***
Подъехав к офису шерифа, Кольт вынул из-за пазухи кожаного жилета связку ключей и открыл дверь. В самом тёмном, самом дальнем углу офиса — где-то в закрытом бюро — стоял ничтожно маленький сейф. Проверив, что он закрыл изнутри дверь и оконную решётку, мужчина поставил поистине жалкий сейф на стол. Прокрутив кодовый механизм нужное количество раз, Кольт открыл дверцу — к своему дикому, зудящему сожалению его содержимое осталось совершенно точно прежним. Ни изумрудов, ни жетонов, ни пресловутых кубков, напечатанных на тонкой, практически папиросной бумаге, всё ещё было критически недостаточно ни для бурения новой скважины, ни для копки траншеи к ближайшему источнику, который находился в сотнях милях от них. Колодцы ссушились до самого дна. В этом городе можно было ждать цистерну с водой неделями, практически ни один торговец не рисковал соваться в их пыльный пустынный городишко, да и добрая половина товарищей уже очень долгое время не мочила горло ничем, кроме пресловутого виски, текилы или бурбона — а этого добра, чёрт бы побрал, ввозилось в преступно большом количестве всё теми же немногочисленными «купцами». — Проклятье! — Кольт пнул деревянный корпус стола, в открытом сейфе со звоном подскочили камни и ценные железки. Мужчина упёрся руками в край стола, склоняя голову. Шелли была права. У них не было иного выхода, кроме как поехать на арену. Кольт очень, безумно сильно хотел бы сказать, что остался ещё порох в пороховницах, да вот только порох это давно уже сдуло ветром. Осталось лишь самое примитивное из того, что может иметься у человека — желание во что бы то ни стало сохранить свою жизнь.***
Самое поганое было то, что каждое сражение — это отнюдь не чётко выверенная стратегия с крепким базисом тактики, а просто выстрел в небо. Русская рулетка с тремя пулями. Как карта ляжет, как бог на душу положит — и вот противник попирает твою несчастную «тактику» в последнюю секунду боя, собирая последний кристалл, или делая финальный бросок, который в твои планы совершенно не входил. Кольт порядком наигрался во всю эту войнушку, Кольту хотелось простого житья на отшибе мира, в его родных рыжих нивах, ему хотелось гнать коня по бескрайней прерии вперёд, что есть мочи. Он давно отстрелял своё. Да и Шелли была скорее заложницей обстоятельств, чем активной их созидательницей. Их с Кольтом объединяло ключевое звено: схватить смерть за грудки, отрубить голову лопатой, как паршивой змее, и бросить в костёр из собственной ничтожности и неверия; скорпионом ужалить того, кто посмел посягнуть на их самость. Штаб думал иначе — в газетах всё писали о всё новых и новых картах, сезоны обновлялись с завидной регулярностью, а участники продолжали бить всё новые рекорды. — Ты как? Из беснующегося потока болезненных мыслей Кольта смог выбить простой вопрос: Шелли смотрела на него с беспокойством и хмурилась. — В порядке. — чеканно ответил Кольт, делая глубокий вздох и потирая ладонями лицо. — Собирай снаряжение. Поедем завтра на рассвете. И Поко предупреди. Девушке не нужно было повторять дважды: она кротко кивнула, поняв, что разговора сейчас у них не выйдет.***
— Тяжко тебе, красавица? Из небольшого настенного зеркала, всего в брызгах, замызганного и самого по себе не очень красивого, вместо него самого на Кольта смотрел упырь с ехидной ухмылкой. «Опять ты здесь». Мужчина с тупым выражением лица продолжал водить щёткой по зубам, надеясь, что когда он сплюнет в раковину, поганое лицо исчезнет, но этого не произошло. Когда Кольт распрямил спину, по ту сторону стекла на него продолжал смотреть Мортис. — Я уже соскучился по тебе, ковбой, — это Кольт уже услышал, когда обтирал прохладным полотенцем лицо. — Не переживай, скоро увидимся, — сухо ответил стрелок, будто бы самому себе — на самом деле, это и было ощущение, что всё то, что происходит с ним — вернее всё то, что с ним разговаривает и не оставляет ни на единую ночь, находится у него в голове. От этого затылок болезненно ныл и туго пульсировал — зачем отвечать собственным страхам, какой от этого толк? Довести себя до грани? До белого каления? До исступления? Или же до петли под потолком? — Смерть как этого жду! — существо, которое, видимо, хотело, чтобы его называли «Мортис», всплеснуло руками и обнажило в чертовской улыбке кромки зубов. И почему у Кольта такое ощущение, что он помнит, как эти клыки скребут по коже?.. Кольт панически боялся смотреть в эти не имеющие дна и отражения жёлтые глаза, он не хотел задерживать на них взгляд долее, чем на взмах крыла колибри, потому что… Потому что боялся увидеть что-то. Что-то, или кого-то. Он боялся смотреть в них настолько долго, что увидит того, кем он являлся. И всё же он смотрел. — Как тебе ещё не надоело со мной. Нечисть. — Кольт произнёс это в глаза очень даже не эфемерному «отражению», чтобы тут же выйти в спальню и очень даже осязаемо услышать высокий смех прямо перед собой за дверью в ванную. — Брось, веселее тебя у меня знакомых нет, — хохотнул фантом (фантом ли? Кольт сомневался в этом каждую чёртову секунду; образ Мортиса выглядел предательски осязаемым), по пятам следуя за мужчиной до кровати. — У тебя очень скучные знакомые, — всё так же безразлично ответил стрелок, садясь на жёсткую кровать. — А вот тут ты прав. Кольт лёг на кровать, накрылся одеялом и закрыл глаза. Игнорирование — это путь труса и слабака, но вся эта чертовщина выглядела настолько несуразно и по-воспалённому болезненно, что Кольт просто не знал лекарство от этой хвори. Если это было болезнью вообще — он снова возвращался к мыслям о том, что это неотделимая от него часть его самого же. А наживую выдирать с мясом какой-нибудь пусть и мешающий, но орган, было опасно и больно. Может, если он закроет глаза, то его мозг успокоится, и создание, будто вылезшее из домовины, отправится восвояси — в глубокие закоулки не самых лицеприятных мыслей. — Доброй ночи, Кольт.***
Как и было сговорено, ещё не пробило и пяти утра, как Кольт оседлал лошадь и ждал, пока подтянутся Поко и Шелли. Лишний раз не хотелось моргать — казалось, что, если закрыть их ещё на одно мгновение, то, открыв их, мужчина опять обнаружит у себя за плечом могильно-худощавый силуэт. По позвонкам пробежала морозная искра, мужчина поёжился и ссутулился в плечах: всё-таки пустынные ночи — это всё равно что сон в пещере — зябко. Сейчас наверняка температура опустилась до предельно низкой за целые сутки: сон слаще в предрассветную пору как раз потому, что земля промерзает к утру насквозь, и дышать становится легче. Неожиданно для стрелка из-за угла показался на удивление бодрый музыкант. Кольт улыбнулся — не то самому себе, не то улыбчивой мордашке Поко. Всё-таки такие долгие путешествия были совсем не так приятны без его чудесных струнных партий. Поко помахал ему, мерно покачиваясь на своей лошади. — Утро доброе! Шелли ещё не подоспела? Кольт кивнул в знак приветствия, поворачивая лошадь боком, чтобы не давать ей долго стоять на месте. Мексиканец произносил все слова с забавным испанским шепелявым акцентом, в отличие от большинства здешних, которые говорили на ирландском наречии. — Утра. Должна скоро явиться. Так и произошло: через пару минут на пустой утренней улице послышался топот копыт ещё одного скакуна. Шелли выглядела не самой бодрой, но находила в себе силы, чтобы улыбаться. Кольт ей по-настоящему сочувствовал: Шелли носила на ногах и в голове то, что Кольт боялся никогда бы не вынести. К тому же он дал ей преступно мало отдыха — то ли из-за непонятной, мелочной «мести»: она возникала сама собой, была иррациональна до жути. Варясь в одном котле, ты становишься злее, однако перестаёшь замечать, что протыкают вас одними и теми же вилами. Кольту стало совестно; последнее, что он хотел бы сделать в этой жизни, это по-настоящему навредить Шелли. Однако сделанного назад не воротишь. Сам он себя распинал не лучше. — Поко, наверное, если бы не ты, мы бы с Кольтом уже повесились от тоски. Этот бренный мир без твоей музыки выглядел бы куда более удручающе, — улыбнулась девушка, припустив своего коня. Все трое двинулись вперёд, и, хоть Кольт ощущал себя погано, не умея выбросить из головы тот липкий каждонощный кошмар, всё-таки парировал: — Говори за себя, Шелли. Петле я предпочитаю родной револьвер. Парниша на эти реплики пролепетал что-то дружелюбное в ответ, и с самым гадким чувством в груди они, наконец, покинули этот город, насквозь пропитанный виски, керосином и песчаной пылью. Кольт с прикипевшей к лёгким досадой понимал, что он опять подчинился чужим правилам, опять принял чужие условия, опять осознанно стал марионеткой большого кукольного театра с пресловутым и уже набившем оскомину названием «капитализм». Наступил себе на горло, чтобы не сдохнуть, как последняя подколодная гадюка. Но пока в лёгких ходил ходуном воздух, пока до слуха доносились привычно-родные бренчания Поко, пока он видел Шелли, свою главную союзницу и подругу, скачущую чуть впереди него, пока фантом окончательно не захватил его разум и тело, он понимал — не всё потеряно. Он на это отчаянно хотел надеяться.***
День пути завершился достаточно мирно и спокойно; самое сложное в дневное время было не прикладываться по десять раз на часу к фляге. В знойных степях стакан воды дороже любого слитка золота или огранённого бриллианта. По пути им повезло наткнуться на заброшенную затопленную шахту. Напоив там лошадей и набрав воды в пузырь, путешественники всё же двинулись дальше, решив остановиться в месте, которое не будет угрожать обвалом или оползнем. Путники сидели напротив костра, собранного из сухих колючек, обломков каких-то веточек и жёлто-серой травы, которая, кстати, ужасно дымила. — Кольт, клянусь, если ты подкинешь ещё хоть пригоршню этой пакости, я самолично пущу тебе пулю в затылок, — щурясь слезившимися от дыма глазами, откашлялась Шелли. За горизонт уже уходили последние лучи ржавеющего солнца, становилось всё мерзлее. Поко развернул своё плотное красочное пончо из шерсти альпаки, накинув на плечи — последнее, что, по его прежним рассказам, досталось ему от его лет уже как сто назад канувшей в Лету матери. — С этой гитарой и в этой накидке я побывал не в одном десятке городов, — расплывчато улыбался музыкант, рассеянными глазами глядя на колыхающееся в ночном холоде пламя. Кольт поёжился от потока воздуха и тоже решил накинуть на плечи шерстяное одеяло; овчинное, правда, да и не имеющее за собой такой душещипательной истории. Мужчина в принципе опасался такой привязанности к вещам. Единственным исключением была пара его револьверов, которые он в ещё в бородатые времена выторговал у одноглазого торговца с пристани. Да и, по правде говоря, эти ребята не раз спасали его жизнь и честь. Кольт ковырнул толстой палкой огонь, переворачивая рдеющие угли чуть ближе к кислороду. Усмехнулся. — И угораздила же тебя судьбинушка остаться in the middle of nowhere. Неужели не было мест поживее? Поприятнее для жизни? — спросил Кольт, наблюдая, как парнишка перебирает струны. Шелли не то лукаво, не то печально усмехнулась на слова Кольта. — Да уж. Это мы с Кольтом — пропащие души. А тебя всегда удивительно видеть среди этого деревянного мира посреди пустыни. На её слова мужчина прямо-таки хохотнул, и тут же толкнул девушку в плечо, показывая ей другую флягу. — Там ведь не вода? — произнесла Шелли с таким видом, будто её пытается одурачить какой-нибудь школьник. — Верно, — кивнул Кольт, и девушка, цокнув и с улыбкой закатив глаза, подставила свою жестянку и придвинулась чуть ближе. Они чокнулись, и, перед тем как сделать первый глоток, стрелок произнёс: — На сон грядущий. Закончив полуночный обед из докипающей в котелке над костром кукурузной похлёбки и вяленой ветчины, Шелли устроилась рядом с Кольтом, и они докончили одну из фляг. — Поко, а сыграй нам что-нибудь из своей страны, — разморенным голосом попросила Шелли, кладя уставшую голову на плечо Кольту. — Из Мексики, — зевнула. Парниша сразу обрадовался, услышав родное сердцу слово. — Ах, Мексика, моя родная, чудесная Мексика… — тепло заговорил он со струнами под пальцами, настраиваясь на нужный лад. — Знаете, я надеюсь, однажды вы побываете там. Тихое бренчание гитары растворялось в проснувшемся ледяном мраке пустынной ночи. Такие моменты были дороже всего сердцу Кольта — когда тебя никто, кроме пары хороших друзей, не окружает, когда в стакане тонкой плёночкой остаётся виски, когда милые мелодии славно слетают со струн и чужих губ, когда под боком у тебя сидит человек, которому ты доверяешь больше, чем самому себе, а поодаль фыркают засыпающие на привязи лошади, ему казалось, что ничего, кроме этого всего, в мире не было. Нет дряхлой нищеты души и тела, нет свербящей потребности ухватиться за свою жизнь зубами. Нет вязких всенощных видений. Подкинув пару связок веток в костёр, Поко всё же решил прилечь. — Кольт, смотри, не засыпай раньше времени, — зевая, наставил мексиканец. — Хотя… — почесав затылок, он всё же немного призадумался. — Ты итак как будто почти не спишь. Но всё равно. — Обязательно, — со снисходительной улыбкой ответил мужчина. Теперь, они остались вдвоём наедине с огнём, который сейчас плясал для них двоих, один на один с зияющей дырой над их головами под названием «небо». Всё-таки эти звёзды были похожи не на брызнувшее из груди богини молоко, а на хлынувшую из перерезанного горла кровь. Или из простреленного насквозь желудка. — Кольт, — чуть хриплым, сонным голосом позвала девушка. Он пригладил её волосы, повыше натянул на её плечо тёплую накидку, чтобы Шелли не продрогла. — Что такое? — так же тихо ответил Кольт. — Пообещай мне, что всё будет хорошо. — Шелли… Мужчина поджал губы, качая головой. — Если бы я был уверен в этом, я бы тебе пообещал. Ему показалось, что этими словами он задел девушку. Он склонил свою голову, чтобы посмотреть в её лицо, но, встретившись с Шелли взглядом, Кольт понял, что она смотрела на него не обиженно: она смотрела как человек, оставшийся один на один со своей болью. — Хорошо, — сорвалось с её губ, и она прикрыла глаза. Кольт остался сидеть так ещё надолго.***
Кольт сожмурился, потирая руками уставшие глаза, и опустил голову. Он аккуратно уложил Шелли на циновку, вставая, так, чтобы она не проснулась. Девушка хмурилась во сне, но Кольт успокаивал себя тем, что в особенно нервные дни даже сны — беспокойные. Мужчина отошёл от лагеря на пару десятков метров с одной единственной физиологической целью, и, когда уже собирался возвращаться на своё прежнее место, услышал за плечом до зубного крошева привычный голос. — Доброй ночи, путник. Кольт повернулся, и увидел всё то же, что видел каждую ночь — Мортис стоял чуть поодаль от него, оперевшись нижней частью тела на невысокий песчаный валун. — Вот ты где. А я уже начал переживать, что тебя нет. Даже отлить мне спокойно не даёшь, — стрелок старался говорить максимально тихо, чтобы не разбудить и, не дай бог, не напугать Шелли с Поко. Кольт подошёл поближе к фантому; жёлтые глаза мутно светились в кромешной тьме, и издалека, наверное, их можно было признать за глаза шакала (что очень вероятно в здешних краях), либо за обнадёживающий свет свечного фонаря. Но альтернатива была в смертельные сотни раз хуже. Мужчина облокотился на тот же камень, и, почти заигрывая с порождением собственного разума, сложил руки на груди, глядя куда-то дальше в степь, в пустые холодные равнины. — Как же ты всегда меня находишь? — Кольт повернул голову, одаривая «собеседника» вымученной улыбкой, и, казалось, его вопрос поверг Мортиса в экстаз. — Ну как же, — в один момент, будто по щелчку, будто по звоночку какого-то механизма, Кольт понял, что что-то не так. То ли дьявольские глаза фантома казались слишком живыми, то ли в голосе его резко что-то треснуло, и на мужчину повеяло замогильным ужасом. Улыбка тут же стёрлась с лица, будто её и не было, голова начала трещать от того, как широко Кольт раскрыл глаза; и, что самое страшное — от каждой перемены в лице и теле Кольта улыбка Мортиса становилась всё безумнее. Упырь развернулся к нему всем телом, подошёл вплотную так, что ещё чуть-чуть, и между их телами не проскользнёт и лист бумаги. Колокола в голове били всё сильнее и громче, что-то буквально кричало изо всех сил, что, пока не поздно, нужно спасаться бегством, нужно бежать сломя голову, чтобы пятки сверкали. Кольт смотрел ему прямо в глаза. — Ты забыл? — Мортис положил свою ладонь на то место, где у Кольта должно находиться сердце. Проговорил до помутнения вкрадчиво, так тихо и близко к чужому лицу, опустив взгляд на приоткрытый в панике рот. — Твоя душа принадлежит мне. Кольта знобило. Знобило не потому, что он оставил накидку у костра, не потому, что ночи в пустыне зябкие, а потому что могильный холод прошиб его изнутри. Через место, где лежала чужая рука, казалось, просто провели электрический ток, который ледяными разрядами отдавался в голову; Кольт уже не мог здраво мыслить. Тело впало в истерику, его лихорадило, и, казалось, ещё одна секунда, и Кольт точно, окончательно и бесповоротно бы тронулся умом. И всё же в худощавый живот уставилось два ствола револьверов. Мортис, теперь уже точно, блять, Мортис, не фантом, не призрак, не видение, не болезненная опухоль в мозгу, медленно опустил взгляд вниз, не убирая своей ладони. — Убери руку, — в голосе слышалась предательская дрожь, но Кольту было плевать. Чужой взгляд всё так же медленно поднялся на его лицо, и Кольт ждал, панически долго ждал, когда с этих сухих губ, с которых всегда сходили лишь ехидные колкости, сорвётся хоть что-нибудь. — Они холодные, — хрипло, полушёпотом, произнёс вампир, и рука плавно соскользнула с груди на твёрдо дрожащие руки, в которых отчаянно крепко держались револьверы. Кольта бесконечно мутило; стало только хуже. — Я повторю тебе: убери свои руки. Иначе я прострелю тебе живот всеми пулями, что у меня есть. Брови Мортиса взметнулись вверх, и его губы тронула едва-едва заметная, единомоментная улыбка. — Ты хочешь разбудить своих товарищей? Как думаешь, согласятся ли они продолжать с тобой путь, если обнаружат тебя одного, пуляющего свинцом направо и налево, потому что ты кого-то увидел? «Какой же я придурок». Веки Кольта с треморной дрожью сомкнулись, брови тревожно хмурились. Он уже не знал, мог ли он дышать. Мортис был прав. Если Кольт откроет огонь сейчас, то гробовщик с той же вероятностью, что и обычно, просто испарится в воздухе, а Шелли и Поко, проснувшись от выстрелов, посчитают его безумцем, и тогда точно: пиши пропало. Кольт открыл глаза, только чтобы посмотреть в безумно сверкающие глаза чужие. И почему-то смотрели эти глаза так, будто видели насквозь, или в рентгене, или ещё как-то; но у Кольта было стойкое, перманентное, как спиртовой маркер, ощущение, что Мортис абсолютно точно знает, что происходит в его рыжей голове. — Отлично, — мягко сказал гробовщик, и, Кольту показалось, касание его ладоней тоже стало аккуратнее. — А теперь, будь ко мне ласков, убери эти чёртовы стрелялки от моего живота. С этими словами Мортис плавно направил чужие руки так, чтобы Кольт вернул обе пушки в кобуру. Всё это время, не прекращая, стрелок мгновение за мгновением следил за каждым жестом, каждым словом своего кошмара во плоти. — Молодец, — всё так же елейно произнёс Мортис, но руки убирать не спешил. — Нехристь, — почти сквозь зубы выкинул Кольт, и сделал решительный шаг назад. Мортис выглядел немного расстроенным, но удовлетворённым. — Тебе ли говорить про Христа, ой тебе ли… — засмеялся хладный, и Кольт тут же сделал шаг впритык к нему, чтобы заткнуть его. — Закрой свой рот. Ты сейчас всех разбудишь, — произнёс мужчина прямиком в лицо ошарашенному Мортису. — А вот это мне уже не нравится, — было видно, что продолжать диалог с разъярённым и напряжённым, как оголённый провод, Кольтом Мортис совсем не хотел: это было ему скучно и пресно. — Увидимся скоро, ковбой. Кольт даже не успел и глазом моргнуть, как упырь просто исчез с поля его зрения. Испарился, улетел, или телепортировался, какая теперь к чёрту разница, были вещи поважнее, и эта вещь отбивала изнутри железными сапогами Кольту грудь, превращая остатки сердца в фарш, рёбра в труху, а мозг — в вязкую жидкую кашу, которая, блять, сейчас, наверное, польётся из ушей, и Кольт сползает по камню вниз, обхватывая не то колени, не то голову, он понял, он наконец-то всё понял, что это в с ё в р е м я были не галлюцинации, не передоз снотворным, не часть его, Мортис приходил всё это время сам, Кольт мог до него д о т р о н у т ь с я в любой момент, и это же совсем меняет дело, это же всё меняет! , это значит, что не Кольт сходит с ума, а может, и сходил, может, теперь он окончательно помешался, только теперь ещё хлеще, ещё пуще, теперь он сам стал изощрённой версией Пигмалиона, создав в своей голове настолько плотную идею, что теперь она присутствует на всех уровнях восприятия, и это ещё хуже, это ничего не меняет, это превращается в один бесконечный кошмар… Кольт сам не замечал, как молча задыхался в слезах, которые рвались наружу, не замечал, как дрожали его руки в попытке ощутить ими хоть что-то; Удалось устаканить дребезжащую свистопляску кошмаров в голове только к рассвету. Стрелок попытался прилечь рядом с тлеющим костром. — Кольт?.. — сонно проворчал Поко, щурясь спросонья. — Всё в порядке? — Да, — ответил сухо. Видимо, ответа было для музыканта достаточно, и поэтому Поко перевернулся на другой бок, желая всё-таки добить свои последние законные минуты сна. — Поко. — Что? — спросил из-за плеча. — Ты знаешь, что по-итальянски твоё имя значит «маленький»? — И ты проснулся только затем, чтобы сказать мне это? Кольт, ты полный дурак, — беззлобно ответил Поко, чтобы тут же задремать. «Тут и не поспоришь». Заснуть было легко. Просто Мортис уже настолько прожрал мозги Кольту, а Кольт — сам себе, что уже не осталось живого места. Голова была до звона пуста. Засыпая, мужчина надеялся, что так будет и завтра. «Нет, это и есть помешательство».