые и самые дорогие — одно за другим сложены параллельно друг другу. он был самым настоящим перфекционистом, беспорядка не терпел: волосы его светлые уложены всегда, одет он с иголочки, и дорогие костюмы и мантии превосходство лишнее позволяют проявлять, а в глазах только спокойствие размеренное да холодный блеск сероватых радужек. это было до войны, и все для него хорошо оставалось — он так же по вечерам на приемы расхаживал неторопливо, громко смеялся показушно, отпивая красное вино из хрустального бокала, держал спину ровно, вздергивая подбородок уверенно. смотрел на всех безучастно и холодно, но вежливо руку дамам подавал, предлагал помощь. и все шло бы своим чередом, если бы мальчик-поттер победу не одержал. в маггловский лондон из роскошного поместья его нарцисса заставила уехать, крепко-крепко обнимая напоследок и целуя легко в гладко выбритую щеку. отец только за спиной матери стоит, прожигая стальным взглядом, но кивает мягко уводит жену под руку. подальше. чтобы драко слез прозрачных в уголках ее глаз стеклянных не увидел. чтобы не позволил себе остаться. и, видит мерлин, лучше бы он тогда развернулся у порога и взглянул в ее глаза, всегда солнечные и нежные. теперь же в серебристых радужках только тоска и страх плещутся, выплескиваясь кровавыми лужами на пол. но он не головы не поворачивает, идет ровно, осанку выпрямляя, и скрывается за темной дубовой дверью. солнечные лучи, редко пробивающиеся через неплотные тучи, на пряди волос выбившиеся падают, и драко уже жалеет, что оставил мать с отцом по другую сторону. как будто у него был выбор. в жизнь его хаос сильным порывистым ветром ворвался вместе с запахом жженого теста, шоколадного печенья и миндаля. гермиона раскрошила весь порядок в голове в мелкие острые осколки, которые голыми руками вытащить не получается — колется. и глаза ее фигура — изящная и подтянутая — мозолит, она суетится вокруг него взбудораженная и взбалмошная, взмахивая густой копной каштановых блестящих волос и озорством во взгляде. улыбается терпко, и улыбка эта ее солнечная белозубая свинцом в желудке неприятно оседает. а в глазах нежность и ласковость видится, и он морщится неосознанно. она на мать этим похожа сильно-сильно. дыхание сбивается, а в голове мутнеет. и только неоновой подстветкой на подкорке бьется яркое «не надо». и трепещет это предупреждение сознание под ребрами, стучит в грудной клетке долгим завыванием, звенит в ушах, заставляя закрыть глаза в раздражении. бьется-бьется-бьется и ответа не получает. потому что грейнджер только вертится вокруг да около, кромсая все принципы на мелкие части. остатки настолько ничтожны, что даже репаро им помочь не сможет. репаро даже драко по осколкам собрать не способно. она пальцами своими цепкими за блондинистые пряди хватается, взъероживая волосы и порча утреннюю укладку. чтобы обнять ее в ответ малфой наклоняется, сгорбив спину, и осанка тоже перестает быть по-прежнему аккуратной. учебники дорогие по полу разбросаны, а перья больше не лежат ровным рядом на краю стола — они по всей комнате раскиданы с великой помощью грейнджер. теперь он на званых ужинах ни в каком виде не появляется, только, смирившись, тащится вслед за гермионой и ее любимым черничным мороженым. и драко идет, ногами медленно перебирая, но не противится. она оборачивается наполовину, светя своими глубокими карими глазами и улыбается ослепительно-ярко, волосы ее на гнездо воронье неопрятное похожи, но мягкие и шелковистые до одури. и внутри щелкает что-то, заставляя жар по венам разливаться стремительно, а в легких пусто-пусто, но вдохнуть не получается. и дорогих костюмов в гардеробе больше не находится, только черные аккуратные джинсы да несколько кофт темных, выбранных с легкой руки грейнджер. та смеется звонко, когда драко шампунь с бальзамом для окрашивания перепутал, а малфой совсем-совсем не понимает, как он в это ввязался. девушка обнимает его тепло и нежно, утыкаясь носом в впадинку между ключиц, и улыбается. он не видит, но чувствует ее влюбленную улыбку на каком-то подсознательном, абсолютно иррациональном уровне, и уголки губ слабо вверх сами по себе тянутся. он не помнит, когда позволил и ей и себе в обнимку засыпать, но точно-точно знает, что губы у не сладкие-сладкие, а в комнате у нее шоколадным печеньем очень приятно пахнет. на кухне подгоревшие и обуглившиеся блины остаются, а на фоне какая-то очень слезливая мелодрама идет. но перед глазами только ее носик милый, глаза коричневые, широко распахнутые, длинные подрагивающие ресницы и цепкие-цепкие пальчики, хватающиеся за черную водолазку на плече. она мысли из головы одной улыбкой счастливой смыть может, а взмахом волос непослушных землю из-под ног успешно выбивает. и ладошки свои мягкие только к нему тянет, обвивая его вокруг. смущенно шепчет что-то неразборчивое в грудь, и щеки ее краснеют — драко в этом уверен. уверен ровно на столько, сколько знает, что следующая партия блинов или кексов с изюмом окажется испорченной. малфой не знает, в какой момент хаос этот всепоглощающий, повсюду находящийся, обхватывающий аурой своей девушку целиком, ему нравиться начинает. наверное, когда мягко стирает осыпавшуюся тушь с гладкой щеки или целует по-родному в лоб перед сном, обхватывая лицо ее в ладонях горячих. а может и тогда, когда заваривает крепкий-крепкий кофе ранним утром. потому что она его очень любит. или когда шепчет ласково на ухо, что не уйдет никуда. потому что она его терять совсем-совсем не хочет. возможно, когда смущенно в щеку его целует поздно вечером, и глаза ее преданностью щенячьей сверкают. малфой порядок наводить тут не желает вовсе, только перебирает спутавшиеся блестящие кудри меж пальцев длинных и глядит завороженно на россыпь родинок мелких на ее спине, гладит по плечу нежно-нежно, оставляя мурашки на коже, и по местам расставлять все как раньше не хочется отчего-то.