О жареных пельменях и ночных посиделках

— Зайдёшь? — снова привычный вопрос, а в глазах — уже понимание того, каким будет ответ. — Чаю попьём или пива. У меня, кажется, было. Всё равно же завтра суббота, можно. И вот что делать с этим его желанием пустить в кого-то корни, оплести, прижаться, прижиться… И Дима отрицательно качает головой. В глазах Лёшки на мгновение мелькает сожаление, а потом на лице расцветает широкая улыбка, он кивает и выходит из машины. Дима видит, как Лёша подходит к двери подъезда, как скрывается за ней, как, наконец, зажигается свет на кухне, а в окне появляется тёмный силуэт. Теперь можно ехать. Он поворачивает ключ в замке зажигания, и автомобиль мягко трогается с места. На душе удивительно никак. Когда до дома остаётся буквально пара кварталов, в Диминой голове что-то щёлкает, словно переключается тумблер: «Да почему нет-то, почему всегда нет, а что, если сегодня — да». Он смотрит на часы: отлично, магазины ещё работают, значит, успевает. Дима разворачивается и едет в сторону ближайшего супермаркета, уже примерно прикинув, что хочет купить. В магазине он придирчиво изучает сроки годности (ну не хочется же, чтобы выходные прошли под знаком пищевого отравления), наконец выбирает тортик — вроде и выглядит ничего, и сроки в порядке. Потом, чуть-чуть зависнув на отделе с алкоголем, берёт вино. Красное сухое, ну да если что, глинтвейн сварят. И как раз яблоки с апельсинами попались удачно. Да и всё, пожалуй — не объедаться же на ночь глядя. Теперь дело за малым: рассчитаться, и можно ехать. Подъехав, Дима привычно находит взглядом окна Лёшиной квартиры. Сейчас они тёмные, и на минуту возникает мысль: а что, если его нет дома или уже спит? Но Дима предпочитает проверить делом. Поэтому он берёт пакет с едой с заднего сидения и идёт к подъезду, благо код домофона знает. Остаётся подняться и позвонить. Лёша открывает через пару минут, даже не смотря в глазок. Открывает и замирает — смешной и домашний, в футболке с каким-то безумным принтом, в старых спортивках, лохматый. Стоит и глазами хлопает, будто не напарника, а по меньшей мере генерала увидел. Наконец он отмер, кивнул: заходи, мол, — и посторонился, пропуская Диму. — Дим? Ты что? — Кто-то предлагал чаю, предложение в силе? — Дима вручил Лёше пакет и улыбнулся. — Только у меня тут не совсем чай, нельзя же в гости с пустыми руками. Лёша улыбнулся солнечно, пакет взял, на кухню утащил и уже оттуда крикнул, чтобы Дима раздевался, проходил, тапочек нет, но у него чисто, ну, или можно не снимать обувь. Конечно, Дима снял. Лёша уже суетился на кухне, разбирая пакет. — Дим, ты что, полмагазина скупил? И вино ещё это… — Ну а что? Не понравится — на глинтвейн пустим, у тебя есть что из специй? — Лаврушка подойдёт? Ещё перец был, чёрный, молотый. Но это не точно. — Глинт с лаврушкой… Мсье знает толк в извращениях, — Дима не мог не подколоть друга. Тот, к его чести, нисколько не обиделся, а рассмеялся в ответ. — Дим, а Дим, давай я хоть пельмени пожарю, а? Ну неудобно же… Ты вон сколько принёс, а я… — Потому что я к тебе в гости пришёл, не наоборот. И в смысле — пожаришь пельмени? Зачем их жарить, если их варить? — Так вкуснее! Вот сейчас сделаю, и попробуешь! Это быстро, правда! Дима сидел и наблюдал за суетящимся у плиты Лёшей. И было в этом всём что-то такое. Он не мог сформулировать, что именно чувствовал, но вот Лёшина радость, что он не один, что на кухне есть кто-то, кому можно жарить пельмени, ощущалась почти на физическом уровне. Из задумчивости его вывел вопрос: — Чайник ставить, Дим? — Да зачем? Вино же есть. Так что давайте сюда эти ваши пельмени, пахнет, вроде, ничего. — Сейчас, ещё пара минут, сметану закину только. Или ты так будешь, без? Мне-то всё равно. — Я буду, как ты. Потому что в последний раз мы оба, кстати говоря, ели ещё днём. — Пока Лёша возился со сковородкой, Дима успел открыть вино. — Ой, а и правда. Я и забыл совсем. Ну, вот и всё, готово! Только это… У меня бокалов нет. Кружки только… — Давай кружки. Пока Дима разливал вино по двум разномастным кружкам, Лёша успел разложить пельмени по тарелкам, достать вилки и хлеб и даже нарезать грустный сырный остаток. — Кушать подано, — рассмеялся он, — пельмени жареные обыкновенные. Прошу. Дима улыбнулся, нацепил на вилку пельмень и отправил в рот. — Вкусно, — мама бы не одобрила разговоры с набитым ртом, но уж больно уморительно замер напротив Лёшка, ожидая вердикта. — Очень вкусно, Лёш. Никогда бы не подумал, что пельмени можно жарить. Ну что, давай вино пробовать, что ли. Они стукнулись кружками и сделали по глотку. — Сойдёт, — хмыкнул Дима, — не будем его в глинтвейн с лаврушкой перерождать. — И правда сойдёт. Я раньше сухие не пил — они мне кисляком казались, а это ничего, вкусное. За едой, вином и разговорами вечер пролетел незаметно. Дима скосил глаза на часы и поразился: уже перевалило за полночь. Сидящий напротив Лёшка тоже зевал, но упрямо бросал хищные взгляды на торт. Его, к счастью, открыть не успели. — Лёш, а Лёш, может, спать, а? Время уже совсем позднее. А торт мы на завтра оставим. Идёт? Лёшка сонно моргнул, напоминая всем своим видом филина. — Угу, — даже выразился похоже. И тут же широко раскрыл глаза: — В смысле — «на завтра»? — А ты что, сейчас хочешь его съесть? Не, он мелкий, конечно, но спать на набитый желудок — то ещё удовольствие. — Я не про это, Дим. Ты же понял. — Понял. А ещё во мне полбутылки вина, садиться за руль в таком состоянии я не буду, даром, что поздно уже. Так что по всему выходит, что ночевать нам вместе. — У меня из спальных мест диван только. Но он разбирается! Или давай я на полу, а ты на диван! — похоже, у Лёши начинался приступ нешуточной паники. И Диме это совсем не нравилось. — Так, Лёш, спокойно. Дыши. Вот молодец. И ещё чего — я тебе на полу спать не позволю. Лучше уж сам лягу. Лёша продышался, успокоился и упрямо глянул на Диму: — Вот ещё. Ты гость. — И что? Это не значит, что я не могу спать на полу. — Меня совесть заест! — Так, Лёш, у тебя есть второе одеяло? — Да. — Вот и чудесно. Ляжем на диван, одеяла разные, и никому не придётся спать на полу. На том и порешили. Надо сказать, что Дима вообще не задумывался о возможной ночёвке, так что сменную одежду ему великодушно предоставил напарник, равно как и запасную зубную щётку со всем прочим. Когда Дима вышел из ванной, Лёшка уже лежал у стены, завернувшись в одеяло, но, похоже, не спал. Дима устроился рядом и со вкусом потянулся. — Ну что, спокойной ночи? — Угу, спокойной. Дим, а Дим, ты что завтра делаешь? — Лёшка выпалил фразу на одном дыхании и замер. Кажется, даже дыхание задержал. — Да не знаю, честно говоря. Даже не думал. А чего, предложения есть? — Ну, я думал… Да ладно, ерунда. Давай спать. — Нет уж, выкладывай, что ты там думал. Лёшка вздохнул, завозился, переворачиваясь, и заговорил: — Тут просто за городом конный клуб есть, и у них бывает что-то вроде дней открытых дверей. Завтра как раз и будет. Ну, там можно приехать, с лошадками пообщаться. Вот я и подумал… Ну да ладно, глупость сказал, давай спать, а? — Не глупость, Лёш. Хочешь — поедем. — Правда? Дим, правда? — Правда. Спокойной ночи. — И тебе. На следующий день они и правда поехали за город, вдоволь наобщались с лошадьми, а Лёшка даже осмелился сесть в седло, чем был несказанно горд. И всю обратную дорогу словно светился изнутри, пока они не подъехали к его дому. — Лёшк, я сейчас нагло напрошусь к тебе на чай: тортик-то остался. Ну так что? Угостишь? — Димка довольно посмотрел на ошарашенное выражение лица напарника и сам улыбнулся. — Конечно! О чём речь! — в Лёшке словно лампочку зажгли, да какую лампочку — прожектор железнодорожный. — Чай, пельмени и кино. Пойдёт? — Пойдёт! И пока они шли к подъезду, Дима чувствовал, как корни оплетают его всё сильнее.