Дебюсси или Бизе?

— Месье, вы постепенно превращаетесь в мою домашнюю кошку. — Почему же? — Вы приходите без приглашения, бездельно слоняетесь по моей квартире, питаетесь моей едой и иногда спите на моём диване. Инок приподнялся на локте, чтобы запротестовать, но Эсмеральда, усмехнувшись, продолжила: — Я думала, лондонцы серьёзно относятся к таким формальностям, как приглашения. На это он не нашёлся, что ответить. Это, однако, не означало, что ему больше нечего сказать. — Иногда я приношу еду с собой. — Правда? — она выгнула бровь. — На первом этаже лежит выпечка. Эсмеральда задумчиво протянула: «О-о», не прекращая методично, слой за слоем срезать воск с будущей кисти руки. Белёсая стружка падала снегопадом на расстеленные на полу газеты; Инок, прищурившись, узнал среди них как новые лондонские, так и потрёпанные, грязные французские — видимо, оставшиеся ещё со времени её переезда. Удовлетворив своё любопытство, Инок снова поднял голову на Тусспеллс. — Неужели вы не заметили? — Вашу выпечку? — рассеянно переспросила она, и на пол упала ещё пара хлопьев воска. — Это не то чтобы моя выпечка, я купил её в пекарне на востоке Лондона… да, её. К мягкому шороху снимаемой стружки добавилось быстрое щёлканье шестерёнок. Дреббер усилием воли заставил их замереть. — Нет, я как-то не заметила… — она нагнулась совсем близко к восковой руке, но даже в собственной тени Инок видел, как напряжены черты её лица. — Не могли бы вы не отвлекать меня пока что? Ваш appareil photographique, конечно, очень помог делу, но исправлять неточности в слепке всё ещё довольно сложно. — …Хорошо, — и Инок вернулся к чтению, в глубине души немного гордый тем, что его детище было оценено по заслугам. Он собрал его из деталей, оставшихся после продажи его мастерской, здесь же, на столе Эсмеральды, за какие-то несколько вечеров, и теперь она использовала этот фотоаппарат, чтобы делать вспомогательные изображения для своих работ. Стоял на редкость солнечный день: свет падал из окна квартиры прямо на расстеленные газеты, прорезая в прохладной синей тени широкие полосы; в нагретом воздухе медленно вальсировали золотистые пылинки. Эсмеральда, видимо, устав наклоняться над ладонью, сняла заготовку с манекена и пересела за стол, в безопасную тень глубины квартиры. Долгие минуты не было слышно ничего, кроме шелеста переворачиваемых страниц. Она работала, не поднимая головы и вообще практически не шевелясь: со спины чёткие движения её резака выдавало только едва заметное покачивание локтя. — Я думала, слепок не удался только между большим и указательным пальцами, — вздохнула она себе под нос. — Вот что случается, когда опаздываешь на казнь… Инок почувствовал, как, несмотря на тепло в комнате, по его спине бегут мурашки. Он был в музее Тусспеллс не один раз и даже не два; он знал — и не понаслышке — что она делает, чтобы добиться знаменитой невероятной схожести со своими моделями. Это знание, однако, не уберегало его мозг от цепочки ассоциаций, подводящей к одному-единственному событию тёплой июньской ночи. Он пробежал глазами абзац, так и не поняв, о чём он был, и ему пришлось перечитывать его во второй раз, а потом и в третий. Книгу, по правде говоря, он вытащил с одной из полок практически наугад, но, к своему удивлению, обнаружил, что ей можно дать шанс. Эсмеральда сменила инструмент ещё пару раз, каждый раз откладывая предыдущий в сторону с таким громким стуком, что Инок, разнеженный полуденной тишиной, слегка вздрагивал, и, наконец, встала. Развернувшись на каблуках, она прикрепила готовую ладонь на конец руки заготовки и оценивающе прищурилась, приложив палец к поджатым губам. Инок, снова зациклившийся на одних и тех же трёх строчках, повернул к ней свою седую голову. — Вы закончили? Она помолчала пару секунд, прежде чем ответить. — Здесь — да. На моё счастье, с левой ладонью всё в порядке. Эсмеральда говорила, даже не смотря в его сторону, и скорее обращаясь сама к себе, чем к своему собеседнику. По её пристальному взгляду Инок понимал, что сейчас она всё ещё целиком поглощена работой, процессом создания чего-то нового. Он отвёл взгляд. Она стремительно обошла будущую фигуру несколько раз, периодически останавливаясь и присматриваясь; фотокарточки повешенного, вырезки из газет, прижизненные фотографии, неизвестно откуда ей добытые, мелькали у неё между пальцами, пока она оценивала схожесть восковой копии с оригиналом. Удовлетворившись результатом, Эсмеральда бросила бумаги обратно на стол и вытащила из ящика целый веер кистей, палитру и масляные краски в сверкающих на солнце серебристых тюбиках. Но прежде, чем снова снять ладони с модели, она сложила ворох художественных принадлежностей на столешницу и ушла в соседнюю комнату — только подол её лёгкого платья слегка зашуршал при ходьбе. Вернулась она с большим графофоном и парой валиков — тоже, к кривой усмешке Дреббера, восковых. — Что хотите послушать? — она водрузила машину на свободный стул. — У меня есть Дебюсси и Бизе. — Дебюсси и Бизе?.. — Инок запрокинул голову назад. — Они же оба французы. Тусспеллс пожала плечами. — Да. — И вы привезли эти валики из Франции? — Нет. — Её губы изогнулись в улыбке. — Я купила их здесь. Как напоминание о прошлом доме. Инок подумал про свой университетский кубок, — единственное, что он не отправил на переплавку ради достижения необходимого вердикта, — который сейчас лежал, завёрнутый в несколько слоёв ткани, где-то в углу его крошечной съёмной комнаты, на оплату аренды за которую у него оставалось всё меньше и меньше денег. И тут же перспектива трудного разговора сжала его желудок, и шестерёнки на левой ладони привычно защёлкали. — Ну, так что, месье? От Бизе у меня сюита. Дреббер рассеянно кивнул, нахмурив треугольные брови. — Да, давайте Бизе… Тусспеллс, недолго думая, установила валик на графофон и покрутила ручку. Пара скрипов, хрипов — и из блестящей трубы полилась негромкая, но живая музыка. Эсмеральда остановилась ненадолго, чтобы вслушаться в её звучание, а затем вернулась к работе: привычными движениями поместила восковую ладонь на подставку, открыла несколько тюбиков и выдавила краску на палитру, всю покрытую засохшим маслом разных оттенков телесного цвета. В качестве последнего штриха она сняла с плеч пелерину и аккуратно повесила её на спинку стула с графофоном. Инок уже несколько раз видел, как она это делает; когда он однажды поинтересовался, зачем, Эсмеральда ответила, что не хочет беспокоиться о краске, которая может попасть на подол. Вскоре Эсмеральда с головой погрузилась в роспись; несколько минут Инок наблюдал за точечными, несколько ритмичными движениями её кисти со смесью любопытства, восхищения и грусти — смесью, в которой он сам себе никогда не признается — а потом повернулся обратно на спину и уставился в белый потрескавшийся потолок. Дома у Тусспеллс было хорошо, думал он. Вместе с ещё несколькими домами на улице это здание стояло на небольшом холме, и поэтому из окон виднелись не только стены соседей, но и черепичные крыши ближайших из лондонских домов; на узкую улочку внизу звуки шумной мостовой заносило разве что ветром. Повсюду — потушенные свечи в канделябрах, а вместо штор — полосы тёмного сукна, на странный, свойственный одной лишь Тусспеллс манер прикреплённые к потолку и резному шкафу. По вечерам это место становилось просто волшебным. Дома у Инока не было столько свечей и не было необычных штор; не было столько света, и он и мечтать не мог о том, чтобы видеть чужие крыши из маленьких окон на потолке. Однако глядя на хаотично лежащие то там, то здесь формы для воска и стопки разноцветной ткани, ждущие своего часа, Инок не мог не проводить параллелей со своей мастерской, и его сердце болезненно сжималось. Чтобы отвлечься, он снова уткнулся в книгу, и в какой-то момент сформированные им образы провинциальных семей, сопротивляющихся прорыву в медицине, стали настолько ярки, что совсем заглушили мягкие переливы фортепиано на фоне, и заставили его позабыть, где он, с кем и какой разговор ему предстоит завести этим вечером. Но вдруг звук прекратился, и пасторальная картинка в одно мгновение рассеялась. — Мадам? — он не без внутреннего раздражения оторвал от книги взгляд. — Сюита закончилась? Тусспеллс в этот момент убирала один восковой валик и ставила на его место другой. — Да. «Jeux d'enfants», если вам интересно. «Детские игры» — перевёл он про себя, но вслух ничего не сказал. Украдкой Инок покосился на восковую руку, навеки застывшую в расслабленном жесте; он знал, что в этом суждении точно был неправ, но издалека она выглядела такой же, как и раньше, разве что ногти стали немного розовее. Но не то чтобы ему было дело до её статуй, сказал он себе. «По крайней мере, это не он…». Тут снова раздались щёлканье и шипение графофона. — Что это? — Инок с подозрением наклонил голову вбок. Тусспеллс подошла прямо к изумрудно-зелёному дивану, который Дреббер занял собой, и протянула ему руку. На мгновение его взгляд замер на кончиках её пальцев: на паре из них блестели крошечные разводы бежевой краски. — Дебюсси, — и её губы растянулись в знающей улыбке. — Не хотите потанцевать? Масло всё равно сохнет. Видимо, его изумление отразилось у него на лице, поскольку Эсмеральда, подмигнув, продолжила: — Или вы не умеете? В мгновение ока Инок выпрямился — что-то в его теле несколько раз хрустнуло — и ошарашенно заглянул ей в глаза снизу вверх. Эсмеральда, судя по всему, едва удерживалась, чтобы не рассмеяться, и он попытался спасти лицо, успокоившись и взяв себя в руки, но получалось плохо, и он так и оставался сидеть, напряжённый до предела, с круглыми глазами и колотящимся от резкого подъёма сердцем. — Я… умею, — наконец выдавил он после долгой, мучительной паузы. — Но я в последний раз танцевал, ещё когда учился в университете. Глупо требовать от меня мастерства сейчас. Эсмеральда не сводила с него глаз. — Да и… — он ухмыльнулся и поднял здоровую руку вверх; её движения были далеки от плавных, — вы же видите, в каком мои мышцы состоянии. Мадам, это просто не стоит того. Музыка, однако, продолжала играть. Эсмеральда не собиралась сдаваться. — Я не жду от вас многого. Давайте, вставайте. Вам разве самим не надоело лежать на месте? Инок хотел указать на то, что книга, по его мнению, достаточно интересная, чтобы не уставать от чтения, но в этот момент Тусспеллс слегка наклонилась вперёд и заговорщически коснулась пальцем своих губ. В единственном её глазе, который не закрывала золотистая чёлка, плясали озорные огоньки. Прежде, чем она успела сказать что-нибудь, что окончательно выбило бы его из колеи, Инок резко поднялся на ноги, этим заставив её поспешно отшатнуться в сторону — показалось ему, или на мгновение она даже выглядела разочарованной? Не сумев побороть кривую улыбку, он поинтересовался: — Ну, что дальше, мадам? Эсмеральда, однако, быстро вернула самообладание и привычным движением наклонила голову вперёд. Даже жаль, что на ней не было её широкополой шляпы, подумал Инок: без неё жест выглядел незавершённым. — А дальше, месье, — она вложила его металлическую ладонь в свою, — danses. Инок втянул в себя тёплый воздух — пути назад не было. Пару секунд они сталкивались руками, одновременно пытаясь дотянуться друг до друга, а потом так же одновременно отстранялись, давая место другому. «Боже» — шепнул себе под нос Инок, когда это произошло в третий раз. Эсмеральда понимающе кивнула, глазами не прекращая сосредоточенно следить за его правой рукой, и наконец умудрилась положить свою на подплечник его сюртука, заодно стряхнув его белую косу за спину. Инок обхватил своей правой ладонью её спину возле лопатки, и она тут же сделала первый шаг назад, утягивая его за собой. Мозг работал лихорадочно, пытаясь вспомнить последовательность шагов и нащупать к ним правильный темп, но, видимо, этого было недостаточно, и он наступил ей на ботинок. Эсмеральда тихо айкнула. Вместо того, чтобы извиниться, он пробурчал: — Я предупреждал. Она только фыркнула, и они продолжили. Первые несколько кругов по комнате Инок, стараясь не обращать внимания на боль в отдавленных ногах, ещё вызывал в голове воспоминания времён университетских дней — его безумных, безудержных университетских дней — но затем его неуклюжее, дёрганое тело, судя по всему, привыкло к повторяющемуся паттерну движений, и он позволил себе перестать смотреть в пол и поднять глаза на свою партнёршу. Эсмеральда, в свою очередь, чувствовала себя куда уверенней и даже, кажется, получала от происходящего удовольствие — Инок читал это по расслабленному уклону её плеч и знакомой полуулыбке на тонких губах. Он был рад, что именно левой руке не повезло оказаться заменённой корпусом из блестящей латуни: касание кожи о металл совсем не чувствовалось. Инок не мог в это поверить, но постепенно его скептический настрой по поводу танца сходил на нет. Воздух был свеж; солнце в своём падении по небесной дуге плясало на углах пуговиц, литых суставах ладони, круглой пряжке ремня, бликовало на неровно выкрашенные в бордовые оттенки стены. Музыка не давала ощущение огромного бального зала — одного из таких, какие он никогда на самом деле не видел изнутри — а вместо этого вызывала эфемерную ассоциацию с такими вечерами, о которых он читал в книге. Ноги быстро скользили по полу, немного неровно, не без шороха подола и режущего уши тихого щёлканья, и всё реже и реже в комнате раздавалось болезненное шипение от неудачно сделанного шага. «Это выглядит глупо» — мысленно сообщил самому себе Инок, представив их со стороны. Сейчас он даже уже не был уверен, что они танцуют какой-то конкретный танец: паттерн движений стал совсем беспорядочным, лишь отдалённо напоминая вальс, и Эсмеральда, кажется, просто кружила его по комнате без какого-либо плана. Иногда его сосредоточенный разум уплывал от счёта шагов и оценки расстояния до предметов, в которые они могли бы врезаться, к чертам её, казалось, всезнающего лица, локонам волос, обрамляющих глубокие карие глаза, к крепким от периодической переноски тяжестей мышцам, которые он чувствовал ладонью через грубую синюю ткань… Она была красива — этого Инок уже не мог отрицать. Вдруг он споткнулся, и тут же приговором их осторожному танцу прозвучали последние низкие ноты фортепиано. На мгновение глаза Эсмеральды расширились от ужаса, но каким-то чудесным образом они оба умудрились удержаться на ногах, и она вскоре вернулась к своему обычному выражению лица, напоминающему таковое у довольной кошки. В наступившей тишине, теперь практически давящей на уши, учащённое дыхание Инока звучало слишком громко. Голова кружилась; горизонт плыл и заваливался куда-то вбок. Он бы чувствовал себя жалким, если бы не ощущал, что её лёгкие справляются ненамного лучше. Внезапное осознание заставило его уши вспыхнуть. — Вы… — выдох, — не носите корсет?.. Эсмеральда выпустила его ладонь из своей и отошла на пару шагов назад. Правая рука Инока беспомощно скользнула вдоль её бока, и он тут же убрал её за спину. — Non. — Она пыталась держаться ровно, но Инок видел, что она тоже устала. — Эпатирую публику. Но не то чтобы ей часто выпадал шанс узнать. Он упал обратно на диван, чувствуя, как желудок завязывается в узел у него внутри, и ладонь сама собой потянулась к горящему лицу. Чтобы как-то замести следы, он, тут же вспомнив обо всех преимуществах его обычной причёски — длинные волосы прекрасно закрывали уши — принялся расплетать заплетённую с утра косу. Узкие пальцы, человеческие и механические, неуклюже разрушали узел за узлом, постепенно превращая его волосы в привычный серебристый каскад. Тусспеллс, конечно, поняла, в чём дело, но вида, к немой благодарности Инока, не подала. — Помнится, вы говорили что-то про выпечку? Он кивнул, всё ещё не в силах успокоить дыхание. — Я думаю, месье, сейчас для неё самое время. И она, напоследок улыбнувшись, ушла вниз. Постепенно его головокружение сходило на нет, и наконец Инок, пару раз проведя по расплетённым локонам рукой, отправился следом, в небольшую столовую на первом этаже. К его удивлению, Эсмеральды там не оказалось, и он рассудил, что она, должно быть, отправилась в подвал греть воду. Он вытащил из кухонного шкафчика пару маленьких чашек, а потом уселся ждать. Вместе с ним на стене ждала пожилая женщина со знакомым прищуром глаз: её портрет, обрамлённый в резную раму, висел прямо над массивным столом; травы, развешанные напротив, наполняли комнату странным терпким ароматом. Вскоре Инок задумчиво склонил голову; его тонкие металлические пальцы быстро барабанили по столу, сопровождаемые щёлканьем шестерёнок. Грядущий диалог разворачивался в голове бесконечным полем возможных реплик, смен темы, перемен настроения, которые Инок безуспешно пытался предугадать. — О, вы уже здесь, — раздался совсем рядом глубокий голос. Инок чуть не подпрыгнул на месте. — Я принесла кофе. Он указал Тусспеллс на чашки, и она склонилась над ними с кофейником. С каждым движением тёмно-синяя ткань её платья собиралась в тонкие угловатые складки, а потом с такой же лёгкостью расправлялась, не давая даже и повода предполагать, что… — Месье, — Эсмеральда с ничего не выражающей полуулыбкой пододвинула одну из чашек к себе, а вторую — к нему. — Вы разве не голодны? Инок пристыженно кивнул и опустил глаза в кружку. Это было худшее начало из всех возможных. — Так где, говорите, вы взяли эти булочки? — уже более миролюбиво поинтересовалась она, отламывая от одной из них половину и делая первый укус. — Какая-то маленькая пекарня на Бетнал-Грин. С цветами на вывеске. Я иногда там бываю. Он слегка коснулся кофе губами, а сам украдкой заглянул Тусспеллс в лицо, стремясь предупредить её реакцию. — Ну, как вам? — Bon, vraiment bon… — едва слышно пробормотала она, и Инок, не заметив никаких признаков недовольной гримасы, предположил, что ей пришлось по вкусу. Только тогда он позволил себе сделать глоток; густая горькая жидкость практически заставила его содрогнуться. Какое-то время они ели молча; Инок прокручивал в голове варианты, как ему лучше завести этот разговор, с какой фразы начать. За долгие годы уединения не полагаться ни на кого стало для него не просто привычкой, а единственным возможным вариантом, так что теперь обращаться за помощью — тем более, к ней — казалось практически немыслимым. Выбор, однако, был небогат: или сейчас переступить через гордость и страх, или наверняка вернуться обратно, в свою маленькую грязную комнатку на Бейкон-стрит. — Как идёт ваша… работа? — попробовал начать с чего-то светского он, несмотря на то что никогда не был хорош в подобного рода разговорах. Тусспеллс укусила булку ещё раз, и ему пришлось ждать, когда она дожуёт. — Вы же видели. Ни молодой Бетелл, ни второй Профессор ещё не закончены, а завтра мне уже ехать за материалом для новой фигуры. Упоминание этого имени заставило желудок Инока свернуться узлом. Он никогда больше в жизни не будет иметь дело ни с чем, даже отдалённо связанным с Профессором — по крайней мере, так он думал, пока не узнал, что у Эсмеральды сохранились слепки его лица, и теперь она делает копию. Прямо сейчас голова этого проклятого преступника сохла где-то на чердаке. — Кого казнят? — Вы так хотите знать? — она улыбнулась и кивнула в сторону его ладони. Оказалось, что Инок, сам того не замечая, снова начал постукивать по столу. — Нет. — Если бы та ваша афера не увенчалась успехом, это вполне могла бы быть ваша казнь. У него внутри всё похолодело. — Не шутите так, мадам. — А вы видите, чтобы кто-то смеялся? Инок уже открыл было рот, чтобы указать на женщину напротив себя в странном ведьмовском платье, но вовремя заметил, что Эсмеральда действительно не смеётся. Напротив — в мгновение ока её обычно насмешливое лицо сделалось абсолютно серьёзным. В воздухе повисла неприятная тишина. Эсмеральда вздохнула. — Что вы планируете делать дальше? — она подпёрла щёку кулаком и теперь недоверчиво рассматривала Дреббера из-под своей волнистой чёлки. Он не знал. — То же, что и раньше. — Инок пожал плечами; раздался громкий механический хруст. — Даже с учётом того, что мастерской у вас больше нет? Инок нахмурился. Он продолжал говорить себе, что это была необходимость, что-то, без чего он никогда не смог бы выбраться обратно на свободу; продолжал напоминать, что в любом случае собирался сровнять её с землёй. Жаль только, что от этого расставаться с плодами своего многолетнего труда не становилось легче. — Да. Даже с учётом этого. — Хм-м-м, — многозначительно протянула она и отпила кофе. Тревога продолжала потихоньку подначивать его изнутри, и Дреббер сглотнул подступивший к горлу комок. «Сейчас» — решил он про себя. — Мадам Тусспеллс, — начал он, — у меня, на самом деле, есть к вам просьба. Она по-птичьи склонила голову набок, и чёлка, упав, открыла второй её глаз. — Да?.. Ну, и что же это? — После всего, что вы сделали для меня — когда не стали подавать на меня за кражу вашей статуи, а потом помогли с продажей мастерской… Эсмеральда не сводила с него немигающего змеиного взгляда, не выражающего ничего, кроме голодного любопытства. Он ненавидел просить, ненавидел это перечисление её заслуг, о которых она и так прекрасно знала, но о которых обязательно почему-то нужно было упомянуть… ненавидел пресмыкаться. Ненавидел чувствовать себя жалким. — Я знаю, месье, — она слегка улыбнулась. — Не нужно этого. Напряжение сводило его с ума. — Я хотел попросить вас позволить мне пожить в этом доме, — выдавил Инок. — Временно. Разумеется. Её глаза в мгновение ока превратились в два огромных блюдца, и она резко откинулась назад, на резную спинку стула, так, что старое дерево жалобно скрипнуло. Пару долгих секунд они лишь молча смотрели друг на друга, и никто не торопился произносить ни слова. — Вы хотите… что? — наконец выдохнула она. — Пожить? Здесь? Инок коротко кивнул, в остальном неподвижный. — Вы… — она уронила обе ладони на стол. Одно лишь выражение её лица мгновенно окупало все его страдания: никогда раньше он не видел, чтобы Тусспеллс была так очевидно, неприкрыто потрясена услышанным. — Я правильно понимаю, что… — она попыталась взять себя в руки, — что все ваши визиты за последнее время вели к этому моменту? — Нет. — Тогда в чём дело? Что вы ищете в этом доме, и без того маленьком? Или, может, — её глаза сверкнули, и она легко подалась вперёд, сложив ладони в замок, — в соседстве со мной? Он смутился. — Вы, мужчина, не связанный со мной браком или родственной связью, живёте со мной в одном доме… — продолжала она. — Это будет большой скандал. Вы понимаете? — А как же ваше… — Инок указал в сторону выхода, где возле двери висела её остроконечная шляпа с пентаграммой, и усмехнулся, — стремление эпатировать публику? Она бросила короткий взгляд в проём и, поняв, что он имеет в виду, уронила лицо в ладони и беззвучно рассмеялась. Было слишком странно видеть её такой — с дрожащими плечами, прикрытыми широкими рукавами платья, с улыбкой, едва заметной между треугольными пальцами. Странно — но, однако, Инок не мог оторвать взгляд. — Вы всё ещё… — она смахнула слезу, — живёте в той лачуге на Склейтер-стрит?.. — Нет, не живу, — несмотря на всё своё волнение, Инок скривился. — Я переехал на соседнюю улицу. Но там не лучше. С момента, когда сырой каменный пол тюрьмы под его ногами сменился привычной лондонской мостовой — не менее сырой, впрочем — он успел сменить несколько комнат. Все они выглядели одинаково: грязные, насквозь проеденные крысами, с заложенными кирпичами окнами и плоскими набитыми сеном матрасами. Снаружи пыльные лавки и кабаки угрюмо надвигались друг на друга козырьками; воздух, в этой части города особенно тяжёлый, раздражал лёгкие. Средства перепадали ему редко. Он пробовал себя на разных мелких работах, но нигде надолго не задерживался, не нужный и не интересный никому, кроме уличных зевак — вот где его необычная внешность играла на руку — которые иногда подходили посмотреть на джентльмена с латунной рукой, ловко прячущего в рукавах сюртука карты и пенсы. С этих дешёвых фокусов, которые он разучил ещё в университете, чтобы развеселить приятелей, у времени так и не вышло стереть флёр наивной юности. Эсмеральда, наконец прекратив смеяться, выпрямилась и сложила руки перед собой; кончики пальцев её правой ладони задумчиво выводили кольца на поверхности стола. — Вещей у вас, как я понимаю, немного. Он кивнул. Эсмеральда не поднимала на него глаз. Мысленно он уже стоял за порогом, осмеянный и разочарованный. — Что ж… Инок, сам того не замечая, подался вперёд. — У меня… действительно есть свободная спальня наверху, — протянула она, тщательно выговаривая каждый слог, словно ещё не решила до конца, говорить ей или нет. Заметив на себе его пристальный взгляд, Эсмеральда вздохнула.  — Но вы мне всё ещё должны, ясно? Инок попытался скрыть кривую улыбку, отвернувшись в сторону. Эсмеральда продолжила говорить — что-то о планах на её музей, о литейных работах, которые она хотела бы, чтобы он провёл, о его домашних обязанностях… Он, конечно, слушал, но мысленно уже поднимался наверх, на второй этаж, открывал чемодан с вещами, ставил на угол какой-нибудь тумбы свой старый университетский кубок, распахивал шторки… Она действительно согласилась. Так просто. Инок уже подался вперёд, чтобы встать и — если она, конечно, захочет — позвать её танцевать снова, но Эсмеральда его опередила. — Я же вам всё хотела сказать… Это касается вашей, м-м, activités scientifiques, — она заглянула Иноку в глаза. — Одно время у меня работал один человек… Интересная личность, и, кажется, связи с наукой у него есть. Я бы на вашем месте к нему наведалась. — Вы знаете, где я могу его найти? Она отодвинула пустую чашку к центру стола и, отряхнув подол, легко поднялась на ноги. — Он оставил свою визитку. Пройдёмте наверх — она у меня в столе. Я её найду, и мы обсудим детали вашего переезда. Всё-таки нужно будет придумать, что делать с соседями… Перед тем, как уйти следом за ней, Инок бросил короткий взгляд на улицу: день медленно клонился к вечеру; воздух краснел, чтобы затем резко потерять все свои краски, а потом, много часов спустя, снова засиять утренним золотом. Впервые за долгое, долгое время он чувствовал себя по-странному легко.