***
— добрый вечер, господин, — робко обращает на себя внимание тома, входя в просторную комнату склонив голову, демонстрируя покорность. ему не нужно сообщать, зачем он здесь. молчаливая договоренность позволяет не объясняться. — добрый, душа моя. подожди немного, я еще занят, — и тома позволяет себе скромно усесться чуть поодаль, чтоб удобнее было наблюдать за сосредоточенным лицом и искусными движениями кисти. аято поднимает на него взгляд лишь на пару несчастных мгновений, и слуга отчаянно ищет контакт даже на столь ничтожный промежуток, а когда пересекается все же с чужими глазами — замирает. господин сегодня другой, отблеск в его глазах решительно отличается. и томе бы очень хотелось знать, к чему ему в связи с этим готовиться: к хорошему или плохому? — я виделся сегодня с госпожой гудзи. у нас состоялся весьма занимательный разговор, в ходе которого я узнал много нового о подноготной города, — безучастно сообщает камисато, откладывая заполненный лист в стопку на углу стола и подтягивая к себе следующий. последний, хвала архонтам. — я понимаю, что она сообщила мне об этом с намеком, который должен был меня уязвить, но я все же ей благодарен. — мой лорд... о чем вы? — недоумение проскакивает в распахнутых зеленых глазах и встревоженном голосе. если аято начинал говорить загадками — ничего хорошего можно было не ждать. — ммм... недавно в великий храм наруками пришла девушка. каяться. что неудивительно, у леди гудзи там везде глаза и уши, так что она всегда располагает информацией о положении дел прихожан, и этот случай никак не стал исключением, — аято специально подводит к делу слишком долго, знает, что тому это интригует и слегка тревожит, но оттого только увлекательней. — эта девушка была проституткой. оказалось, недалеко за городом есть публичный дом, а мы ни сном ни духом. конечно, было поручено все проверить, и госпожа яэ дружественно посоветовала мне заняться этим самостоятельно. сам понимаешь, с каким подтекстом, мол, вечно занятой и не женатый. — мой лорд, я не понима... — не волнуйся, тома. я уверил ее, что не имею проблем в интимной жизни, на что она очень уж многозначительно улыбнулась и вручила весьма ценный, по ее словам, подарок, — камисато из-под низкого стола достает увесистое издание, то было подозрительно неброским и явно не носило привычный развлекательный характер, как излюбленные романы хозяйки издательского дома. тома не был глуп и уже заподозрил, в чем заключается содержание данной книги, отчего как-то тревожно сглотнул вязкую слюну. — надо признать, литература занимательная, хотя я и ознакомился лишь вскользь. хочешь узнать, о чем там, мой ненаглядный? тома и не знает, как реагировать: интерес захватил его, но что-то внутри подсказывает, что для него безопаснее даже не знать, чего там начитался его господин. камисато, видя его растерянность, ставит последнюю печать, даже не глянув в документ, и приближается молниеносно, садясь рядом и укладывая ладонь на острую коленку своего очаровательного слуги. медленно поглаживая, он все же приходит к тому, что ему следует начать изъясняться более однозначно. — хорошо, скажу прямо. я бы хотел немного разнообразить наши вечерние встречи. но мне нужно твое позволение, — казалось бы, все так просто, но у слуги в голове лишь ворох пугающих мыслей. он примерно представляет, как аято понимает слово "разнообразие", и это не сулило ничего хорошего. он жмурится, пытается собраться, прежде чем высказаться. — я... конечно, я не могу отказать вам, господин, — он потупляет взгляд, упирается им в изящную ладонь, оглаживающую его собственное колено, и с выдохом решается: — но, пожалуйста, простите мне мою дерзость, могу ли я попросить? прошу, не связывайте меня. и не лишайте способности видеть. это действительно страшно, — аято прижимает его к собственной груди молниеносно, заставляя носом ткнуться в изгиб шеи, и гладит-гладит-гладит, тем самым хваля и успокаивая. — глупый тома. ты всегда должен мне сообщать, если против чего-то, я не хочу тебе вредить, — напряженные плечи слуги опускаются с шумным расслабленным выдохом. господин не обманет его. никогда не обманывал. — так... что бы вы хотели попробовать, мой лорд?***
между ними едва ли было хоть что-то кроме классического секса. тома ласков, безумно ласков, но он не смел и мечтать о долгих прелюдиях, он помогал аято, а не хотел обременить. камисато в сексе несдержан, и хоть грань грубости не переходит, но порой у томы поутру болит поясница, а метки оказываются яркими и болезненными. потому-то тома и шокируется, когда господин его тело расцеловывает, когда оглаживает все чувствительные места и до кучи шепчет комплименты и благодарности прямо на покрасневшее ушко. — ляг на спину, счастье, — аято держит его под лопатки, опускает на простыни заботливо, а сам нависает, впиваясь крепким поцелуем в губы. тома мычит что-то короткое и неразборчивое, но вскоре отдается ласке и теплу, что обрушиваются на него со страшной силой. льнет, тянется навстречу, вжимаясь в крепкую грудь и как-то несвойственно ему капризно хнычет, не понимая, почему раньше с ним так не обращались, и за что вся эта нежность хлынула на него сейчас. длинные пальцы проникают в горячий ротик, с языком играются, и хоть тома намерения господина не понимает, у аято, кажется, вполне явный план прорисовался по крайней мере в мыслях. он перекидывает ногу через бедра слуги, но долго в таком положении не задерживается, уже оказываясь ближе к груди, присаживаясь неполным весом, чтобы не затруднять дыхание. — мой милый мальчик, — влажными пальцами комиссар деликатно оглаживает щеку томы, размазывая его же слюну по теплой румяной коже. — я тут подумал, это так несправедливо не давать отдыха твоей дырочке. ты порой даже не закрываешься до конца с прошлых встреч... слуга смущенно жмурится, не решаясь закрыть лицо руками, а бедра крепко стискивает, унимая нахлынувшее от услышанного возбуждение. ему хочется скулить, его господин никогда пардоном не отличался, но и таких бессовестных высказываний себе не позволял. его взгляд снизу вверх жалобен, будто просит о пощаде, но для камисато это, конечно, не аргумент. — попробуй использовать ротик? — конечно, аято не рассчитывал, что тома моментально поймет и возьмется за дело, поэтому ведущую роль взял на себя, сначала обманчиво осторожно поддев подбородок пальцами, а затем внезапно надавив на щеки, заставляя тем самым вновь приоткрыть рот. до слуги содержание просьбы доходит только тогда, когда свободной рукой его господин распахивает ночные одежды и придвигается к лицу все ближе. — будь послушным, возьми его. тома борется с желанием поморщиться, когда чувствует мускусный запах и солоноватую тяжесть прямо на языке. он готов поклясться, что не простил бы себе, если бы выказал такое неуважение человеку, давшему ему все, буквально все, от крова до собственных чувств. он решает для себя, что продержится молодцом и привыкнет, а потому вскоре он расслабляет челюсть и ладонями ухватывается за чужие бедра. — умничка, схватываешь на лету, — аято лохматит его волосы, устраивая на голове полнейший беспорядок, но тут же заглядывается: этот хаос выглядит потрясающе. растрепанные волосы, румяные щеки и полные замешательства глаза, вишенка на торте — член между манящих пухлых губ. камисато толкается. слуга под ним распахивает глаза и мычит. — тихо, расслабься. постарайся, мой мальчик. я знаю, ты сможешь. ты же всегда отлично меня принимаешь, — похвала всегда действовала на тому, как совершенно особенная магия, и он покорно прикрыл глаза. нахмуренные брови пусть и выдавали его беспокойство, но он твёрдо решил быть послушным, быть хорошим, самым лучшим для своего хозяина. удивительно. еще пара толчков, и камисато удается проникнуть в жаркое тесное горло, так сильно обхватывающее его плоть, что тихий несдержанный рык срывается с губ. давление ощущает и тома, но скорее болезненное, распирающее изнутри гладкие стенки и будто перекрывающее весь доступ к воздуху. на изумрудных глазах внезапно проступает блестящая влага, и, черт возьми, аято от этого невыносимо ведет, и он плавно продвигается в шелковую глубину, гонясь не столько за ощущениями, сколько за реакцией. — да, тома, умница, все правильно, — наблюдая нечто сродни отблескам паники в ясном взгляде, камисато ненадолго уводит бедра назад, дает продышаться, но не слишком-то этим балует, подаётся вперед вновь. — привыкай, привыкай, тома. дыши носом, поверь мне, если ты успокоишься, все получится. и ведь он покорным псом слушается, пытается изо всех сил вернуть себе спокойствие и ровное дыхание, хотя делает это сквозь неприятную наполненность и все же рефлекторно хлынувшие из глаз слезы. при этом всем не выражает никакого протеста. вот она, преданность лучшего слуги и самого податливого любовника главы камисато. аято придерживает тому за золотистые волосы, когда наконец утыкает его носом в собственный лобок, все же насадив до предела. не с первого раза, отнюдь, парень не раз закашливался и отстранялся, но смог сделать то, что от него хотел получить господин. он надеялся, что камисато им гордился, и только ради этого игнорировал саднящие ощущения, затекшую челюсть и жжение от соленых слез на щеках. сейчас его рот хорошенько используют, и все закончится, аято вновь обнимет его и убаюкает своими объятиями и спокойным дыханием... — архонты, твой ротик был создан для этого, знаешь? — обращение вырывает юношу из собственных мыслей, и тут же начинают набирать темп интенсивные фрикции. упругие стенки сладко сжимают головку, совсем не так, как разработанная дырочка, и аято, на счастье слуги, не продержится долго в таких условиях. у томы был слабо развит рвотный рефлекс, но сейчас ему стало поистине нехорошо. и еле-еле он дождался момента, когда смог наконец почувствовать на языке и губах вязкую сперму и отстраниться. это было великолепное зрелище: его богоподобной красоты лицо все красное, перепачканное в смеси из слюны, смазки и спермы, а пышные ресницы заплаканных глаз слиплись между собой от соленой влаги. боги, он был беспощадно разрушен, уничтожен, и выглядел при этом просто ангельски. камисато без доли брезгливости прижимает к себе потное, перепачканное тело, шепчет, как он горд своим мальчиком, обещает, что сейчас собственноручно нагреет ему воды и сделает самую ароматную ванну, что обязательно позаботится о его горлышке с помощью лучших лекарственных снадобий от придворного врача, и тома доверчиво ютится в его руках, наконец осознавая себя в безопасности.