Сгоревшее ожидание

      Норман, вместе с псевдонимом великого Уильяма Минервы, взвалил на себя ещё и обязательство всегда быть холодно спокойным, излучать твердую, как поступь, уверенность, выражать властность в каждом движении. Конечно же, на его губах можно было увидеть и понимающую улыбку, а доброта во взгляде согревала, точно солнце. Однако это вошло в привычку ещё с тех пор, как он узнал правду о мире… правду о приюте, в котором прожил всё детство.       Всё детство вместе с Рэем.       Норман тихо вздыхает с легкой улыбкой, затронувшей его губы бархатным золотым лучом. Сегодня было невероятно солнечно, и теплый свет эфемерным покрывалом заливал всю комнату. Хорошая погода приветливо окружает убежище уже несколько дней.       Норман уверен, она должна продержаться до того момента, пока его друзья не прибудут в их новый дом.       Норман проводит кончиками длинных пальцев по гладкому столу, шагая к окну. Вид из его кабинета выходит на один из внутренних дворов, в котором так любят играть младшие дети.       Вид из приютской спальни, в которой спал Норман вместе с Рэем, тоже выходил во двор.       Издалека поглядывая на счастливых малышей, играющих в мяч, Норман придается воспоминаниям…       Рэй часто во время игр сиротливо сидел под старым могучим деревом. Пока он неизменно читал очередную книгу, на его лицо падали пятна теней от листьев, а Норман всегда находил это настолько завораживающим, что его сердце застывало.       Норман часто украдкой поглядывал на Рэя, отрешенного и никем не замечаемого. Однако в один такой же солнечный и теплый день, как сегодня, Эмма была преисполнена уверенности втянуть Рэя в игру. Тогда она, вместе с Норманом, искусно подбирающим нужные слова, уговаривала его оторваться от книги и дерева. Говоря очередную фразу, действующую на Рэя, Норман спокойно смотрел в его серые глаза, пока…       …сердце в собственной груди взрывалось салютом волнения из-за длительного зрительного контакта. Однако, даже так, взгляд Нормана всё равно не был менее глубоким и долгим.       Это был день отправки Хао. Может, именно это сделало Эмму более настырной в своем желании, и, может быть, именно поэтому Рэй согласился провести время с семьей. Даже Норман не упустил свой шанс — он протянул Рэю руку, чтобы помочь подняться. Тот, секунду помедлив, принял её, даже не подозревая, какое ласкающее душу тепло разлилось в груди Нормана в тот миг.       Вспоминая это чувство, похожее на сладкую горячую выпечку из родного приюта, Норман беззлобно усмехается. По губам скользит снисходительность: какие незначительные детали и моменты тогда воспламеняли чувства в его груди.       Впрочем, для них всегда жалкие отрезки времени были чересчур значимыми, как бы грустно это не звучало…       Однако это уже в прошлом! Когда Рэй придет в это убежище, у них будет больше времени. Норман уделит Рэю и своим друзьям всё время этого мира…       …или всё время, которое ему отведено. Утопая в этой мысли, короткой, цепкой и острой, как клюв совы, вспотевшая рука непроизвольно сжимается в кулак.       Норман жмурится. Нет, если Рэй смог выжить, значит, и ему это по силам! Иначе он сделает Рэя несчастным… Как и тогда.       Норману вовсе не хочется видеть выжженный на сетчатке глаз взгляд Рэя, когда они смотрели друг на друга в последний раз. Это определенно было самым тяжелым, что Норману пришлось испытать и с чем пришлось смириться…       Шаги Нормана и Мамы глухо отдавались от пола. Пола, который слышит поступь Нормана в последний раз и жадно её впитывает.       Норман с трудом отводит долгий взгляд от больших дверей. За ней его ждут Эмма, Дон, Гильда и остальные дети, с которыми нет сил прощаться навсегда. Однако… Норман должен превозмочь свой страх. Точно так же, как и кратко посмотреть на Рэя глазами, полными любви и доброты.       Рэй не сразу обернулся, и Норман несколько тяжелых, как настенные часы в прихожей, секунд смотрел на его сутулую спину. Кажется, тот хотел уменьшиться ещё сильнее, чем в последние дни, закрыть в себе всю свою обиду и боль, как ворота в приюте.       Однако и Рэй дал трещину, ту, через которую иногда просачивались его искренние эмоции и чувства: он обернулся. Обернулся, чтобы бросить в сторону Нормана прощальный взгляд…       …и вместе с тем обрушить на него волну вины, разбить сердце, высушить душу. Припомнить каждый проведенный вместе удар секундной стрелки, каждый выдох в губы, затронутые детским поцелуем, жар крепких объятий и опору после слов поддержки.

Норман прочел всё это в его глазах, как Рэй читает книги, и улыбнулся.

      Рэй же хмыкнул, вонзил в его сердце острые осколки тоски и отвернулся.       Глядя на детей, весело резвящихся на заднем дворе, Норман радуется: им никогда больше не придется испытать всепоглощающей, убивающей изнутри грусти и ледяных клыков отчаяния в душе. Им не придется смиряться с собственной смертью, как это однажды был вынужден сделать он. Пусть смерть и обошла Нормана стороной, предупреждающе проводя острыми когтями по щекам, делая их впалыми. Норман качает головой: нет, Норман знал, на что идет ради счастья своих друзей и всех детей, даже тех, которые ещё не родились. Он полностью готов к ответственности.       Норман скользит бледной ладонью по подоконнику. С тех пор, как он отправил Джина и Хаято с отрядом из лучших бойцов, чтобы те привели в убежище его друзей, руки просто некуда деть. Они словно живут своей жизнью, выказывая волнение Нормана из-за предстоящей встречи.       Яркие лучи солнца начинают щипать глаза, заставляя часто заморгать. Норман прикрывает плотные шторы, погружая кабинет в интимный полумрак, возвращающий его в очередной из былых дней в приюте…       Это произошло в тот момент, когда Норман с Эммой уже были посвящены в тайну приюта, но ещё не знали, что предателем является Рэй. Это случилось вечером перед той ночью, которая должна была пролить свет наведенной на предателя лампы, осветив его лицо.       Вечером, сразу после ужина, ребята, как всегда, переоделись в пижамы. Это был четверг — день настольных игр, маленькая традиция их семьи. Однако, Рэй стандартно отказался провести время за посиделками над картами и лото, а Норман теперь прекрасно понимал мотив подобных поступков. В принципе, он и сам не хотел сейчас быть в шумной компании других детей. Даже Эмма, которая была Норману отрадой, не смогла уговорить его остаться.       Он пошел в библиотеку вслед за Рэем, который скрылся из поля зрения несколько минут назад. Однако Норман не был уверен в том, с какой целью это делает. Мотив никак не мог уложиться в голове, метался по черепной коробке, но ощущался горечью на кончике языка.       Норман был практически уверен в том, что шпион Мамы — это Рэй.       Рэй, который всегда был ему лучшим другом. Рэй, которого Норман успокаивал в детстве, пытаясь защитить от ночных кошмаров. Рэй, который совсем недавно отвечал ему тем же. Рэй, которого Норман любит и от которого принимает любовь в ответ.       Рэй, который… лживый предатель.       Половица под ногой Нормана скрипнула, разрезая воздух и отвлекая от мыслей. Назойливых и противных.       Нет, у Рэя, если он окажется ренегатом, наверняка есть повод так поступать…       Однако Норман всё равно этим вечером хочет взять всё, пока это ещё возможно, потому что уже завтра их отношения могут перевернуться или разорваться.       Дверь библиотеки тихо закрывается, скрывая все их тайны за своей тяжестью. Норман вздыхает, закрывая глаза, а после самым решительным шагом направляется в сторону диванов и кресел.       — О. Почему ты здесь? — удивляется Рэй ещё до того, как Норман вступает в пятно света вокруг включенной настольной лампы.       — Хочу… — он опускает глаза, будто бросает камень в воду, но собирается с силами, — провести это время с тобой. Нашей шумной семьи мне и днём хватает.       Рэй смотрит так проницательно, словно видит, что Норман скрывает смущение за легкой, но веселой улыбкой. Однако Норман держится стойко, и вскоре Рэй освобождает ему место на и так длинном диване, хлопая рукой рядом с собой, и взглядом снова ныряет в книгу.       Норман, сев, смотрит на Рэя ещё две… пять… семь секунд, пока тот не произносит:       — Сомневаюсь, что ты пришел ко мне просто помолчать, — его голос, мягкий, но с некой тяжестью в тоне, бьёт прямо в цель.       — А я сомневаюсь в том, что книга тебе сейчас интересна.       Рэй косит на него взгляд. Норман смотрит с мягкостью его голоса и со снисходительностью на губах, одной улыбкой говоря «один-один». И в подтверждение этому легко опускает пальцы на край книги Рэя.       Тот хмыкает с усмешкой, закрывая книгу. Норман знает, что Рэй обожает подобные словестные игры. В этом они оба нашли достаточно сильного противника.       — И что же ты предлагаешь? — с некой вальяжностью спрашивает Рэй, высматривая каждую скользнувшую на лице Нормана реакцию, как орел ищет мышь между колосьев.       Норман легко приподнимает густые брови, а голубизна его глаз блестит бликами солнца на водной глади. Он сглатывает смущение, и поднимает вверх руку, оттопырив указательный и средний палец.       — Во-первых, слушайся меня, Рэй. Во-вторых, закрой глаза.       Он загибает по пальцу, пока говорит, огромным усилием воли заставляя руку не дрожать от волнения. Норман всё идеально расчитал: его мягкий голос граничит с просящим и требовательным, акцент на имени концентрирует внимание Рэя на сказанном, нужная жестикуляция дает фразе более четкое очертание и даже вечер, почти ночь, с приглушенным светом на руку. Будучи настолько уверенным в себе, Норман даже спокойно смотрит Рэю в глаза.       И действительно, его внимание собирается в зрачке так же, как межзвёздное облако, сжимаясь, превращается в звезду и сверкает. А в глазах серьезного Рэя сверкает любопытсво. Он моргает тяжело, принимая игру одним только этим, и с вызовом усмехается.       — Хорошо, я понял, — он вальяжно пожимает плечами, разводя руками.       Книга мешающим пятном маячит в воздухе, а после Рэй небрежным, но ловким движением опускает её на стол и толкает. Он послушно закрывает глаза, и Норману льстит это доверие, окутывающее сердце бархатной теплотой.       Он подсаживается ближе к Рэю и замечает, как быстрым, почти незаметным движением вздрагивают его губы. Совсем рядом…       Норман задерживает выдох, чтобы с ним из груди не вылетело крошево дрожи. Одно лишь движение Рэя заставило его сердце, и так отчаянно бьющее с болью ударов молотка в груди, зайтись в новом бешеном ритме.       Норман долго смотрит на нарочито спокойное лицо Рэя. Напряженную концентрацию выдают лишь мелко подрагивающие веки и ресницы.       Зачем-то Норман обозначает своё присутствие в непосредственной близости к Рэю ещё раз: опускает руку на его щеку. Осторожно и нежно, а тот тихонько выдыхает.       Норман закрывает глаза. Сейчас или никогда. И тянется к губам Рэя. Целует их робко, мимолетно, будто клюет, но Рэй ловит очередное вопрошающее прикосновение и, приоткрывая губы, углубляет поцелуй.       Норман поддается ему, отвечает полной взаимностью и внезапно, словно испуганно, будто ещё не готов, обрывает. Он заботливо целует Рэя в уголок губ, потом в щеку, пока тот не открывает глаза и, накрыв своими руками щеки Нормана, снова затрагивает его губы своими. На этот раз касание действительно легкое и… прощальное?       Словно завтра для их отношений уже не наступит.       Плечи Нормана колко щекотят мурашки. Однако они слишком мелкие из-за давно забытого волнения в тот вечер, чтобы заставить его вздрогнуть.       В кабинете отчего-то становится душно: Нормана всё равно захватывают былые переживания, давят на голову, будто сам воздух стал тяжелым.       Норман больше не хочет оставаться в сгущающемся полумраке и целенаправленно покидает кабинет. Он не смотрит ни по сторонам, ни по углам, зная, что в них сгущаются и прячутся все его страхи: прошлые и нынешние.       Затвор в замочной скважине щелкает. Норман прячет ключ во внутренний карман идеально выглаженной рубашки. Он спускается по ступеням: шаги мягкие, но уверенные, спина прямая, подбородок чуть вздернут, и взгляд…       …полный трепетного, горячего, как кончики языков пламени, ожидания.       С каждым новым шагом солнечный свет всё ярче встречает Нормана приветливыми теплыми лучами. Он спускается ниже и ниже, иногда скользит рукой по деревянным перилам. Всё это здание, этот дом, это место — хитросплетение множества деревьев, коры, ветвей, и атмосфера тут такая же легкая и живая, как молодые широкие листья по весне.       Норман глубоко вдыхает аромат зеленой свежести и, не доходя даже до последних двадцати ступеней, окунается в воспоминания вновь…       В тот день Рэй открылся ему по-настоящему. А ведь Норман думал, что ничего радостнее сохранности их отношений после того, как тот действительно оказался шпионом Мамы, уже не будет…       — Как рука? — с улыбкой спросил Норман, незаметно оказавшись напротив Рэя.       Тот, как обычно, сидел под раскидистым дубом, а тень листвы и солнечные зайчики играли на его лице и страницах книги, поддеваемые ветром.       — Нормально, — невозмутимо ответил Рэй, сжимая и разживая пальцы, двигая кулаком по кругу.       Та рука, которую ему до боли сжала Эмма пару часов назад. И Норман хотел поговорить об этом, потому что она тогда выглядела более пугающей, чем сочувственной, и Рэй мог не так её понять. Наверное… но перестраховаться стоит.       — Отлично, — Норман, смыкая глаза, улыбнулся чуточку шире и приложил кончики пальцев обеих рук друг к другу, — слушай, я бы тоже хотел кое-что сказать тебе… — Рэй быстро закатил глаза, а после нахмурился и впился в Нормана взглядом.       Наверняка уже догадался, о чём пойдет речь.       Норман видел, что тот не слишком настроен на открытый диалог, но когда он сел рядом, Рэй убрал книгу с колен. Уже что-то.       Норман глубоко вдохнул. Открыл глаза и смело устремил взгляд на Рэя.       — Я не знаю… во сколько ты узнал правду, но когда бы это ни произошло, я уверен, что… — он запнулся на миг. Норман не знает, правильно ли говорить именно так, верно ли он подбирает слова, которые всё равно застревают в горле, а потом режут уши. Сегодня он… невероятно плох в общении, — что тебе было очень тяжело, Рэй. Поэтому… — Норман снова смотрит на лицо напротив, — если хочешь поделиться чем-то — я всегда тебя выслушаю, — он легко улыбается. Вымученно, но легко, и видит, как брови Рэя вздрагивают, а в глазах лёд тает до водной влаги.       Норман не помнит, что тогда ответил Рэй, но той же ночью он лег к нему в кровать. Спросил, после быстро выбрался из-под своего одеяла, взял с собой подушку и с какой-то скромностью лег рядом с Норманом.       …Сгорающим от смущения. Кровати у всех детей одноместные, поэтому Рэй был близко к нему, как никогда.       Норман прикрыл глаза, наслаждаясь его теплом рядом с собой. Рэй переплел их ноги, уткнулся носом в грудь, обнял отчаянно крепко, а как только Норман опустил руку на его голову, мелко вздрогнул.       Рэй тогда дрожал, шептал о своих кошмарах, жалел об уходе каждого ребенка, винил себя за то, что использовал смерть ни в чем неповинной Конни как спусковой крючок, и плакал. Тихо, хрипло, но плакал, и у Нормана разрывалось сердце…       Однако он был рад тому, что Рэй поделился с ним своей болью и утром ему наверняка станет легче.       Тогда Норман тоже бесшумно плакал, вздрагивал и улыбался…       Губы Нормана изгибаются в дрожащей полуулыбке. Он ступает ещё шаг на последнюю ступень, отстраняя руку от перил, как тут прямо к нему подбегает желто-серый вихрь.       Хаято!       Норман удивленно смотрит в блестящие глаза парня и не хочет скрывать эмоции за серьезностью и спокойствием. Хаято широко улыбается, его движения всё ещё дерганные и колени с руками подрагивают — сказывается нечеловеческой скорости бег.       — Мы нашли группу тех детей, босс! Они будут здесь через полчаса! — голос Хаято громкий, звонкий и немного высокий.       Своей энергичностью он до боли напоминает Эмму.       — Отлично, — Норман кивает, слово звучит до легкой хрипоты обескураженно, но лицо сияет, — вначале пригласи ко мне лидеров группы.       Хаято чеканит «Есть!», с быстротой ветра убегает обратно, а Норман может позволить себе счастливую улыбку от уха до уха. Он резко разворачивается и стремительной воодушевленной походкой взлетает наверх, обратно в свой кабинет.       Прикрывает дверь дрожащими руками и тут же ощущает, будто вся его энергия замкнута в маленьком пространстве. Будто гиперактивный подросток, которого заставляют сидеть дома…       Норман улыбается так широко и счастливо, что щеки начинают болеть. Ему не сидится на месте, он не может даже спокойно стоять около окна, к которому подходит каждые полминуты. Сердце колотится быстрее, когда мысли Нормана возвращаются к тому, что, глядя сквозь стекло, он может увидеть появление друзей в любую секунду. Либо же отойти от подоконника, вернуться и увидеть их уже на полпути к зданию, где находится сам. И сердце опять срывается с привычного ритма, будто попрыгунчик, которым играет радостный ребёнок.       Норман постоянно в движении, делает что-то мелкое, дерганное: то стучит ногой по полу, то крутит в руках ручку, кусает губы, обдирает кожу около ногтей, хлопает себя по щекам, закрывает губы рукой…       Ему с трудом удается просидеть на диване спокойно ровно пять минут и тридцать восемь секунд. Норман вспоминает всё в своих друзьях, их поведение, радость, восторг, но Рэй пробивается в сознание солнечными зайчиками навязчевее, чем остальные: легкая улыбка, блеск в глубоких серо-черных глазах, его рука на руке Нормана, детский поцелуй, даже голос…       Вскоре волнение, которое сдерживал в себе Норман, топит его густым мёдом, а крупицы предвкушения щипают кожу. Норман задирает голову, счастливо смотрит в потолок, подскакивает с места и возвращается к окну.       Он отвлекается ещё несколько раз и в один из таких слышит шаги, приближающиеся к кабинету, залитому солнцем.       Две тысячи сто сорок шесть секунд.       Прошло две тысячи сто сорок шесть секунд между появлением Хаято и быстрым стуком в дверь.       Норман делает глубокий вдох, но воздух на выдохе всё равно дрожит:       — Войдите, — а голос идеально ровный, но непривычно мягкий.       Все мысли вылетают из головы ловкими воробьями, как только Эмма заходит в кабинет. Дальше всё происходит, как в тумане: её глаза округляются, сверкают росой на траве, по щекам текут ручейки слёз.       В последний раз Норман видел её слезы, полные соленой скорби, но сейчас они кажутся такими кристально чистыми…       В следующий миг Эмма улыбается настолько широко, что её щеки становятся ещё более круглыми, в них показываются ямочки. Норман любя приподнимает брови в ответ: один из многих ответов Эмме, которые он дал за эти несколько секунд. Она рыжей молнией бежит к нему, и только Норман успевает развести руки, отчаянно ныряет в его объятия. Эмма сжимает крепко, до боли в теле, но это только греет душу и сердце Нормана — он отвечает тем же. Ощущает, как горячие лопатки подрагивают под его руками, слишком большими и длинными для пятнадцатилетнего подростка.       Следующие несколько минут, которые Норман уже не считает по секундам, наполнены счастьем, слезами, объятиями и вопросами-ответами.       Немного позже в кабинет бесцеремонно влетает орава из детей и подростков, у каждого на лице при виде Нормана-Минервы своя непередаваемая реакция. Эмма разводит руками, со сверкающими глазами представляет всю их семью, которая увеличилась на половину точно.       Норман с восторженной улыбкой обводит всех плавным изучающим взглядом. Он видит других своих друзей из приюта: Гильду, Дона, Нэта, Лани и Тому, Доминика, Марка, Джемиму... Так же замечает незнакомых себе парней и девушек, иных неизвестных детей.       Его взгляд метнулся вправо, к крайнему ребенку в первом ряду. Пробежался по цветным макушкам ещё раз.       И ещё раз.       Норман переводит взгляд на встревоженную Эмму. Заглядывает в глаза, задавая немой вопрос.       И видит увядающую зелень леса с высыхающей росой.       Нормана накрывает. Просто накрывает. Он отшатывается на шаг, едва заметно качает головой. Пальцы с силой сжимают край стола.       Он никогда ни у кого не видел подобного выражения лица, но узнает его сразу же, потому что у Эммы лицо…       — Прости, Норман… — если бы голос Эммы был материальным — это были бы засохшие слёзы и отчаянный страх.       — Где Рэй…?       Шепот и улыбка на губах дрожат.       — …Он умер в приюте.       Рука обессилено соскальзывает.       …человека, который собирается сказать о смерти.