All I want is you

Черный ему идет. Ему все идет, правда. От голубых глаз до солнечных лучей, льющихся через окно и превращающих его волосы в сияющий золотой ореол. Все подходит ему и его легкий смех и очаровательная улыбка, даже слезы, которые так часто бежали ручейками по его лицу, капая на тротуар и окрашивая годы их ранней юности. Все ему подходит, но черный цвет делает его еще более царственным, недостижимым, каким могут быть только экспонаты музея. Черный цвет подчеркивает румянец его щек, море его глаз и то, как его улыбки освещают целые комнаты и заставляют всех чувствовать себя желанными гостями. Но дело не только в надетом на нем костюме. Такемичи всегда выглядит так, будто его вырвали прямо из одного из снов Майки - такой яркий и сияющий - но нельзя отрицать, что это особый день, тот самый, что заставляет его глаза мерцать по-новому, придает особую легкость его шагам. Костюм обнимает его плечи и заставляет его выглядеть шире, сильнее, чем он есть. Годы были добры к Такемичи, добрее, чем к остальным, вместе взятым, и теперь он командует комнатой, просто входя в нее. Костюм заставляет его выглядеть еще лучше, переходя от красивого к просто разрушительному. Его галстук того же оттенка, что и его глаза, из-за чего они кажутся более голубыми, чем есть на самом деле. Аксессуар кривоват, совсем немного, но достаточно, чтобы пальцы Майки сжались в его ладонях, дабы лучше держать себя в руках. Он не уверен, что ему позволено прикасаться к Такемичи, не сейчас, когда он не уверен даже в том, что когда-нибудь сможет остановиться. Он никогда не был уверен, сможет ли он, правда, каждую секунду позволять себе быть в присутствии Такемичи больше, чем когда-либо мог надеяться в юности, но даже больше, чем сегодня. В конце концов, свадьбы обычно так и поступают с мужчинами. Зеркало, в котором Такемичи смотрит на себя, отчаянно пытаясь привести волосы в какое-то подобие порядка, отражает его гримасу, а затем извиняющуюся, застенчивую улыбку, когда Чифую, ворча себе под нос, убирает его руки в сторону, чтобы самому попытаться укротить волосы Такемичи. Чифую, что был непоколебимым источником силы и поддержки во всем, через что они прошли, сиял в течение нескольких месяцев, предшествовавших церемонии. Он более чем заслужил свое место шафера, должен признать Майки. Раздевалка тесная, слишком мало места, чтобы вместить так много взрослых тел, но Такемичи настоял на том, чтобы быть всем вместе. Майки, как обычно, едва сопротивлялся, не тогда, когда это было именно то, чего он хотел. - Я должен был послушать Дракена, когда он сказал, что места не хватит, - бормочет Такемичи, когда находит свой путь к задней части комнаты, где Майки прислоняется к стене. Он всегда так делает, притягивается туда, где наполовину прячется Майки, выводит его на свет. - Прости, - говорит он, потирая затылок, пытаясь стать как можно меньше, и пытаясь избежать локтей Хаккая, который поворачивается, и только чудом не заряжает Ханагаки по лицу. - Не беспокойся об этом, - отвечает Майки, и Такемичи лучезарно улыбается ему. - У тебя кривой галстук, - продолжает он прежде, чем успевает сдержаться. Он не дожидается, пока Такемичи поправит его, вместо этого сам протягивает руку, чтобы переделать за него. Такемичи просто стоит, его руки безвольно опущены по бокам, дыхание спокойное, когда пальцы Майки касаются его горла. Мир, кажется, затихает вокруг них, завернутых в свой собственный пузырь одиночества, прямо посреди тесной комнаты. Майки пытается растянуть момент как можно дольше, его пальцы очень осторожно развязывают узел, убеждаясь, что галстук Такемичи идеален. Он двигается так медленно, как только может, не желая доводить все это до раннего конца, его постоянная потребность прикоснуться к Такемичи почти слишком велика, чтобы бороться. Это режет его изнутри, и он знает, что не должен был поддаваться этому чувству, так же как и осознает, что у него не было шансов в тот самый момент, когда Такемичи подошел к нему. Каким-то образом ему удается убрать руки от галстука Ханагаки, провести ими по плечам и вниз по рукам, чтобы разгладить несуществующие складки. Он делает шаг назад, пытаясь дать ему передышку. Такемичи, кажется, не замечает, сокращая расстояние между ними, прежде чем оно даже появляется. - Наконец-то это происходит, - шепчет Такемичи, широко ухмыляясь, его глаза сияют светом тысячи солнц. Его пальцы, дрожащие и мокрые, находят пальцы Майки, переплетаются с ними, когда он сжимает его руку, и Майки сжимает ее в ответ, его губы изгибаются, отражая улыбку Такемичи. - Это происходит, - отвечает он, миниатюрная армия марширует в его груди. Он никогда не был хорошо в математике, никогда по-настоящему не наслаждался числами и не видел в них красоты, как это делают другие, но все же он отсчитывает минуты и секунды, которые текут мимо, медленно, как сироп, капающий с ложки утром, достаточно быстро, чтобы мир закрутился вокруг него в безумии. Время не останавливается ни для кого, даже для него, и все вокруг него движется, движется и движется, пока он сам не втянут в хаос, тот, что оставить позади нельзя. Время летит, пока не остановится, а потом наступает момент, когда он наконец занимает свое место рядом с Такемичи. Такемичи, который улыбается ему так широко, что Майки почти ожидает, что его щеки треснут, и который подпрыгивает на пальцах ног, как будто это заставит время идти быстрее. Забавно, как одно и то же событие может восприниматься по-разному, как два человека могут желать полной противоположности. Такемичи заставил бы мир вращаться быстрее, если бы мог, а Майки жаждет, чтобы время застыло, было подвешено в одном кадре, который он мог бы вечно хранить в своей груди. Но мир никогда не освобождал место для его желаний, никогда не заботился о том, чего он хотел. Дверь открывается слишком быстро, и Майки наблюдает, как внимание Такемичи переключается на нее, наблюдает, как улыбка Такемичи отворачивается, переходит от яркой к прямо-таки раскаленной. Мир вращается и вращается, все вокруг него двигаются и притягивают его, и Майки должен заставить себя отвести взгляд от Такемичи, пока его глаза еще сухие. В конце концов, это свадьба, и невеста только что вошла. Белый цвет ей идет. Мицуя проделал адскую работу над платьем Хинаты, и оно заставляет ее сверкать, превращает ее в принцессу, которой она всегда была в глазах Такемичи. Ее волосы заколоты, открывая тонкую шею, а лицо, шея и руки покрыты золотой пудрой, которая заставляет ее почти сиять саму по себе, делает белое платье еще ярче. Белый - цвет чистоты, добра и невинности, это все, что составляет Хинату, все, что Такемичи так любит в ней. Все, чем Майки никогда не будет. Белый никогда не подойдет ему, точно не так хорошо, как подходит Хинате. Это лишь одна из вещей, которые всегда будут принадлежать Хинате, и никогда не будут принадлежать ему. Она идет по проходу, все смотрят на нее, но она смотрит только на Такемичи, ее улыбка растет с каждым шагом, что она делает. Они все ждут, пока Хината не остановится рядом с Такемичи, цветы, вплетенные в ее волосы, оставляют после себя мягкий аромат, и все смотрят, как они оба превращаются в отражения друг друга, счастье исходит от них волнами. Хината не смотрит на Майки, когда он проскальзывает на свое место рядом с Дракеном, осторожно отводит от него глаза, когда он отступает туда, где стоят шаферы Такемичи. Он знает, что не ненависть делает ее такой, а скорее уважение, какое-то подобие достоинства, максимум, что она может ему предложить. Она никогда не окажет ему или себе медвежью услугу, пытаясь не пригласить Майки на свадьбу, не тогда, когда он всегда был только поддержкой, не тогда, когда он вырвал бы свое сердце из грудной клетки, если бы это означало, что Такемичи будет счастлив. Даже если бы это было самое доброе, что она могла предложить. Они оба знают, что он ненавидит это. Это не значит, что он действительно может смотреть ей в глаза прямо сейчас и притворяться, что в его груди ничего не ломается. Она тоже это знает. Рядом с ним он чувствует, как Дракен переносит свой вес, его рука прижимается к боку Майки в знаке молчаливой поддержки. Это танец, с которым они оба знакомы, и если бы это было в любой другой день, в любом другом месте, он бы растаял прямо тут, притворившись, что это не Дракен - единственное, что удерживает его от того, чтобы разбиться на куски, слишком маленькие, чтобы их можно было когда-либо собрать вместе, притворившись, будто он не медленно растворяется в песок. Но это не любой другой день, и не любое другое место, это свадьба, которая вот-вот начнется, и он не может сломаться, не здесь, не сейчас, не когда это день, о котором Такемичи мечтал годами, не когда Такемичи так счастлив, что можно почти ощутить этот вкус в воздухе. Ожидается, что он произнесет речь, дабы отпраздновать их свадьбу и жизнь, что они собираются начать, искреннюю, душераздирающую речь, которая заставит Такемичи плакать слишком сильно, чтобы заметить, как дрожат руки Майки. Дракен пытался отговорить его от этого, что-то вроде жалости, боли и немного ярости сияло в его глазах, когда он услышал новости. Майки не сдвинулся с места. Он не откажет Такемичи в просьбе, и не позволит Дракену порезать его шины, или встряхнуть Такемичи, пока тот, наконец, не узнает. Такемичи не виноват, что он единственный, кто игнорирует кипящую кашу любви-ненависти (иногда больше любви, всегда больше любви) (иногда ненависти, достаточно горячей, чтобы покрыться волдырями), которая живет в его сердце, поселилась в его легких. Не его вина, что он единственный, кто не знает, что Майки положил свое сердце к его ногам, когда им было пятнадцать, и с тех пор его нечаянно растоптали несколько раз. Нет, Майки сделает это. Он никогда не откажет своему другу в этом, он перерос потребность, которая когда-то переполняла его вены и заставляла его хотеть испортить свадьбу Такемичи, выплюнуть свои чувства только для того, чтобы посмотреть, как лицо Такемичи исказиться от шока, а затем от боли. Он давно перерос эту свою мелочную, разрушительную потребность. Он произнесет свою речь, самую красивую вещь, которую может произнести кто-то вроде него, и будет смотреть, как его друг танцует со своей женой, будет улыбаться, пока у него не сведет скулы. Его радость может длиться всю ночь, пока свет не погаснет и шторы не будут задернуты, и он сможет закрыть за собой дверь и уйти туда, где его никто не увидит. До конца своих дней он будет скорбеть. Но сегодня вечером он сделает это и улыбнется достаточно широко, чтобы ослепить любого, кто не знает, что ищет.