Совсем не такой

Когда Урахара Кисуке предложил сотрудничество, Маюри покапризничал для вида, но согласился — это был его единственный шанс покинуть постылую тюрьму, а уж преференции в виде мест третьего офицера отряда и лейтенанта в НИИ оказались ключом к настоящей, полноценной свободе. Сперва поверить в неё было страшно, страшно представить, как после нескольких вдохов этого свежего воздуха его вновь упекут в Гнездо личинок, едва он выполнит поставленные задачи. Хоть Маюри не признался бы в этом даже под пытками, именно свободу, а вовсе не жизнь он так не хотел потерять. Урахара-тайчо нашёл его в лаборатории поздно ночью, когда Маюри приступал к одному из первых экспериментов над собой. Широкий рукав никак не получалось поддёрнуть, он сползал и мешал ввести иглу в вену. К тому же непривычная левая рука дрожала, сжимая шприц. Дверь открылась; шинигами обменялись взглядами: подозрительность Маюри сменилась удивлением, когда капитан понимающе кивнул и предложил помощь. Его тёплые руки взяли шприц с ярко-алой жидкостью, Маюри поднял повыше рукав и указал ногтем на нужную точку. Каким бы мягким и жалостливым ни казался Урахара, сомневаться он не стал. — Весь? — Весь. По вене потекло тепло, превращающееся в жар. Маюри тихо зашипел, сжимая кулак. Урахара отложил шприц, подул на место укола и только затем спросил: — Что это? Кажется, этот препарат повышал выносливость. Маюри за давностью лет уже не помнил, что ответил и сумел ли сказать хоть что-то. Он помнил, что глаза его закатились и со стула он упал. Начал падать. А очнулся утром, лёжа головой на бедре Урахары. Тот смотрел в приоткрытую дверь на рассвет и перебирал короткие синие волосы. Пожелал доброго утра, спросил, когда Маюри планирует вколоть себе ещё какой-нибудь экспериментальный препарат. Маюри ответил. В назначенную ночь Урахара пришёл, и его тёплые руки без вопросов забрали шприц, хотя помощь тут и не требовалась — внутримышечные уколы Маюри предпочитал ставить в бедро.

***

Исида-кун совсем не такой. Исида не позволит ставить сумасшедшие эксперименты на себе. Уж тем более не станет содействовать. В Исиде тоже живёт дух исследователя, но невыносимый квинси ещё не избавился от эмоциональной ерунды: гуманности, заботы — таких человеческих принципов. Исида младше и неопытнее, поэтому он лишь поджимает губы и укоризненно качает головой, когда раздетый по пояс Маюри перетягивает левую руку жгутом выше локтя. — Мне это только на пользу, — скрипуче смеётся Маюри, внимательно изучая вздувающиеся вены. — Сомневаюсь, — фыркает Исида, на кровати которого Маюри устроил лабораторию и спасибо, что не анатомический театр. Квинси снова фыркает, ещё более злобно, и отворачивается к окну. — Мне кажется, все эти сыворотки крайне отрицательно сказываются на твоей адекватности. — Неправда, я с самого начала такой был. Маюри загоняет густо-синюю жижу под кожу и болезненно постанывает, пытаясь скрыть за кашлем минутную слабость. Не получается, Исида оборачивается, хмуря тонкие брови. — Что за дрянь ты себе опять вколол? — требовательно спрашивает он, и Маюри снова очаровывают строгие серые глаза за линзами тонких прямоугольных очков. Исида подходит к постели, садится рядом. Их колени соприкасаются, и Маюри чувствует тепло. — Что это за дрянь? — шёпотом повторяет квинси, с ужасом следя, как заливаются чернотой кровеносные сосуды под слоем полустёртого белого грима. А вот пальцы у него такие же ледяные, как и у самого Маюри. Это почему-то успокаивает — пара сотен лет, и мальчик впишется в коллектив. Но пока… Маюри тихо и подробно объясняет, что вколол и для чего. Исида кивает, раскладывая информацию по полочкам. Когда в пояснениях речь заходит о побочных эффектах, Маюри упоминает временную слепоту — мрак в комнате стал гуще уже за прошедшие полторы минуты. Исида судорожно вздыхает. Ему, лучнику, слепоту страшно даже представить. Маюри почти ощупью собирает свои пробирки обратно в сумку — свой набор он знает наизусть — и откидывается Исиде на плечо, полностью расслабляясь. — Господи, сколько я ещё выдержу? — страдальчески вздыхает тот и прижимается к белому лбу губами, пусть и не знает, что ему даст знание температуры, сын врача должен сделать хоть что-то. Исида добрее, чем кажется. Чем хочет казаться. Маюри ощупью находит его лицо и гладит по щеке, продолжая рассказ. Пальцы задевают очки, Маюри тянет их вниз. — Линзы заляпаешь, — вяло ругается Исида. А потом помогает Маюри улечься и сам засыпает первый у него на плече. Маюри чувствует, как из уголка рта безупречного квинси на кожу сочится слюна, и улыбается. Исида совсем не такой, как Урахара-тайчо. И за это Маюри любит его только сильнее.