* * *
Она проснулась от детского крика и недовольно поморщилась, щурясь на ярко горящие зеленые цифры. Половина третьего. Почему младенцы так дурно воспитаны? Что им стоит спать хотя бы восемнадцать часов в сутки, как приличные кошки? Бессмысленные вопросы. Она набросила на плечи белоснежное неглиже и склонилась над колыбелью, нашаривая в темноте бутылочку со смесью. Вздрогнула, уловив движение где-то напротив и тут же расслабилась, вспомнив: это просто зеркало. Ростовое зеркало. Щелкнул выключатель и Сабе ясно увидела своё отражение напротив: неприбранные локоны, белоснежное неглиже, младенец на руках — хоть сейчас в картинную галерею. — Опять голоден? Сколько же в них влезает... — Конечно, влезает. Ему надо вырасти вдвое за кратчайшие сроки, на это нужен стройматериал, — ответила Сабе чуть раздражённо. — Кеноби, вы почему не спите? — Он громко кричит. — Младенцам это свойственно, — она пожала плечами. — Странно, есть он не хочет. Пеленки тоже менять пока не надо. Тогда почему? Джедай ответно пожал плечами. Ну да, ему-то откуда знать, почему кричат младенцы. — Иногда они нервничают, — неожиданно сказал он. — Стресс. Одарённые особенно, они ведь чувствуют возмущения в Силе. Не могут их осознать и понять, но чувствуют. — Как кошки перед грозой? — Как кошки перед грозой. Он наклонился над колыбелью, подобрал мальчика на руки и подержал — на удивление ловко подобрал, словно знал, как надо. Это не должно было помочь, но помогло — младенец замолчал, чмокнул соской и провалился в сон. — Поэтому если создать в Силе атмосферу покоя и тишины, они успокаиваются и затихают, — заметил он. — Забавные существа, младенцы. Сейчас Сабе чётко могла ощутить, что от него пахнет спиртным. Поморщившись, она отошла назад к кровати, села, набросив одеяло на плечи. У Падме были замечательные одеяла, очень красивые, но совершенно не гревшие — она не любила тепло, но любила укутаться. — Почему вообще именно Татуин? — спросила она. Наверное, запоздалый вопрос, но у неё просто не было времени спрашивать раньше — надо было бежать, прыгать в корабль, взрывать госпиталь на Полис Масса, снова бежать, снова в корабль... столько дел, столько дел! — Мне было видение, — ответил тот. Исчерпывающий ответ. Не снимая неглиже, она откинулась на подушку и закрыла глаза — иногда лучше спать, чем говорить.* * *
Монастырь был очень красив. Издалека он казался просто полубесформенной зеленоватой громадой, но чем ближе, тем яснее проступали изысканные рельефы: замершие в причудливых позах крутобёдрые девы и бородатые мужи, фантастические крылатые звери, добродушные рыбы. И гигантские статуи по сторонам ворот: Ираван, вечно-печальный и словно бы виноватый — и торжествующая, благостная Ирие. Монастырь был очень красив, но ни открыток, ни сувениров с ним было не найти — и экскурсии к нему не водили. Только поплёвывали в его сторону и вытирали слюну о волосы детей, чтобы тех минула участь пройти однажды между братом и сестрой. Те же, кого эта участь не минула... в их сторону тоже поплёвывали. Впрочем, монастырь они покидали редко: раз в четыре года на Праздник Коронации, да иногда ещё кто-нибудь оплачивал экскурсию и очередной музей в ужасе замирал, когда по его залам проходила цепочка одинаковых мальчиков и девочек в зеленых бесформенных одеждах. Только инопланетным туристам всё было нипочём — они не боялись дурного и радостно щёлкались на фоне монастырских воспитанников. Дикари, что с них взять. Дети Ирие жили, отделённые от реального мира четырьмя стенами — тремя из камня и одной из векового страха — но были те, кого стены отделяли от самих детей Ирие.* * *
Сабе повернулась с боку на бок, поморщилась, переложила подушку по-другому, перебросила одеяло через себя, скатала в ком, обняла и подгребла под живот. В детстве это помогало заснуть (и приносило пяток-другой ударов тростью поутру за слишком индивидуальную позу). Падме, Падме, клятая безответственная эгоистка! Всю жизнь в грош других не ставила, и в смерти себе не изменила. Вот что ей стоило продержаться ещё хоть полгодика? Детей выкормить, дела разгрести, завещание какое-никакое составить... но нет. «Она устала жить», видите ли. А кто не устал? Вон, её сын только родился, а уже весь сморщенный и злобный, как маленький старичок, и скандалит по любому поводу. И дочка, наверное, не лучше. Тоже кричит по ночам, не даёт спать Органам, а там вроде жена и без того инвалид. Так можно было бы отлично устроиться — там подкрасить, тут подрезать, и замечательная вышла бы кормилица для алдераанских монархов. Как в истории королевы Мосе. Но нет! Падме же не может потерпеть, она никогда не могла — потерпеть, пока Сенат решает насчёт Набу, потерпеть, пока кризис наемных убийц не рассосётся, потерпеть, пока Кеноби не разберётся с её чокнутым мужиком... ну и конечно, терпеть жизнь без этого чокнутого она тоже не могла. Сабе перевернулась на спину и, безошибочно нашарив пачку благовонных палочек, подожгла одну и закурила, раз уж сон не шёл. Заодно прогонит запах перегара.* * *
Использовать благовония вместо сигарет придумала Эйрите. Она вообще мало уважала святыни и священное — как и следовало ожидать от дочери инопланетянки, попавшей в монастырь в зрелом возрасте двенадцати с половиной лет. — Это ненадолго, только пока я не подрасту ещё чуть-чуть, — объясняла она. — А когда подрастёшь? — Пойду по рукам, конечно, пока не найду хорошего спонсора, как мамка. Но без сисек этого не сделаешь, так что мамка с папашей договорились, что я пока тут посижу. Ну и образование, заодно. Образование на рынке котируется, чтоб вы знали, — она выпустила изо рта струю дыма и закинула ногу на ногу. — Даже выше, чем сиськи. Сиськи можно и фальшивые сделать. Конечно, они слушали её рассуждения, как Святое Писание. Что там, гораздо внимательнее, чем Святое Писание — ведь Эйрите знала жизнь, настоящую жизнь, какая она там, за стенами, где рынок и самое главное — захомутать на этом рынке добычу. — Но если у тебя будет образование, зачем тебе спонсор? — осторожно спросила тогда Саче. — Можно ведь самой себя обеспечивать. — Это в смысле работать? Нее, мамка говорит, работают только дуры и уродины, — убеждённо сказала Эйрите. — А мне спонсор за писечку всё сам принесёт. Она вообще не должна была попасть в служанки к Амидале, но наставницы дружно выбрали её вместо Корде — не скрывая надежды, что белобрысая оторва станет частью Ирие. А вот ведь как вышло...* * *
Палочка закончилась — только серебристый дым ещё клубился под потолком, складываясь в знакомые силуэты. Яне — осложнения после пыток, Корде и Версе — взрыв, Текла — бластерный выстрел, Дуджа — бластерный выстрел, Эйрите — отравленный газ, Саче — суицид во время психотического эпизода, Корте — нож под лопаткой, Элле — расстрел... так и не вспомнить сразу, кто из былых королев отправил сливаться с Ирие столько народу. Кто из былых королев получал служанок из монастыря по первому запросу даже после отставки. Сабе потянулась зажечь ещё палочку. Были ли её сестры счастливы, умирая? Не Эйрите, конечно, нет, она ни во что не верила, но — Корде, Яне, Элле? Они росли в монастыре чуть не с рождения, они мечтали принести себя в жертву королеве. Взойти на небо и стать Ирие, вечно счастливой богиней. Но старуха Ноама Кишора говорила им тогда, в потайном зале под монастырской столовой: — Забудьте об Ирие. Она счастлива на небесах, а вам надо трудиться на земле. Вы станете королевой — каждая из вас и вы все вместе — королевой, которая изменит нашу планету. На престол взойдёт Амидала из Наберрие, но править будете вы. Ради этого вас отобрали среди сотен других, разлучили с семьёй, привезли сюда и тратят время и деньги на ваше обучение: ради того, чтобы больше никто не выбирал монарха, ради того, чтобы ни один Тапало, ни один Веруна больше не сел на престол. Вы должны заставить людей изменить закон! Они изменили закон, они были лучшей королевой за последнюю сотню лет — но Падме отреклась от престола и стала просто сенатором. Она не могла терпеть, когда кто-то мешает демократии. Но народу было плевать на неё и её выбор, народ считал Падме своей королевой и дарил ей служанку за служанкой, ведь этого требует традиция. — К чёрту традиции! — Сабе сплюнула горькую слюну в плевательницу и как следует затянулась.* * *
Они подлетали к Татуину. Надо было причесаться, выбрать платье попрезентабельнее — и попроще, ведь здесь некому помочь ей одеться. Разве что обратиться к джедаю... но нет, выйдет как-то неловко. Помнится, когда-то, когда они тоже летели на этом самом корабле на этот самый Татуин, Эйрите всё пыталась этого самого джедая соблазнить. То "ненароком" проходилась мимо в одних трусах, то просила помочь с застёжкой на спине, то как-то раз плюхнулась ему на колени и предложила выпить... интересно, сработало или нет? В ту пору Сабе занимали совсем другие вопросы, никак не личная жизнь белобрысой оторвы. — Послушай, ты тогда переспал с Эйрите или нет? — спросила она. — Эйрите? — Служанка, одна из нас. Блондинка, клеилась к тебе, — напомнила Сабе терпеливо. — А, эта! Нет, ей надоело моё безразличие и она переключилась на Олие, — ответил он. — Но дальше не знаю, мне тогда было немного не до того, уж извини. — Мне тоже, — развела руками Сабе. — Мне тоже. Младенец закричал, на сей раз вполне обоснованно: требовал пищи. Пришлось доставать его, доставать бутылку и запасной подгузник — детеныш Падме как правило справлял нужду прямо во время еды. Джедай перехватил всё это своим волшебством, подхватил младенца на руки. — Надо привыкать, — сказал он. — Теперь моя очередь. — А я? — А ты сейчас прогуляешься по городу по каким-нибудь делам и полетишь... куда-нибудь. Вроде как ты не умерла на Полис-Масса, а выжила и продолжаешь жить. Отвлекающий манёвр, чтобы защитить детей, — объяснил он. — Ну что стоишь? Думаешь? Некогда думать, иди уже в город.* * *
Сабе хотела было возразить, но не нашлась. Молча она водрузила на голову парик, заколола шпильки. Набросила первое, второе, третье платье — из тех, которые застёгивали сами себя. Поддёрнула рукава, унизала пальцы кольцами. Замерла перед зеркалом, глядя на живое совершенство, блистательную Амидалу — такую, какой Падме никогда не была и никогда уже не станет — и пошла прочь чужой походкой, тщательно размеряя шаг, на ходу соображая, зачем вообще могла Падме прилететь на Татуин.