Закрывай глаза и падай

      Улыбки, взгляды, лето, вечер.       Смех Чифую, огонёк его глаз.       Баджи ощущает себя странно, растерянно, будто бы он и вовсе где-то не здесь, а затерялся в пространстве и времени, в чувствах своих непонятных погряз. Внимание рассеянно скользит по картам в руках, а потом Кейске переводит взгляд на Майки, который должен был ходить, но всё что-то мялся. Или только делал вид, что мялся: фиг его поймёшь.       Закатное солнце низко висит над горизонтом, проливается багрянцем на стены, бьёт лучами в глаза. Окна в кабинете открыты нараспашку: летом жарко, даже душно, а только что помытые полы сохли, повышая влажность.       — Ну что ты тупишь, Майки? Ходи уже, — ноет Чифую, чуть приподнимаясь на жёстком стуле и подбирая одну ногу под себя. Баджи с необычайной внимательностью следит за каждым его движением, наблюдает, как Мацуно заворачивает до локтей рукава рубашки и расстёгивает у ворота на одну пуговицу больше положенного по уставу. Но плевать они хотели на устав: сегодня предпоследний учебный день в школе, на улице лето, время близится к семи вечера, а они вчетвером остались дежурить и заниматься уборкой в классе. Теперь вот выясняли, кто из них вдвоём останется домывать кабинет. В самом деле, не в четыре же пары рук им наводить порядок здесь?       — Я просто думал, не ной, — усмехается Манджиро и выкладывает козырную поверх карты Чифую с хитрым блеском огоньков в бездонных, колодезных глазах. Мацуно тут же несильно бьётся лбом об парту, злясь на Майки, на весь мир, на карты долбаные:       — Блять, ты уёбок! Ещё бы с такими картами посидел часок подумал! Выбор же совершенно неочевиден, — Чифую выдыхает, пытаясь успокоиться, и откидывает свои карты, сдаётся, скашивая взгляд на Баджи. Выигрывает или нет? Судя по нахмуренному лицу Кейске, недалеко тот ушёл от него самого.       Через открытые окна долетают крики футболистов, которые бежали кросс по стадиону, а их тренер постоянно подгонял отстающих. Майки встал со стула и плюхнулся на подоконник, немного свешиваясь и выглядывая во двор, наблюдая, как ребята из клуба садоводства поливают цветы, прежде чем уйти домой. Доракен не выпускает Манджиро из вида, готовый при случае поймать того за шкирку, как непослушного придурковатого питомца. Вечно он так.       — Ну что, Баджи, сдаёшься? — Сано усмехается, легко соскакивая с подоконника и подхватывая швабру, направляя её на Кейске почти что как катану. Игру хочет поторопить, на месте не сидится. — Будешь амбассадором швабр и грязных тряпок?       — Блять, Майки, иди нахер! — Баджи хочет чем-нибудь запустить в друга, но Манджиро вовремя отскакивает, спрятавшись за спиной хмурого Доракена.       — Ну давай, Кен-чин, выигрывай уже, я таяки хочу, — жалобит Майки, пока хмурый Чифую сидит и дуется на свой проигрыш, а Доракен и Баджи продолжают партию. Впрочем, для Мацуно расклад вполне понятный, и нет ничего удивительного в том, что Кейске матерится, проигрывая. Майки тут же светится, утягивая Кен-чина за собой к выходу из класса. — Ну всё, вот и поиграли. Счастливо оставаться, ребята! — и оба тут же пропадают где-то в коридоре, и радостные возгласы Манджиро ещё несколько минут гулким эхом отражаются от стен пустынной школы: все учителя уже свалили домой, и лишь охранник да некоторые клубы до сих пор были здесь. Кабинет без этих двоих опустел, затих. Чифую и Кейске остались наедине со швабрами, тряпками и недомытым классом. Мацуно вздохнул. Баджи внимательно проследил за тем, как Чифую пятернёй зачесал чёлку назад. Было душно – на висках выступили капельки пота, рубашка липла к телу; школьные штаны они закатали выше лодыжек, чтобы не намочить. Не хотелось делать решительно ничего. Класс от этого не становился более чистым, а время шло, солнце падало за горизонт, тёплыми лучами кусая щёки.       Предпоследний день старшей школы проходил странно. Завтра будет уже выпускной и торжественное вручение аттестатов. Баджи хмурится: он никогда не любил эту мишуру и лишний шум.       — Пойдём мыть кабинет? Не хочу оставаться здесь ещё дольше, — замечает Чифую, поднимаясь со своего места и подхватывая два пустых ведра. — Надо набрать воду в туалете, — замечает он, кивнув в сторону коридора и выскальзывая из класса, предварительно вручив одно ведро Баджи. Тот вздыхает, следуя за Чифую.       В школе непривычно пустынно и безлюдно. За последние три года, что Кейске учился здесь, эти коридоры никогда не были пусты. Школа бурлила, кипела, жужжала. Гул болтовни, топот ног, скрип мела о доску — тихо здесь не было никогда. И вот сегодня будто случился апокалипсис, будто бы весь мир вымер, и остались только он и Чифую. Баджи в глубине души вовсе не против такого апокалипсиса.       Они заходят в туалет, и Кейске набирает в раковине воду в вёдра, пока Чифую усаживается на подоконник, открывая окно и запуская свежий летний ветерок, приятно ласкающий кожу. А потом Мацуно закуривает, предварительно глянув во двор, где никого не было. Да и кому было засекать такое душераздирающее нарушение правил, когда они уже давно не дети и практически не ученики этой школы? И когда Чифую вообще начал курить?       — Правила нарушаешь? — Баджи выключает кран, поставив вёдра на кафельный пол и подойдя к Чифую. Тот лишь немного виновато посмотрел на него, улыбнувшись. Кейске теперь, на самом деле, готов простить ему всё и даже чуточку больше. Никотином пахнет едко, горько, а от волос Мацуно всегда пахнет чем-то сладким, фруктовым. Баджи слегка теряет себя в этих ароматах, облокотившись на стену рядом с подоконником и не сводя взгляда с Чифую. — Давно начал? — Кейске кивает в сторону сигареты, зажатой меж пальцев.       — С тех пор как начались первые экзамены. От нервов, — Мацуно усмехается, выпуская из лёгких никотин и чуть высовываясь в открытое окно, грея в лучах заходящего солнца лицо. Кто-то из клуба садоводства со школьной сумкой через плечо шёл мимо окна, и поморщился, подняв взгляд: туалет был всего лишь на втором этаже, и курящего Чифую было вполне хорошо видно. Мацуно лишь показал незнакомцу средний палец, когда тот раздражённо всплеснул руками, удаляясь к школьным воротам и, по-видимому, спеша домой. — Не волнуйся, я не буду увлекаться. Это так, чтобы стресс немного снять, — Чифую поворачивается к Кейске, потеряв интерес к школьному двору, и подбирает ноги на подоконник, ближе к себе.       — А я-то думал весь последний месяц, что за уёбок так дымит в туалете, — Баджи раздражённо закатывает глаза, чуть поворчав, а Мацуно лишь насмешливо фыркает. К сожалению или к счастью, Кейске никогда не умел долго на него злиться, и оба прекрасно знали об этом.       Баджи познакомился с Чифую только на первом году старшей школы, но, пожалуй, с тех пор они были, как говорится, не разлей вода. Кейске никогда не знал, что можно найти такого человека, который будет понимать тебя с полуслова, полувзгляда и полувздоха, который будет как приятный огонёк под боком, согревающий своим теплом. Чифую с неменьшей радостью и безрассудством вцепился в него в ответ, полностью отдаваясь во власть этой искрящейся новой дружбе. Некоторые из Свастонов даже немного посмеивались над ними, порой обзывая голубками, но говорили это тихо себе под нос, ведь все, помимо прочего, знали, что Кейске бешеный, а Мацуно ушёл в сторону от этого состояния лишь на полшажочка: мысли то у них уже давно переплелись, как змеиный клубок, перепутались, что тут не расцепишь, не отличишь где чья.       И поэтому для Баджи было большой неожиданностью узнать, что Чифую пристрастился к курению вот уже как месяц, а он даже не догадывался.       — Поздравляю, ты нашёл этого курящего в туалете уёбка. Можешь бить, — милостиво разрешил Мацуно, улыбнувшись и закрыв глаза. Почти докуренная сигарета слегка дымилась в его пальцах, а дым через открытое окно уносило на улицу. Кейске на мгновенье застыл, задумавшись: чего Чифую ожидал от него? Неужели и вправду удара?       Солнце лилось на Мацуно, облизывало, нежно ласкало его кожу, даря лёгкий загар и россыпь веснушек. В лучах серёжка в левом ухе слегка поблескивала, привлекая внимание, а высветленные волосы наливались пшеничным золотом. Чифую едва заметно дышал, грудная клетка чуть вздымалась каждый раз, и через немного приоткрытые, обкусанные губы вылетал очередной выдох. Лёгкий летний ветерок едва перебирал пряди.       Баджи не выдержал и склонился над ним. Чифую, когда почувствовал, что над ним нависла тень, чуть вздрогнул, но глаза не открыл, лишь сильнее жмурясь. Ожидал удара?       — Ну давай же. Чего ждёшь? — чуть нервно и едва слышно пробормотал Мацуно. Разноцветные круги расходились перед глазами из-за того, насколько сильно он зажмурился.       — Страшно? — спросил глухо Баджи. Он понимал в чём-то необоснованный страх Чифую: неизвестность пугала всегда. Но иногда нужно было довериться ей и просто расслабиться. К сожалению, получалось это редко.       — Да, — слабо кивнул, коротко облизнул пересохшие губы и будто бы чуть сжался.       — Не доверяешь мне? — в голосе Кейске послышалась насмешка, но Чифую с закрытыми глазами не видел огорчённого выражения лица друга. Мысль о том, что Мацуно в глубине души может бояться и не доверять Баджи, обижала и пугала одновременно.       — Наоборот, — короткий, сорвавшийся с губ вздох; лёгкая складочка на переносице меж бровей, — слишком сильно доверяю. Это пугает. Мама сказала, что могу обжечься.       — Я тебе когда-нибудь говорил, что у тебя мать – мировая женщина? — Кейске фыркнул, устроившись на подоконнике напротив Чифую и поймав его ладони в свои, скользнув своими пальцами меж чужих и позволив сигарете выпасть из рук Мацуно. Впрочем это их не сильно волновало: она почти тут же затухла.       — Кажется, что-то такое было, — Чифую чуть нахмурился, вспоминая, и едва заметно задержал дыхание, когда Баджи несильно потянул его на себя, но глаза так и не открыл, так и не воспротивился всему происходящему. Через распахнутое окно донёсся свисток тренера футболистов — оба парня от неожиданности слегка вздоргнули, но не расцепили рук.       — Ты такой доверчивый со мной, — Баджи не мог не заметить этого, не мог промолчать. Сам этот факт щемил сердце, сжимал лёгкие, раздирал от непонятно-щекочущего чувства нутро.       — А ты хочешь сделать что-то плохое? — снова складочка меж бровей.       — Возможно, — Баджи выдохнул последнее Чифую в губы. Мацуно, беспомощный и пугливый из-за невозможности видеть происходящее, замер, почти не дыша. Кейске готов поклясться, что в это мгновение стрелки часов остановились и всё человечество вымерло на ту долю секунды, оставляя их совершенно одних, когда он склонился над Чифую, сталкивая в лёгком касании их губы. Поцелуем это можно было назвать с натяжкой, лишь что-то осторожное, недозволенное до той степени, что одновременно окатывает холодом и жаром, и трудно шевелиться, дышать — слова и воздух застряли где-то в глотке. Но Кейске всегда был уверен: запретный плод сладок. И лучше сделать, чем потом всю жизнь жалеть.       Баджи немного отстраняется. На губах его всё ещё тяжесть, лёгкий зуд от желания большего и дикого, робкая надежда, осевшая слабой пыльцой.       Чифую открывает глаза.       Ветер шевелит его волосы приятной свежестью, а щёки краснеют, пунцовеют предательской полоской. Из груди его вылетает вздох. И глаза. Кейске раньше никогда не обращал особого внимания на глаза Мацуно, но теперь, находясь так близко, может разглядеть расширенные зрачки на звеняще-голубой радужке. И мелкий шрам под губой — откуда он вообще взялся?       — Обжёгся? — Баджи не совсем осознает и узнаёт собственный голос, он кажется ему чересчур далёким, доносящимся будто сквозь толщу воды. Такой хриплый и тихий. Это и вправду сказал он сам? А ещё сердце. Оно стучит так блядски громко, что нельзя расслышать почти ничего. Чифую перед ним выглядит изумлённым, смущённым, растерянным; уши самого Кейске горят огнём и стыдом: очень хочется быстро извиниться, сказать забыть эту глупость и по быстрому слинять из туалета, домывать кабинет, и Мацуно даже совсем не обязательно ему помогать, Баджи с уборкой и сам справиться. Всё что угодно, даже вёдра, швабры и грязные тряпки, лишь бы не пытаться оправдаться так невнятно и жалко, что самого себя потом уебать захочется. Боже, что о нём подумает Чифую? Или уже подумал?       Кейске не выдерживает и почти соскакивает с подоконника дёрганными движениями, хотя всеми силами старается не показать, как нервничает. Получается хуёво. Очень хуёво. Лучше бы Чифую снова закрыл глаза и досчитал до пяти, а потом пошёл бы домой как ни в чём не бывало, забыв обо всём. О таком неловком, придурковатом Баджи, и о вёдрах, туалете, сигаретах и недомытом кабинете. Об этом лете, о позапрошлом. Забыл бы вообще последние три года, будто бы и не было никогда в его жизни никакого Баджи Кейске. Ведь так лучше, ведь так понятнее и гораздо привычнее. И неизвестность не будет пугать, ведь все тропы исхожены, проложены через лес, так что заблудиться никак не получиться. Обжечься тоже, ведь доверять не надо будет вообще никому, так зазорно и глупо.       Их обоих неизбежность пугает больше всего; земля из-под ног уходит, дыхание сбивается, сердца замирают. Это как чёртов тест на доверие: закрывай глаза и падай — я тебя обязательно поймаю. И вот Чифую закрыл глаза, упал в бездну спиной, а Баджи словил как смог, но, похоже, сам теперь летит с закрытыми глазами в темноту. Это падение до зуда в пальцах хочется немедленно прекратить. Как, мать вашу, отмотать время на две минуты назад? Единственный действенный план — бегство, раз люди до сих пор не изобрели машину времени, а надо бы уже.       Вот Баджи и бежит от Мацуно, от прокуренного туалета, предпоследнего школьного дня, лета, собственных неправильных чувств. А Чифую его ловит. Пальцами за край рубашки. Не даёт убежать от всего этого, заставляет остаться и утягивает за собой в бездну неизвестности. Кейске почти слышит его шёпот: «Доверься, я поймаю». И эта фраза скрывается в хрипловато-отчаянном:       — Останься.       Баджи замирает, закрывает глаза и глубоко выдыхает, всё ещё стоя спиной к Мацуно, но никуда уже не уходя. Мысленно считает до десяти, потом до двадцати. В конце концов обзывает себя трусом, и на счёт три земля уходит из-под ног, а Кейске падает спиной назад, в эту бездну неизвестности. Бездонную, колодезную, прямо как глаза Майки. Одновременно с этим почти рушится обратно на подоконник в объятья Чифую, а ноги ни черта не держат, сердце боязливо щемит в груди.       Но Чифую ловит. С лёгкой улыбкой придерживая чуть за локти, чтобы не сполз с подоконника на пол, и немного облегчённо-ломано смеётся. Выходит это у него заливисто и звонко, несмотря на месячный стаж курения. Баджи заметно расслабляется в его руках, всё ещё прислоняясь спиной к груди Чифую и ощущая каждый вдох его и выдох, биение комочка сердца под рёбрами слева.       Кейске чуть оборачивается к Мацуно, пытаясь выцепить его лицо. Их взгляды встречаются — по телу пробегает дрожь. Баджи чуть смелее подаётся снова вперёд.       Губы у Чифую сладкие, как последнее школьное лето, как тёплый вечер, и никотин почти не горчит на губах. Мацуно клятвенно шёпотом на ухо обещает ему никогда больше не курить, пока сам Кейске целует чужие скулы, шею, руки, бормоча, что сбегать больше тоже не будет. Никогда-никогда.       И неизвестность под такими обещаниями тает, как туман на заре, оставляя после себя только улыбки и касания. Под окном слышится приглушенный гул футболистов, их редкие возгласы и хохот, но звучит это так далеко-далеко, будто и не в этом мире вовсе, а сердце уже не бьётся так бешено-яро, словно бы у Кейске долбаная тахикардия или подобная фигня.       Ведь Баджи теперь знает, что если будет падать, то его обязательно поймают. И сомнений в этом никаких нет.