Нахуй это блядское молчание

"Нужно выпить". Единственная мысль вертящаяся в голове имажиниста. Трясущимися руками он отпирает дверь и, чуть ли не падая, вваливается в квартиру. "Вот блять". По щекам уже текут слёзы. Есенин сбрасывает пальто на пол и двумя шагами пересекает кухню, доставая заветную бутылку. По застуженному горлу жаром растекается горькая жидкость и поэт оседает на пол, ударяясь затылком об стену. "Отчего же так паршиво". Отчаянье не покидает его, уже которую неделю он давится алкоголем, тщетно пытаясь заглушить тупую боль, отдающую глухими ударами в грудь. Есенин зажмуривает глаза. "Маяковский ". Всё этот Маяковский, сколько его можно, хоть черт бы побрал. Его грубый, как вытесанный из камня образ будто выжжен на внутренней стороне век. Острые скулы, волевой подбородок и эти каштановые нахуй волосы, и темные, почти черные глаза в которых блять так и хочется топиться, что б свою собственную жалкость блять не видеть. Поэт делает ещё один глоток. "Будь эта глыбина здесь, наверняка выплюнул бы что-нибудь язвительное про пьянство"-с ядовитой усмешкой подумал он. Нахуй все эти споры, эти ебучие литературные вечера, светские нахуй беседы. Имажинизм, футуризм да хоть долбоебизм блять. Кому не похуй. А и в правду блять, кому на него не похуй. Кому он нужен такой. Пьянь, разгульник да шлюшка, да товарищ? Этакая шавка обмызганная, глянешь, аж тошно. Тьфу блять. Есенин кривит губы. От слёз глаза колет да нос щипет. Как никогда охота просто сдохнуть. С крыши скинуться, с моста, поэт бросает взгляд на табурет. Просто провалиться нахуй в небытье и не думать больше вообще. И вот снова заныло. "Володя". Володя блять хули ты вот, вот за какие грехи. За что на мою грешную голову взялся. *** "А свежо". Маяковский кривится от этой мысли. Вот наслушаешься этих имажинистов со своими берёзами. Темная зимняя ночь в Петрограде кое-где освещается тусклыми фонарями. Улицы на удивление пусты. Может только если вглядываться, найдется какой-нибудь пьяница в сугробе. А где ж этот пьяница? Который Серёжа Есенин. Так он с этого вечера недовольно уходил, чуть ли ногами не топая, ей богу, дитё. Маяковский ухмыляется про себя. А все ж в душе неспокойно. Куда черти занесли этого балалаечника, если его и в его облюбованном кабаке нет? Неужто за голову взялся и домой спать пошел? Футурист поднял голову к небу. Ночь сегодня ясная. Тьфу Поэт достал пачку сигарет. Эх Сережа, что ж ты со мной делаешь. Он делает первую затяжку, знакомый вкус табака ощущается на языке. Сигаретный дым мгновенно растворился в воздухе. Поэт прикрыл глаза. Воображение никак не могло перестать рисовать образ упрямо спорящего Есенина. Маяковский невольно возвращался мыслями к нему снова и снова. В последнее время имажинист будто одичал. В глазах появился нездоровый блеск, кудрявая копна волос будто посерела, хрупкая фигура тела заострилась на углах, задорный румянец пропал со щек, а тот пронзительный взгляд из-под его пушистых ресниц стал растерянным, как у загнанного зверька. Или это у Маяковского самого крыша едет. Мужчина затушил окурок. Довольно с него. И поэт решительно направился по знакомому маршруту. *** Дверь в квартиру была не заперта, ну и балбес. Маяковский чуть не наступил на валявшееся на полу пальто. Вдвойне балбес. В квартире было темно и тихо, только на кухне горел свет. Поэт замер, оттуда доносились всхлипы. В сердце защемило. Нет.Это он сам балбес. Не думая, мужчина бросился на звуки. На полу лежало, свернувшись комочком, хрупкое тело. Рубашка помятая, золотые кудри слиплись от пота, глаза заплаканные и губы чуть ли не до крови искусаны. Маяковский почувствовал резкий прилив ненависти в самому себе. Как же он так мог с ним. - Смешно тебе? Хриплым и дрожащим голосом крикнул Сережа. Взгляд его прикован был к чужим глазам. Футурист застыл посреди комнаты. - Давай , посмейся , что тебе! Смотри какой я жалкий! Что молчишь? Противно стало, что даже слов подобрать не можешь? Ну же... Это он виноват, это он с ним сделал. Надо было что-то сказать, что-то сделать. А ну! Но в голову ничего не шло. Тогда, повинуясь какому-то седьмому чувству, Маяковский молча опустился на колени и притянул к себе парнишку. От него пахло дешёвой водкой, опять напился. Но на этот раз поэт не испытал раздражения, не до того сейчас. Парень в его руках начал барахтаться, кричать пуще прежнего, бился кулаками в грудь. - Ненавижу, я ненавижу тебя! Лучше бы тебя не было! - кричал Есенин с отчаянием в голосе. А футурист не отпускал, не обращая внимания, хоть сам и вздрогнул от резких слов. Ни за что не отпустит. Какой же он сам жалкий, какой же он балбес, как мог. Он крепко сжимал извивающееся тело, никогда его больше не отпустит, больше не позволит дойти ему до такого. Он себе не простит. *** Постепенно крики, истерики стихли, оставив только ровные всхлипы. Есенин весь лежал на груди Маяковского, забыв про недопитую бутылку, а про какую-либо гордость и подавно. Его мягко сжимали большие руки, успокаивающе выводя круги на спине. Больше всего имажинист боялся, что они его сейчас отпустят, что он уйдет, хлопнув дверью и больше даже в его сторону не посмотрит. Но уже которую минуту никто не нарушал молчание. От Володи пахло табаком и морозом и парень во всех подробностях постарался запомнить запах. Вдруг он почувствовал касание на своем подбородке. Парень почти инстинктивно прильнул к холодной руке. И все же какой он жалкий, даже сидя вот так перед ним, с голой душой, всё равно продолжал надеяться, отрицать. Его лицо приподнялось, их взгляды встретились. Есенин отвернулся, не желая видеть презрения в столь полюбившихся глазах. - Сережа, - его басистый голос звучит сипло и мягко, - посмотри на меня. Имажинист не в силах ему перечить, повиновался. Володя смотрел на него будто с нежностью, брови, сведенные к переносице, стали домиком. Обычно тонкая полоска сжатых губ , сейчас подрагивала. "Какой же он красивый". Как же Есенин себя сейчас ненавидел, ну треснул бы. Он кажется начал сходить с ума, похоже и вправду стоит бросить пить. Приподнявшись он с отчаянием впился в губы, чью форму постоянно выводил в своих фантазиях. Это конец, сейчас Володя его оттолкнет, посмотрит с ненавистью и презрением, может даже найдет пару слов для таких как он, бросит здесь, в одиночестве, на полу." Ну и пусть так, хотя бы больше не будет этого блядского молчания". Поэтому Есенин постарался передать всю ту боль и тяжесть, что стоит у него над душой. И неожиданно на его крики помощи откликнулись. Маяковский взял его лицо в руки и прижал ближе. Имажинист мигом протрезвел и снова захмелел от невероятных ощущений, от тепла тела напротив и холодных пальцев в его волосах. Ему почти не верилось в реальность происходящего, это было похоже на бред больного, выдумки его пьяного мозга, предсмертные галлюцинации. Но это все было. Маяковский со всей страстью и напором целовал его на его же кухне, а Есенин с радостью отвечал. Но воздуха стало катастрофически не хватать, и пришлось отстраниться от столь любимого лица. Мужчины сидели напротив друг друга, глубоко дыша. Маяковский придвинулся ближе и обнял своего Серёжу. Как же трогательно он сейчас выглядел, с пухлыми, слегка приоткрытыми губами, широко распахнутыми голубыми глазами и румянцем на щеках, на которых все ещё виднелись дорожки от пролитых слёз. "Как ангел"- промелькнуло в голове у поэта. Он не мог перестать испытывать нежность к этому балалаечнику. - Прости, - выпалил он осипшим голосом, сам не понимая к кому сейчас обращается, - Прости ради бога. - Прощаю,- тихо отозвался парень, даже не уверенный за что, он всё равно все прощает. Боже , какие же у него прекрасные глаза. Захотелось выплюнуть что-нибудь по-доброму язвительное, но сейчас у великого Маяковского даже на это слов не нашлось. Забавно. Поэт вновь вовлек его в глубокий поцелуй. И неважно какой из них и кого. Весь мир сузился до одного человека напротив, готового отвечать взаимностью на чувства другого. За окном шел снег, мигая, горели фонари. Может быть для кого-то этот злосчастный литературный вечер закончился, но уж точно не для них.