Не только огонь

Химинес знал, что Рубен боится огня. Неудивительно - после того, что тот пожар сделал с его сестрой, со всей его жизнью, и во что превратил его самого. Химинес наблюдал за ним достаточно долго, чтобы заметить не только очевидную неприязнь покалеченного озлобленного существа к источничку своих проблем. Нет, это определённо было глубже. Когда смотришь на Рубена со стороны, он порой не кажется человеком. Не только из-за недозаживших ран на местах ожогов по всему телу, вечно воспалённых и слишком чувствительных глаз и привычки двигаться, словно призрак, переставший отличать боль от её отстутствия и оттого больше не способный ощутить в ней угрозу. Химинес сам помогал ему заблокировать часть рецепторов, сковывающих своими бесконечными сигналами его реакции. Поэтому он точно знал, что Рубена давно не пугает боль, которую способен причинить ему огонь. Ни боль, ни разрушение его тела само по себе - Рубен прошёл через это ещё мальчишкой, оставшись на какое-то время почти беспомощным инвалидом, которого выхаживали после этого, с позором пряча в подвалах родительского дома, откуда он никогда не должен был выйти. Он пережил и это, и всё то, что уже позже делал с собой сам - а часть его опытов казалась Химинесу временами куда более страшной и болезненной, чем одни только последствия пожара. Огонь выжег из Рубена остатки того, что делало его похожим на людей - эмпатии, способности пощадить другого или самого себя, желания задуматься о чём-то, кроме цели и инструментов, которые могут пригодиться для её достижения. Огонь, на его глазах сожравший Лауру и почти уничтоживший его самого, помог ему стать тем чудовищем, которое Химинес больше не взялся бы диагностировать. Озлобленным, обманчиво нестабильным на вид психопатом, разгуливающим в драном светлом плаще и капюшоне по лечебнице и способным вонзить иглу для лоботомии в горло подопытному, переставшему представлять интерес. Умным, внимательным и рассчётливым психопатом, сильным и живучим, как мало кто из переступавших порог "Маяка", идущим к цели в своей больной голове с упорством атомного ледокола. Огонь, будто спаливший когда-то его человеческую оболочку и сделавший из него такое, не способный сделать хуже, потому что хуже будет разве что смерть, должен был стать его частью - или его главным кошмаром. Впрочем, Химинес - не такой уж паршивый психиатр и знает, что в мире, скрытом за заслонками черепной коробки, это "или" не имеет никакого значения. И его наблюдения эту гипотезу подтверждали. Это были не самые здоровые отношения, разумеется. Химинес боялся его, конечно, прекрасно отдавая себе отчёт в том, что Рубен опасен. Иногда - ненавидел. Рубен зависел от него, нуждался в нём, - призрак когда-то погибшего в пожаре мальчишки, не существующий для всего мира, чудовище, прячущееся в темноте больничных коридоров, в полумраке рабочих кабинетов и затенённой части операционных палат, где свет меньше режет ему глаза. Если бы не Химинес, он не смог бы продолжать работу над прототипом "Стема", и может быть, даже не смог бы выжить тогда. И в то же время он вёл себя в пределах лечебницы так, словно "Маяк" и всё его содержимое принадлежит ему, и оно будет использовано так, как он захочет, - лечебница, пациенты и подопытные, "Стем" и сам Химинес, последние годы всё чаще вздрагивающий при его появлении. Отчасти он был прав. Отчасти - как бы это ни звучало - Химинес слишком сильно зависел от него и его работы сам, и, вероятно, эта зависимость была глубже и неприятнее, чем любой из них признал бы вслух. Возможно, это была одна из причин того, почему он даже не пытался сунуться глубже, пока они ещё были достаточно близки, чтобы ему могли позволить, - туда, где Рубен укрывал за своими лохмотьями и обгоревшей кожей страх перед открытым пламенем. Тот едва заметно показывался лишь изредка, малой искрой - когда Химинес видел, как расширяются его зрачки, если в старом крыле слишком ярко зажечь керосиновую лампу, как напрягаются цепкие пальцы, если прижечь рану зафиксированного пациента и позволить запаху горящего мяса заполнить комнату... Иногда казалось, что эта привычка разгуливать по подвалам лечебницы босиком, в одних оборванных по колено больничных штанах и наброшенном на плечи плаще с капюшоном обусловлена не потерей нормальной термочувствительности - просто его успокаивает холод. Словно пламя того пожара заронило свою искру где-то в глубине его мозга, и она продолжала тлеть там все эти годы, поэтому ему бывают нужны внешние инструменты, чтобы закрыться от этого хотя бы на время. В глубине души Химинес уверен, что истинный страх этого холодного, полумёртвого на вид существа - горячий, как пламя, способное выжечь остатки разума из целого мира, если бы его выпустили наружу. И то, что этот страх тлеет в нём глубже, чем может добраться даже он сам, - лишь напоминает, что реальности его уже не погасить. Люди Мёбиуса совершили ошибку именно здесь. Прежде всего, её совершил сам Химинес - когда отдал его им, когда позволил себе окончательно сдаться и привести их к Рубену и его работе. Он быстро перестал лгать себе - безусловно, в его предательстве было немало желания наконец получить то, что полагалось ему по справедливости, иначе он не начал бы с публикации их работы под своим именем. Но больше в этом было усталости, и ещё больше - страха. Контролировать Рубена становилось всё труднее, его - их! не нужно идти у него на поводу, - их работа близилась к завершению, и Химинес всё отчётливее понимал, что ничего хорошего его не ждёт по завершении этой фазы. Если бы Рубен действительно перестал нуждаться в нём, это было бы ещё полбеды - но то, куда он собирался шагнуть дальше, грозило самому Химинесу рядом с ним участью похуже, чем судьба некоторых их испытуемых. Мёбиус обещал, что они смогут взять его под контроль. Ещё, разумеется, они обещали, что сам Химинес получит заслуженное признание, и это отчасти усмирило его сомнения. Но важнее было то, что после этого Рубен не сможет добраться до него, чтобы выразить, что он думает по этому поводу. Если бы Химинес знал, что они сделают, чтобы все эти обещания оказались правдой, он купил бы капсулу с цианидом, чтобы вставить себе в зуб или прямо в глотку. Он понял это сразу, когда увидел то, что осталось от Рубена Викториано, и услышал их обьяснение. Именно тогда он первый раз ощутил кожей спины изнутри тот липкий холодок, зачатки которого старался не замечать последние годы, когда оставался с ним наедине. Люди Мёбиуса действительно смогли полностью взять его под контроль. Настолько надёжно, что им даже не понадобилась анестезия, когда они слой за слоем вскрывали его, разбирая на части, от верхних слоёв кожи до каждого нерва в глубине тела, пока не добрались до нужных отделов мозга, которые необходимо было синхронизировать с системой "Стема", чтобы сделать из него первое ядро. Но хуже всего было не это. Глядя на остатки его нервной ткани, подключенные в электролитном растворе к корневой части системы, Химинес понимал, что они сделали с ним на самом деле. Они не просто приковали его к "Стему", заставив его социопатичную личность стать нервным центром системы, предназначенной для объединения человеческих сознаний в одно целое. Они заперли его в его собственном мозгу, в искусственном мирке, который будет создан из содержимого его черепной коробки. Наедине со всем, что он хранил там годами. С болью, с ненавистью, со злобой и горечью, с выпестованным, заткнутым глубоко под кору мозга испепеляющим страхом. С огнём, который никогда не затухал до конца. Кому-нибудь другому Химинес мог бы даже посочувствовать - если и есть на свете ад, который люди носят внутри себя, то вот он, идеальный хрестоматийный случай, судьба, по сравнению с которой даже смерть, которой этот человек теперь лишён, уже не кажется таким уж пугающим вариантом. Но он слишком хорошо знал Рубена. Есть пациенты, на которых одно время было модно пробовать новейшую терапию - столкнуть их лицом к лицу с самым худшим страхом в их жизни, окунуть в него с головой, заставить пройти сквозь него и преодолеть, чтобы освободиться. На это давали финансирование, этот подход пользовался успехом, и сам Химинес некоторое время в своей практике щедро применял его к не одному десятку больных с безосновательными фобиями. Большинство, разумеется, ничего не преодолевали - но от такого серьёзного шока тип реакции мог измениться, буйная паника и агрессия сменялись кататоническим синдромом или тихим помешательством. Это отчасти считалось успехом, потому что сглаженная реакция устраивала всех - и когда какая-нибудь истеричная девица, до визга на разрыв связок боящаяся крыс, после ночи, проведённой с ними в одной комнате, начинала тихо задыхаться и замолкала в спазме на несколько суток - родственником это часто устраивало. Гораздо реже кому-то везло, и терапия действительно заставляла их снизить остроту реакции, несмотря на побочные эффекты вроде беспричинного тремора. Но пару раз Химинес наблюдал другое. Там, где эта шарлатанская "терапия" действительно приносила плоды. К моменту, когда он окончательно осознал, что Мёбиус сделал с Рубеном, было уже поздно что-то объяснять. Химинес успокаивал себя тем, что теперь, не имея ни физического тела, ни возможности повлиять на кого-то вне "Стема", тот не сможет вынести ад внутри своей головы наружу и от души погрузить в него всех, кто окажется в зоне видимости. Реальной опасности больше не было. Он мог продолжать исследования. Он мог получать свою порцию славы и платы за уже вложенные силы и время, не опасаясь, что обезображенная незаживающими ожогами рука сомкнётся на его горле. Мёбиус выставил ему свои условия, но взамен дал свободу от человека, усмирить которого не смог бы, может быть, никто другой. Но каждый раз, когда перед его глазами вставало изображение прошитого электродами участка головного мозга в банке с раствором, - руки у него начинали едва заметно дрожать, а лоб покрывала мерзкая холодная испарина, словно впитавшая весь воздух из его судорожно сжавшихся лёгких. Химинес никому этого не показывает, и со временем приучается не показывать даже себе самому, насколько это возможно. Надо быть последним дураком, чтобы позволять себе думать о том, что будет, если то, что осталось от Рубена, однажды сможет коснуться чего-то ещё сознания. Химинес видел, как он прошёл через боль, горечь и бессилие, которые должны были сломать его ещё мальчишкой - но стали в итоге его частью, сделав одновременно ещё большим психопатом, чем он был, способным выдержать то, от чего половина их подопытных сходила с ума и пробивала себе виски обломками собственных костей. Он не хочет думать о том, во что мог бы превратиться Рубен, если бы сумел точно так же пройти сквозь свой главный страх. Как и о том, что это может оказаться отнюдь не только огонь.