Захлебнуться

      — Иногда мне хочется откручивать головы лебедям, — признался сам себе Манфред, глядя, как белых неженок кормит иссохшая матрона с сопливым мясистым внуком.       Кашлянув, отпил из бутылки поганой водки, даже не «Абсолют» с вышколенными боками и, тем более, не «Хортица», что с синими буквами и шайбой вместо крышки. Пьяное сознание выворачивало, водка вливалась в нутро и через какое-то время выходила обратно, как отточенный механизм по переработке хандры. С ума сойти, он завернул бутыль в пакет, словно боялся быть арестованным за рас-пи-ти-е. Быть посаженным в обезьянник жалкими людишками... Бабка всё крошила грязный хлеб лебедям. Орали дети. Манфред набухивался в хлам, в уме подсчитывая, хватит ли оставшейся налички на хотя бы пять бокалов «Кровавой Мэри», эрзац-крови, томатным росчерком прописавшей, что он сплит, полукровка с блядовавшим папашей, который успел осеменить смертную, что породила ЕЁ. Отродье, кое следовало придушить в колыбели, и прекрасную во всех отношениях девушку. Не увидь её братец-маразматик следующим пророком, вполне бы сгодилась на то, чтобы скрашивать вечера. Целовать её белый столп шеи, пить вино из её ключиц…       Сейчас же хотелось только спуститься на Лиговский и испить в кабаке жигулёвского с отъявленными люмпенами. По заветам того людского алкаша-писаки, что пил всякую несусветицу между вагонами. В этот раз водка действовала наизнанку, и вместо того, чтобы расслабиться и пожалеть себя до пьяных слез, Манфред вдруг ощутил, как беспросветное отчаяние переполнило его мозг, а затем стало просачиваться наружу через открытые рты людей вокруг. Это было невыносимо. Словно, как писал один восточный философ, огонь сжигал изнутри, а потом через внешнюю оболочку проходил вовне и впитывался в поток новой ненависти, способной превратить живое существо в разменную монету самой жестокой из всех империй.       И Манфред капитально поехал крышей. В центре много мостов и достаточно самоубийц, бьющихся об мутную воду. Кругом одни унылые длинные муравейники, холодно и неуютно, а Обводный — людская помойка. Лет сто пятьдесят назад встречалась Манфреду одна экзальтированная барышня, влюблённая в достоевский Петербург с его оборванцами и шлюхами в сточных канавах. Девица эта была бездарна во всех положениях, надо сказать. Только сейчас сам Манфред вёл себя, как типичнейший герой упадка и вырождения.       Вот он орлом перемахнул ограждение, уже был готов разбить себе рёбра о немилосердную поверхность реки и, захлебнув лёгкие помойной водичкой, пойти ко дну, как заметил рядом дрожащую клушу, лицо пунцовое, зарёванное, раздражающее своей беспомощностью. Обозлённый на людских самок-идиоток и Достоевского, самым странным из образов перекинул намечающуюся самоубийцу обратно, не дав померкнуть её тупогубой душонке. Водка толкнулась в глотке отвратительным вкусом. Манфред сглотнул, проклиная клушу и себя. Он, веками толкавший на смерть то ретивых поэтов в накрахмаленных сорочках, то ополоумевших дамочек, расплывавшихся кровавыми пятнами, вдруг спа-а-ас никчёмную дуру! Он точно спятил.       Клуша залепетала было про то, как она ему признательна, но Манфред уже не слушал. Заплетающиеся ноги несли прочь, в этот раз прямо под колёса чьей-то развалюхи. Удар опрокинул на бугристую дорогу, вновь толкнул водку в пищеводе. Вырубило на секунду… Нет, больше.       Когда Манфред очнулся, то обнаружил, что лежит на пыльной обочине, а над ним склонилась широкоскулая рожа водителя, кончик водительского носа влажно блестел. Манфред набрал воздуха в лёгкие и рывком сел. В глазах у него замелькали разноцветные точки. Водитель запричитал что-то про бросающихся под колёса пидарасов, но, встретившись с пылающим чёрной злобой взглядом, тут же затрясся и ретировался в кабину. Манфред сплюнул тягучую жижу и еле встал на ноги. Кое-как он заглушил боль в ноющем затылке, поставил на место шатающийся зуб, но рука… Рука ниже локтя превратилась в сплетение боли, Манфред задрал рукав плаща и увидел крупную кровоточащую рану. Выругавшись, шатающимся шагом пошёл вдоль дороги. Голова горела, а пальцы явственно похолодели, определённый признак озноба. Почему регенерация в этот раз не сработала? Манфред неловко прижал к себе раненую руку и привалился к стене какого-то рыхлого дома.       Сознание то меркло, то возвращалось, и сквозь этот туман, сквозь костёр в голове стали прорываться далёкие и резкие звуки — звон колоколов, крики детей, лай собак. Мысли путались.       Вдруг возникло нечто красиво расплывающееся, мелькающее стройными ногами из-под короткой форменной юбки. Шёлковые волосы трепал ветер. Лия. Манфред хрипло усмехнулся. Его проклятье здесь — как же это иронично. По-сволочному иронично. Они встретились взглядами. Тягучий мёд её глаз тут же померк.       — Вы! — с испугом и явной неприязнью выдохнула Лия. Нежные, как пена над «Кровавой Мэри», губы округлились.       — Сестрёнка, какая встреча! — расцвёл издевательской ухмылкой Манфред. — Как поживает новый пророк? Откуда столько беспокойства на столь юном личике? Ты мне не рада?       — Не подходите! — жёстко отчеканила Лия, отходя на шаг, но тут же обратила внимание на то, как он прижимает руку. — Что с вами произошло? Вы ранены?       Манфред рассмеялся. Абсурд ситуации почти доводил его до припадка.       — Какая проницательность, сестрёнка. Как там у вас говорят — поскользнулся, упал, гипс?       — Это не смешно, — хмуро бросила девчонка. — Если вам нужна помощь…       Во взгляде её проклюнулось что-то новое, похожее на разжижающую жалость.       — Как же лестно видеть твоё волнение, — вздохнув, он оскабился. — Но обойдусь. Пригласил бы тебя выпить, отметить, так сказать, коронацию, но такой девочке пить нель-зя. Что ж, ещё увидимся, дорогая. Ариведерчи!       Он тяжело поднялся, прошёл мимо хлопающей глазами Лии и только занёс руку к её пушистым волосам, как в запястье снова стрельнуло болью. «Хрен с тобой», — подумал Манфред, поковыляв вдоль проспекта. В спутанном сознании медовые глаза всё ещё смотрели на него с этим сладостным испугом.       Некстати вспомнилась напыщенная выставка совершенно дурацких и претенциозных работ девчонки. Ту Лию он помнил почти что роком, с элегантной завивкой и подведёнными глазами, в облегающем сочную фигуру платье и с метафорической длинной цепью, деликатно спускающейся по груди. Подошёл со спины, обнял за плечи, нашёптывал восхищённые и угрожающие слова. Лия, его пленительная и опасная девочка, хотела трусливо кликнуть охрану. Но Манфред был не из тех, кто легко отпускает желанное. После смачных фотоспышек и слащавых интервью, выловил её в уборной, обхватил одной рукой за узкую талию, притянул. Зашептал в шею о том, какая она дурочка. От девчонки до головокружения пахло цветочными духами и её молодой кожей. Исступлённо Манфред целовал Лию, лапая за грудь, борясь с царапучими наманикюренными ноготками, переходя, наконец, к сладким губам. Получалось горячо и влажно, вжимая девчонку в бортик раковины, Манфред дурел от каждого прикосновения, закрывал губами её крикливый рот. Ожидаемая пощёчина была почти комплиментом.       — Да убирайтесь же вон! — закричала порядком помятая Лия. — Вы негодяй и заплатите за это!       — Да, я негодяй, — согласился Манфред, крадя с её губ последний поцелуй. — Ещё свидимся, сестрёнка.       Потом была гнусная аптека и тупой воришка со своей пукалкой. Проявившаяся на месте раны метка. Во всей этой круговерти Манфред был рад лишь одному — он стал пророком, практически всесильным. Жаль, приходилось для этого быть добреньким. Зато он был на коне. Он вёл полчища вампиров в бой, жаждая, как будут пить они кровь из шей жалких людишек. И вдруг — ужасающее по стечению обстоятельств поражение. Повержен он во прах. Как будто не стать ему теперь великим. Никогда. Нет, не бывать тому…       Он шёл во продуваемым всеми ветрами улицам, плащ его решительно реял, зубы сводило от злобы, хотелось лишь одного — вендетты за своё унижение. Как вдруг знакомое острое лицо показалось в полумраке из закоулка. В глазах — холодная рассудочность. В руках — серебряный кинжал. Целая, кто бы сомневался, такие живучи. Порядком пьяный после бутылки шампанского в каком-то помпезном заведении, он даже не успел увернуться. Лезвие вошло в грудь, задержавшись там на мучительные секунды. «Сдохни, тварь», — кажется, так ознаменовала свою победу Лариса, чванливая эта паладинша, будь она неладна. Манфред ощутил, как воздух из него вышибло, и упал на колени. Вот, значит, какое незаконченное дельце у неё было.       Тёплая кровь потекла сквозь пальцы. Сил встать поначалу не было — ноги подкашивались. Манфреда хватило только на то, чтобы запрокинуть голову и посмотреть вверх, на дрожащие жёлтые огоньки.       — Так ты мне отплатил, да?! — крикнул он в небо и тут же зашёлся смехом. — Оригинально, ничего не скажешь!       В этот раз умирать Манфред не собирался, напротив, хотелось вгрызться в эту жизнь и поквитаться наконец со всеми, кто посмел его растоптать. Но сейчас нужен лилит. Конечно, у Лии его полно, всем ведь велела раздать, хорошая девочка, щедрая. Интересно, поделилась бы она с дорогим братиком, встань он смиренно со своей пробиркой в очередь... Снова разобрало смехом с кровавым привкусом на языке.       Манфред знал, что пройти ему до неё нужно всего-то пару кварталов. Выдержит. Хотел было связаться с ней телепатически, но затем понял, что лучше сделать сюрприз. А то, чего доброго, девчонка кликнет остальных, и по прибытию его схватят под белы рученьки.       Сняв с шеи шарф и прижав его к ране, запахнул полу плаща и медленно пошёл по безлюдному переулку. Редкие прохожие шарахались от него, как от привидения. Оно и к лучшему. Пока не истёк кровью, пока ещё слушается рассудок, можно предаться сладостным мыслям. Поразмышлять о ней, о проклятой Лие.       Порой он проникал в голову девчонке, любовно слушая её звонкие «Убирайтесь!» и «Мне не о чем с вами разговаривать!» В ответ Манфред дразнил её, порой угрожал, доводил до паранойи. Слежка начинала его забавлять. Он знал, что вечерами она малюет идиотские картинки, мечтает о своём ненаглядном Кае и читает какую-то заумную дребедень. Добавляет всего два куска сахара в чай, брезгует кофе. Обожает лошадей. Когда задумчива, крутит прядь. Носит простенькое белое бельё. Когда спит, мечется во сне — ах, юность, любовь, мечта… А ещё она прекрасна в своём строгом наряде с идеально выглаженной манишкой. Королева, но не та, что должна править, а та, коей велено быть подле короля.       Ночами он видел её у себя на коленях, покорную и подающую голос только под его умелыми прикосновениями. Манфред представлял, как собрал бы в клубок её волнистые волосы и притянул к себе, чтобы девчонка взяла в рот целиком. Конечно, опыта у Лии не было, ей ведь подавай стихи, цветочки и хождения под луной, разве что такими же жаркими ночами, раздвигая бёдра узкой ладонью, она представляла своего смазливого Кая. Но Манфред бы ей помог, он бы направлял, командовал — ускорься, оближи, надави. А как ему хотелось снова ощутить под пальцами мягкую грудь Лии, которую бы стискивал и кусал! Исцеловывать её впалый живот, сжимать её аккуратные бёдра, доводя себя до умопомрачения. Ни блядовитые вампирши, ни людские шлюхи не могли сравниться с этим своенравным цветочком, так неугодно проросшим ему поперёк горла. Манфред жмурился, представляя, как девчонка колотится головой об стену под его немилосердный темп, как с её нежных губ срывается его имя.       Манфред облизнулся. Его сильно шатало. Шарф под рукой уже превратился в сочащуюся кровью тряпку. Эх, Лия-Лия… Такой она была бы хороша, но скучна. Иное дело, если б вырывалась, проклинала бы его, молотила кулаками, царапалась и кусалась. Вот так бы повела себя настоящая Лия. Ему не затуманить её разум, взять девчонку можно было только силой, а без этого нет перцу. Но это потом. Сейчас бы только дойти.       Знатно окропив лестницу, Манфред едва сумел добраться до квартиры Лии и подрагивающим пальцем вдавил кнопку звонка. Ах да, девчонка у нас ещё маленькая, с родителями живёт, вот будет им подарочек под дверь… Ноги подкосились, и Манфред рухнул на пол как раз в тот момент, когда Лия высунулась на площадку.       — Манфред? О, Боже! — какое же дежавю.       Она была в белой ночнушке, красиво струящейся по молодому телу. Не будь Манфреду так плохо, неприменно бы залюбовался. Лия склонилась над ним.       — Что случилось? Откуда кровь? Кто вас так? — слишком много вопросов для его затухающего сознания.       — Лилит… Дай мне лилит… — прошелестел Манфред, видя, как расплываются черты лица девчонки. — Я знаю, у тебя он есть. Ну же, не медли!       Лия знакомым движением нахмурила пушистые брови.       — Скорее…       У Манфреда снова потемнело в глазах. На несколько секунд он отключился, а когда пришел в себя, Лия уже хлопотала вокруг него. В глазах теперь плясало что-то золотое, в ушах гудело, но в шуме явственно различался звон пробирки. Лия опустилась рядом с Манфредом на колени, осторожно приподняла его голову. Откинула полы плаща, тонкие пальцы замерли у края раны, изящная ладонь мгновенно окрасилась кровью от рубашки. Глубоко вздохнув, Лия осторожно уронила несколько капель из пробирки.       Тут же наступило долгожданное облегчение. Комок боли в груди начал постепенно растворяться, кровь перестала течь. Манфред прикрыл глаза. Снова эта скотская слабость перед девчонкой, второй уже раз она видит его таким… жалким. Но что поделаешь, случай. Злобы практически не чувствовалось, напротив, даже лестно было умирать на её коленях, видя над собой по-чудесному взволнованное лицо.       — Хоть бы «спасибо» сказали, — с неудовольствием проговорила Лия, смотря на него невыносимыми глазами.       — Наклонись, — шепнул ей Манфред, приподнимая голову.       Лия замешкалась, и тогда он сам, насколько хватило сил, потянулся к её губам. Девчонку тут же перекривило, будто узрела нечто мерзкое, ладони её упёрлись в плечи Манфреда.       — Не смейте! — решительно сверкнули зрачки. — Какой же вы всё-таки подлый…       Лия отвела взгляд. Спина её была неестественно прямой, тонкие пальцы плотно сжаты. Манфред вздохнул. Он слишком устал, чтобы бороться с ней, да и странное чувство щемило в заживающей груди, чувство, что велело остановиться.       — Лучше скажите, чьих это рук дело, — строго приказала Лия. — И поднимитесь уже, я устала вас держать.       Усмехнувшись, Манфред сел у стены, оглядел себя. Рана уже не беспокоила, лишь голова слегка кружилась. Щёгольскую рубашку было чертовски жаль.       — Чьих? Помнишь ту стерву, что спас идиот Орландо? Она метила в сердце, да малость промахнулась. Бесталанная дура…       — Лариса… — задумчиво проговорила Лия. — Я обещала, что больше не прольётся крови, но почему-то могу её понять. Вас — нет.       — Я хотел положенной мне власти, сестрёнка, — с ощутимой горечью парировал Манфред. — Ты отлично умеешь разрушать чужие планы, этого у тебя не отнять.       — Вас давно пора предать суду за ваши преступления. Я знаю, вы не пременёте совершить ещё какую-нибудь гадость. И тогда с вами больше не будут церемониться.       — Хотите ручного Манфреда, — хрипло рассмеялся. — Добренького, покорного Манфреда. Этому не бывать. Я должен был быть пророком!       — Опять вы за своё… — уставше заметило его наказание и замолчало.       Тишина замерла, что над плахой. Надо было как-то жить дальше. Собрать союзников теперь не так-то просто, ведь многие польстились на доступный лилит. Одному ему с ними не тягаться, убьёт он девчонку (такую сейчас близкую — только руку протянуть) — его тут же схватят и казнят. Впервые за свои четыреста пятьдесят лет Манфред был так растерян. Но сильнее раздумий о своей судьбе, сейчас хотелось спать. Глаза слипались.       — Послушай, сестрёнка, я же знаю, твоих дома нет. Позволишь любимому братцу переночевать у тебя? — всё это прозвучало настолько нелепо, что Манфред опять зашёлся булькающим смехом.       Лия скривилась.       — Найдите себе другой ночлег.       Манфред фыркнул и покачал головой. Поднявшись с пола и отряхнувшись, он нехотя поплёлся к лестнице.       — Какая же ты неласковая, — задержался около неё, посмотрел на сжатые в нитку губы.       — И не смейте меня целовать! — категоричным тоном отрезала девчонка. — После вас только рот с мылом мыть.       Брезгует… Ничего, когда-нибудь он всё же поквитается. Когда-нибудь сотрёт это горделивое выражение с назойливо стоящего перед глазами лица. Она будет царапаться, вырываться, словно дикая кошка… Просто не в этот раз. Манфред слишком устал.       Последний раз он обернулся, перешагнув первую ступеньку. Лия не ушла. Чудовищная, как фатум, и прекрасная, как античная статуя, в спускающейся по стройному телу девственной сорочке, она смотрела ему вслед самым строгим и печальным из взглядов.