Мои чужие голоса

Почему я не люблю открывать глаза? Потому что обязательно увижу какую-то дрянь. Например, часы, требующие подниматься в универ. Или гаденько сообщающие, что я не смогла проснуться попозже в свой законный выходной. Часы пищат, часы шепелявят – кому это знать, как не мне? Но не сегодня: сейчас они, кажется, просто шепчут. Будто напуганные светом, пробивающимся через шторы. Так вам и надо. Мне не нужно думать о свете. И о мраке не нужно. Если долго блуждать в тенях, они уплотняются, обхватывают голову – будто обручем, сдавливают. А потом – лёгкость. Будто сломалась кость, будто твоя черепная коробка… открыта, и теперь она – едина с комнатой, там больше не тесно, но слишком пыльно. И слишком много всего. И всех. Открываю банку, заранее морщусь, достаю пару таблеток, закидываю в горло и запиваю. Отвратительно. А ещё отвратительно то, что без них не будет меня. Уехать бы хоть ненадолго оттуда, где меня начали мучить кошмары. Кошмары наяву. Но уезжать тогда нужно от себя. Не зря мне таблетки подвезли эти. Нельзя мне без них. Не зря. Нель-зя. Начинают действовать, перебивают лишний шум, создавая свой. Обычно это гул тишины, перекрикивающей шёпот. Но сейчас – это стук столь желанных колёс поезда. – Все ждут поезд – как избавление. Но приедет по-езд…. Пзд… Как подкошенная, валюсь назад на кровать. Благо, хоть подушка мягкая. Всё вокруг – обман. Шесть часов притворяются утром. Март притворяется весной. Я притворяюсь нормальным человеком. Родители притворяются, что любят меня (даже такой) и друг друга. Не притворяется только Маша – ей что-то или нравится, или отвратительно, или насрать на это, но всегда – в лоб. Глаза сами, о чудо, закрываются. Сон… меня выцарапывают из твоих объятий. Я не просто дрожу – моё тело извивается, спину будто простреливает. И я наконец явно ощущаю – по моему лицу что-то ползёт. Резко стряхиваю взмахом руки, и то ли паук, то ли ещё что-то мохнатое и лапчатое отправляется в полёт. И нос обжигает боль от удара. Сжимаю зубы. Приемлемо. – Кыш-ш-ш! – шиплю запоздало. – Ш-ш-ш… – раздаётся из угла, и я тут же втягиваю голову в плечи. Ничего. Не может. Шипеть. В моей. Комнате. И ничто не шипит. По крайней мере – теперь. Скидываю одеяло и, вооружившись (м-да) стаканом, медленно шагаю туда. Но там ничего и никого. Как и должно быть. Как я хочу. И меня это радует. Смеюсь, чуть истерично, но, благо, не на публику. Не на публику же? Шторы (как похоже на «шоры»!) задёрнуты. Но дверь открыта. Дыхание перехватывает, и я, как рыба, беспомощно хватаю ртом воздух. За проёмом не родной коридор. Там вообще ничего. Чёрная пасть темноты. Не выходи из комнаты. Не совершай ошибку. Я не хочу, чтобы там было это. Это – то, что ничего нет. Почему? Всё ведь было нормально. – Ма-ма… Что со мной? Но никто не пришёл. Из ниоткуда – никто. И разве я сама не знаю? Просто не признаю. – Но уз-знаю, – будто слышу у левого уха. – Боль свою, ущербнос-с-сть с-свою, – шёпот у правого. Глаза напряжённые, сухие и хотят взорваться. Плечи трясутся, и горло обжигает воздух, трёт – как наждаком. – Нет! Закрываю глаза. И не верю себе – ещё и сверху накрываю их ладонями. Я знаю, что дура. Знаю, что нельзя спрятаться от того, что внутри, закрываясь от того, что снаружи. Это как прятаться от гриппа под одеялом. – Дура! – едва слышно бурчу. Я это понимаю сейчас. А понимала ли минуту назад? А буду ли понимать через минуту? А завтра? А через три года? Почему три? Не знаешь? Себе не ври. И… – И не ори! – хриплый голос. Прямо передо мной. Всё ещё с дважды закрытыми глазами делаю неосторожный шаг назад и, неудивительно, падаю. Приземляюсь (приковряюсь?) на свои драгоценные руки и вовсе не драгоценную задницу. И поднимаю глаза. Крик бы должен был огласить всё, выбить стёкла, но – ни звука. Я… я умолкла. Чёрный силуэт… Не знаю, чей, не знаю – насколько высокий: не прикинешь с пола. И никто не оценивает рост стоящей тени… И снова ни звука изо рта. Даже у немых есть какое-то подобие крика. Какой-то голос. Но не у меня. – Не бойся меня, – раздалось тихое шипение слева. – Я иду на твой страх, – прошипело справа более уверенно. – Твоя вера разжигает нас и сжигает тебя. Спас-с-сибо… – сзади. Тень приблизилась и, кажется, протянула руку. Я инстинктивно отползаю. А сзади они. И сбоку они! Но особенно впереди. – Ты сама запираешь себя в уютной разбитой ловушке… – хрипит тень. Голос. Отравленный сигаретами. Сочащийся ядом. Обжигает и леденит душу. «Нет!» – только и остаётся думать про себя. И они думают – про меня. А я про себя? Про них? Я теряюсь. Как там было в фильмах? Неумело, но энергично делаю подсечку… тень падает. Мои ногу и спину обжигает боль. И чёрт с ними. – Ты не одна! – шипение. Чёрт бы знал, откуда. – Ты делаешь только хуже! А не делать – всё летит к чертям! Даже за шторами какой-то ад! Они бьются, будто за окном беззвучный шторм просачивается прямо через стёкла, сквозь закрытые створки. И светит. Словно стробоскоп. Красный. Белый. Жёлтый. Красный… – Серый. Обречённый, – слышу за спиной. И к чёрту всё. К чёрту вас. Нас. Их! – Легко потеряться везде, если не держаться нигде и ни за что… – хрип. Тошнит, руки дрожат, и голова сама наклоняется набок – как ни держи, будто вот-вот сломается шея. «Я… не хочу… я… не… я…» Поднимаюсь. Штормит. Земля уходит из-под ног. Делаю несколько неуверенных шагов. И я уверена. – Обернись! – снова шёпот, он глушит, глушит меня! – Они близко! Они здесь! «Нет…» Хотя бы их лапы не вцепляются в меня. Не касаются меня. Очень даже касаются! Кажется, сердце вот-вот разорвёт грудь и вырвется. А я? Я? Отдёргиваю штору и в отражении в окне вижу жуткую, скалящуюся фигуру… Чёрный человек. Чёрный! Чёрный! Нет! Обматываю руку шторой и бью. «Уйди!» – Меня создал твой страх, – снова хрип. – Твои желания, – шёпот. – Желания, – шелест слов заползает в уши, как змея. Не скрыться. Стекло взрывается звоном и заглушает всё. И разбивает её! Чёрную! Тишина. Блаженная тишина. – Они здесь… – снова. Дыхание перехватывает. Нет. – А я – нет! Ветер обдувает меня, оставившую за спиной их. Хор, где нет меня. На высоте, за дурацким окном. И слишком быстро приходят боль. И темнота. Чернота пожирает мой мир… Снова. З… Р… Я…

***

Открываю глаза. Какое всё безумно белое. Хотя… вроде бы, безумно – именно чёрное. И тут снова становится больно дышать, даже невыносимо. И темно… Но всё не чёрное, а аквамариновое. – Дурочка моя… дурочка… – плачет Маша и кричит на меня. – Но хоть живая… Трудно поднимать руки, но всё же обнимаю подругу. – Если не задушишь… – Скорее уж ты… – сипит, – меня задушишь. Смеёмся. Хотя я не знаю, почему не сработали таблетки… и были ли у меня таблетки у кровати… и может ли это повториться. И стоит ли мне этого ждать. И стоит ли – дожидаться…