Various Storms/Разные Бури

      В такси они целуются, сидя на заднем сидении. Таксист иногда смотрит на них в зеркало заднего вида. Ойкава тянет ее волосы, тем самым откидывая голову назад, и зарывается в них пальцами. Ее ленточка развязывается, поэтому локоны, убранные от лица, падают девушке на глаза. Он положил её дрожащие руки на свои бёдра, а сам пробрался к ней под подол платья, то и дело цепляясь за кружево. Тоору лениво, но с долей страсти целовал ее итак раскрасневшуюся кожу на шее.       Из его горла вырвался стон, когда ее рука случайно задела его затвердевший член. Его губы встретились с ее, смешивая коктейль вкусов. Вкус Ойкавы — соленый, с примесью лимона, горьких сигарет и чего-то запретного. Вкус не её человека.       В груди бьется одна выжившая бабочка, что призывает ее остановиться, не совершать ошибку, ведь это не правильно. Она любит Осаму. Только Осаму. Её Осаму.       По её щекам катятся слезы, в то время как его руки опустились ей на талию, вжимая девушку в сиденье машины. Она незаметно откинула голову назад, будто приказывая соленым дорожкам не скатываться вниз.       Поцелуи были до одури сумасшедшими и неправильными. Какими-то ядовитыми, обезбашенными. Приехав, он затаскивает её в свою квартиру. Он прижимает ее к стенке своей прихожей. Ойкава скользнул рукой под ее нарядное невесомое платье, исследуя пальцами позвоночник.        Это должно быть приятно.        Она внушала самой себе этот простой факт, но пазл не складывался. Ойкава Тоору самый знаменитый парень школы «Аобадо Джосай». Его хотят все девушки её класса. Они ей завидуют. Он положил на неё глаз.       Четыре простые детали, которые должны сделать из неё настоящую счастливицу.       Но Господи, как же она себя ненавидит.       Ойкава не замечает или притворяется, что не замечает, как соленая жидкость вытекает из ее глаз непрерывно, пока его губы скользят по подбородку девушки. Она болезненно ахнула, когда его зубы оттянули мочку уха.       Он продолжил водить языком по шее, широко водя мозолистыми ладонями под блузкой, пока подушечки пальцев не оказались под чашечками ее лифчика.       Она жалобно проскулила, когда услышала лязг пряжки ремня, готовя девушку к неизбежному.       Словно напоминание, или наказание.       Они раздеваются, бросая на пол одежду. Тоору вдруг резко и грубо бросил ее на кровать, наблюдая за тем, как на ее лице сверкнула росинка слезы, искупавшись в лунном свете. Он улыбнулся, от чего у неё по спине пробежали мурашки. Она отползла назад и села, опершись на локти и не сводя запуганного взгляда.       Он медленно забрался на кровать и одной рукой бережно уложил ее на спину. Она пыталась сесть, почувствовав дискомфорт, но он толкнул обратно, перехватывая запястья и заводя их за голову.       — Нет, — прошипел он предупреждающе. Его лицо было всего в нескольких сантиметрах от ее лица, и он небрежно мазнул губами по губам девушки. Она вдруг почувствовала отвращение, в животе скрутился непонятный узел, от чего захотелось выблевать все внутренности и тщательно промыть их.       Спустя считанные минуты они лежали полуголые на кровати во тьме. Осаму. Мне так жаль. Осаму. Ты не уже не мой, но я так скучаю.       Он её рассматривает — она нет. Всё происходит как по щелчку пальца. Горячие слёзы на щеках, рваные вздохи, кровь, размазанная по коже — когда он снимал её бюстгальтер, Тоору задел раны на костяшках пальцев, которые разбил о лицо Осаму.       Тоору переложил ее трясущиеся руки на свою промежность, заставляя и вынуждая двигать ее руку верх-вниз. Он гортанно застонал, когда она попыталась освободить свою руку из его стальной хватки, случайно задев головку члена.       Она взглянула вниз, туда, где ее рука держала его член. Девушка зажмурилась, пытаясь подавить жалобный скулёж.        Ладони Ойкавы были грубыми, что удивительно, ведь одновременно с этим кожа у него тонкая и прозрачная с ярко заметными переплетениями голубоватых вен.       У Осаму они влажные и бархатистые. Она, словно мартовская кошка, всегда ластилась к нему, просясь к нему в объятия.       Она вновь отругала себя за то, что проводила параллели между ними. Это не просительно, ведь они такие разные.       Я люблю тебя, Осаму. Жаль, что ты этого не понимаешь.       Из ящика тумбочки Тоору достал презерватив и вполне быстро надевает его на себя. Она неготовая, но всё равно она раздвигает ноги. Под её поясницу Тоору подложил подушку, на что она нахмурилась.       — Так удобнее, не так больно и тебе не придётся напрягать мышцы, поэтому ты сможешь расслабиться, — уверяет он ее, пока она смотрит в его глаза, видя в них искренность, словно извиняется. Но она не верит не единому его слову.       Девушка знает. Он над ней издевается. Мстит ей за то, что она выбрала не его. Осаму, мне так жаль.       Он сверху, она снизу. Он целует её смазано, словно извиняясь. Она ощущает его головку внутри себя, а если точнее — что-то твёрдое, обтянутое латексом и тёплое. С таким же успехом можно было бы вставить в неё нечто похожее по форме, но из плотной резины.       Он двигается дальше, и это причиняет дискомфорт, хочется отодвинуться. Девушка это делает, но Ойкава опускает на её плечи руки и удерживает на месте, замирая в тот же момент.        Она убедилась окончательно в том, что он всё это время видел ее слезы и бесконечные метания. Можно ли назвать это изнасилованием?       Вряд-ли.       Ведь она сама отпустила его с цепи. Дала команду «можно» оголодавшей псине. И не его вина, что она плачет и льёт горькие слезы. Пожалуйста, забери меня, Осаму. Мне так плохо. Пожалуйста. Я осыпаюсь, превращаюсь в пыль, теряю себя, но ты этого не замечаешь.        — Обхвати меня ногами. Будет больно. Прости, — в этом «прости» столько лжи и похоти людской.       Ойкава Тоору — полотно лицемерия.       И Тоору не лжёт — больно. Резко больно и совершенно не то, о чём она мечтала и что видела во всех этих видео или про что читала в книгах. Больно. И чувство избыточной наполненности — это не самое приятное ощущение, к которому, как оказалось, следовало бы стремиться.       Она корит себя. Это нереально. Сон. Ночной кошмар. Отдать свою невинность тому, кого никогда не любила и никогда не полюбишь. Ибо доверять Дьяволу никогда нельзя.       Обожешься       Наволочка пропиталась ее слезами и в груди щемит — отвратительное чувство.       Ойкава же дрожит. Весь. Он больше не двигается, лишь находится в ней вот так. И сжимает её плечи. От его пальцев останутся синяки — она в этом уверена.       Я предала тебя, Осаму. Но ты сам в этом виноват. Я так тебя ненавижу за это.       «— Я изменил тебе, малышка, — слова, которые причиняют боль, соизмеримую с айсбергом в открытом океане.        Она стирала слёзы руками, размазывая их по лицу, но они не смели заканчиваться.        — Мне так жаль, — она не верит ни единому его слову.— Я сделаю всё для тебя, только пожалуйста, не уходи от меня.        Он плачет, но ей плевать, ведь ее боль в сто крат превышает его. Это невыносимо, грудь сдавливает, а ноги подкашиваются.       — Прости меня, малышка. Я клянусь, это больше никогда не повторится, — клялся он, стоя перед ней с открытой сгнившей до мяса душой.        Она глухо плачет, порывисто дыша. Есть у неё такая особенность — плакать беззвучно, можно сказать, что рыдать, когда что-то случается страшное. Не как обычно — навзрыд и громко, размазывая слёзы по лицу, а вот так вот — молча, судорожно, закрывая глаз.       Потому что крик — это естественное принятие боли, а молчание — отрицание действительности.</i>        — Я тебя ненавижу. И в этот миг, его мир рухнул.»       Сказка заканчивается кровью на бёдрах и слезами в душе, которые никто и никогда не увидит.