Театр место жертв, а не утех

      Его любовники идеальны.       Каждый из них может перерезать горло рядом стоящего человека с ловкостью, при которой на белоснежную рубашку Цзян Си не попадет ни капли крови.       С почти непревзойденной медицинской точностью.       Почти — потому что их обучением занимался сам непревзойденный основатель медицинской компании Гуюэе, Цзян Ечэнь.       Для всех — Цзян Си.       Когда он заявил, что в мире нет оружия смертоноснее, чем медицина, младший из близнецов не удержался и прыснул, посчитав это забавной шуткой, но...       Цзян Си убивал с идеальной точностью и чистотой — с той, с которой днем проводил операции тем, у кого хватило денег купить лично его услуги.       Но вечером белоснежный халат сменялся дорогим зеленым сукном костюма, хотя в его подпольном деле ни одно злато не заменило бы две драгоценности, которые он лично отшлифовал до слепящего блеска.       Словно сапфир и изумруд.       Два близнеца окружали его собой, похожие внешне, как две капли воды, различные в эмоциях, как инь и ян, и гармоничные в движениях, как единое целое.       Его защитники.       И его любовники.       Единственные, кому удалось получить его сердечное расположение.       Цзян Си дозволяет им все — и сорванную пуговицу в порывах страсти, и урчащее «meiren» из уст младшего под шелестящую усмешку старшего. Все, кроме алеющих засосов выше расположения ворота.       Потому что работа и внешний вид превыше всего.       — Господин Цзян, — старший приветствует его вежливым кивком, когда они сталкиваются в лифте.       Медицинский халат белоснежными вершинами высоких гор гармонирует с золотыми волосами, собранными в аккуратную прическу — Цзян Си который раз усмехается своей дальновидности: устроить обоих близнецов работать в своей клинике было хорошим решением, начиная от вечной защищенности и заказчивая надежными помощниками.       Делиться ответственностью Цзян Си не любит, но младший, будучи медбратом, хорошо справляется с поддержанием коллектива, а старший, как хирург и его правая рука, хорошо ведет дела.       Это удобно.       — Господин Мэй, — отвечает Цзян Си в тон.       Цзян Си знает, как никто из близнецов не любит эти формальности: чувствует, как задерживаются пальцы старшего во время подачи пальто на его плечах дольше положенного в выражении голода, жажды: двенадцать часов находиться рядом без возможности прикоснуться — это еще одно ежедневное испытание, которое им устраивает Цзян Си, и в котором никогда не оказывается разочарован.       Почти.       Губы младшего обрушиваются на него поцелуем, едва он успевает сесть на заднее сидение их автомобиля — требовательным, увлеченным, и Цзян Си чувствует, как его готовая вскинуться ладонь оказывается перехвачена крепкими пальцами — старший вжимается горячими губами и палящим дыханием поверх ворота его рубашки, сжимает зубы — болезненно-остро, собственнически, и с нажимом проходится ладонями по его обтянутым бедрам.       Прирожденная хищность.       И Цзян Си позволяет себе запрокинуть голову, зарывшись пальцами в водопад волос, сжать, притянуть ближе к себе, приказывая, дозволяя, давая, наконец, то, что они все желают — что они заслужили: ощущение друг друга.       До забронированного времени в театре остается меньше четырёх часов, когда Цзян Си, не намеренный хоть сколько-то увлекаться в дискомфортных условиях, выдыхает:       — Поворачивай по шоссе налево, до третьего светофора — остановимся в отеле.       И это тоже его прихоть — из каждого секса устраивать почти ритуал.       Алые портьеры еще закрыты: большой зал театра заполняется посетителями, втекающими на свои места, как водный поток в пересохшее русло.       Они заходят парадным входом: цвета темного изумруда костюм Цзян Си с вышивкой из тончайшей шелковой золотой нити контрастно-резок по отношению к классическим костюмам его сопровождающих.       Мэй Ханьсюэ шло серебро. Но дорогие запонки с золотой окантовкой, каждая стоящая, как средняя зарплата этого города, и галстук с золотой вышивкой в тон давали четкое представление об их статусе. Мало кто мог бы предположить об истинных отношениях с ними Цзян Си, и если спросить его напрямую, он жестко усмехнется уголком губ, поднимая свои красивые брови, мол, ты можешь рискнуть догадаться, но то, что они были его фаворитами, было очевидно даже стороннему глазу.       Мягкие кресла принимают их в свои объятия: этим вечером ставится некая рапсодия, и Цзян Си, честно говоря, совершенно все равно на ее содержание — театры, воплощение фальши и масок, не вызывали в его душе интереса, но когда ты занимаешь определённый статус, особенно столь заметный в обществе, следует ему соответствовать: более того, Цзян Си очевидно не мог удержаться от провокации недоброжелателей, которые вот уже третий год строят ему подпольные козни.       Старший Ханьсюэ высказал резкое и категоричное «нет» на затею Цзян Си, но в конце концов вынужден был признать эффективность этого метода.       Как и эффективность холодящей стали во внутреннем кармане своего пиджака.       Свет приглушается, и поднимающийся занавес обнажает сцену.       Цзян Си расслабленно отклоняется на спинку своего кресла, и в тонких пальцах возникает лорнет — он прикладывает его к лицу, и тонкие стекла отражают взгляд острых, пронзительных глаз.       Старший Ханьсюэ запаздывает с комплиментом, когда младший уже наклоняется к уху Цзян Си:       — Образу Главы Цзян очень подходит — так ты выглядишь еще более провокационно, — мягкая ладонь, что лисья лапа, ложится на его колено, с нажимом сжимая пальцы.       Цзян Си чуть отстраняет от лица лорнет, хмыкая:       — Мэй Ханьсюэ, твой язык ещё не устал за сегодняшний вечер?       — Глава забывает, что язык моего брата не единственный, кто может осыпать его комплиментами, — слышит он с другой стороны, и мягкий жар чужого тела чувствуется плечом, как собственный, когда ладонь старшего близнеца ложится поверх младшего и их руки синхронно начинают скольжение вверх.       Их места находятся на балконе третьего этажа, сокрытые от любопытных глаз, но прекрасно открывающие сцену, где фигуры в облегающих полуоткрытых костюмах изгибаются в танце, приникая друг к другу.       Они распалены — трех часов ожидаемо мало, чтобы насытиться друг другом, и ладони Цзян Си скользящим движением ложатся близ паха каждого из близнецов. Он целует старшего первый — кусает, с шипящим вдохом втягивая в себя короткий стон, раскрывает чужие губы языком, чтобы через мгновение жар чужой неудовлетворенности хлынул на него, подобно пробудившемуся вулкану, и поглощающие поцелуи-укусы выбили из груди весь воздух.       Он чувствует, как пальцы младшего забираются под его лацкан пиджака, сквозь тонкую ткань рубашки царапнув напряженный сосок, а их с братом руки находятся опасно близко к источнику томления в теле.       И слышит, как откуда-то со стороны сцены раздается громкий хлопок. Старший реагирует во мгновение — его широкое тело накрывает собой Цзян Си, вздергивая его с места и толкая к стене, за занавес штор под раскаты криков и выстрелов в зале.       Горячее тяжелое дыхание опаляет шею, и неудовлетворенность выливается раздражением.       — Нас только что лишили хорошего вечера, — холодно усмехается Цзян Си, оставляя короткое — поощрительное — касание губ на чужом подбородке. — Достаточно веский повод для отсутствия милосердия.