сдаваться

Когда Ноэ встречает Влада, то впервые пропадает. Людской род всю жизнь кажется ему недостойным внимания, но хмурый юноша с тяжелым взглядом почему-то его привлекает — возможно, потому, что Влад сразу избирает нестандартный подход: он и бровью не ведет при виде Ноэвских фокусов и не впечатляется даже от настоящих незамысловатых чудес. Ноэ удивленно хмыкает в ответ на человеческое равнодушие и наконец решает присмотреться повнимательнее. Влад скучный, обычный, блеклый, — как и другие люди, все они одинаковые. Он вроде простой совсем, на таких даже минуту зря тратить жаль: мельком взглянешь, и сразу видишь насквозь — так зачем упускать драгоценное время, рассматривая эдаких примитивных, однобоких? А Ноэ все равно почему-то сложно его разгадать, будто постоянно остается что-то неувиденное, недосказанное. Только Влад не разгадывается быстро, не сводится к простой задачке за один раз, и Ноэ теряет счет времени. Вот еще немного за ним понаблюдаю, думает он, еще считанные пару месяцев, и забуду. Не забывает. И с ужасом осознает, что привязался, спустя всего лишь пару лет: это ненароком выясняется, когда Влад обретает бессмертие, а Ноэ чувствует от этой новости что-то похожее на облегчение. Как будто радость от того, что его любимая игрушка не угаснет еще долго, не исчезнет по истечении отведенного ей короткого человеческого века, — но только как-то по-другому, словно… О, блять. Испытывать это ново и неестественно, и отдает какой-то гадостью в голове; одно дело — с долей иронии восхищаться бессмысленным стремлением к правде и справедливости человеческого мальчишки, одного из многих, но совсем другое — вот оно. Влад становится равным ему, Влад не собирается исчезать в идущих один за другим веках, растаяв в бесконечном беге времени, поэтому Ноэ приходится признать: ему не все равно. Чужеродное слово «друг» мешается и горчит, но Ноэ вынужден его принять: дружба — не то, во что он хоть когда-либо в вечности собирался впутываться, но назвать Влада незнакомцем или развлечением не получается (да и сам Влад не позволит). И он принимает единственное верное решение: сдается на волю судьбы. Так, год за годом, он пропадает во Владе все больше и больше. Они проживают и проходят вместе все, что только вселенная может уготовить для одного тандема; сражаются плечом к плечу и бок о бок пьют вино на королевских приемах. Убивают примитивных противников, посягающих на их свободу и свободу маленького, такого важного для Влада мирка — и спасают нуждающихся, протягивая им руку (Влад как-то притаскивает раненую маленькую девочку, Ноэ удивленно прожигает его взглядом, она обречена, да, но помоги мне). Мика, ее зовут Мика. И Мика выбирается. Они поочередно живут, выживают, почти умирают и не умирают, а еще привыкают к присутствию друг друга настолько, что забывают — Ноэ точно — каково оно так, раздельно. Влад знает его вплоть до каждой ноты тембра его смеха, а он точно знает, что Влад скажет и сделает в любой ситуации, не узнавая его мнения, и Ноэ успевает начать верить, что это может значить больше; они могут значить больше. А потом Влад рассказывает последнее, чего он не знал. Что ж. Это логично — это, вообще-то, имеет смысл точно так же, как обратное не имеет его совершенно: то, что у Влада была жизнь до него. Просто Ноэ об этом не задумывался. Просто Ноэ даже предположить не мог, что Влада все еще способно (и вообще-то было способно волновать хоть когда-то) то. Человеческое. Ее звали Лале. Ее звали Лале, и она — и они, она и Влад — могли значить больше (Ноэ почему-то чувствует себя идиотом). Внутри мелькает что-то предательски детское; что за чушь, думает он, я с тобой рядом уже целую вечность, а она, она существовала всего лишь ничего не значащие годы, разве они не были для тебя лишь одним мигом по сравнению со мной? Этот вопрос он не задает. Ответ и так написан во Владе, в каждом его слове и каждой тенью под его глазами, когда он говорит о ее конце. Лале нет, Лале давно уже — пустота глубоко внизу, она пыль, смешавшаяся с землей, но Ноэ не ровня даже пыли, что от нее осталось. Лале нет, но, понимает он, для Влада она — есть больше, чем он когда-нибудь будет. Это неважно. Ноэ думает: главное — Лале нет; а он — прямо здесь. И остается. (Ну конечно). Однажды Мика начинает угасать. Языки пламени лихорадки жрут ее лицо, а она смотрит в пустоту, будто видит то, чего не видит даже сам Ноэ — то есть, то, чего там нет. Влад сходит с ума, Ноэ это видит. Он носится по всем существующим частям света в поисках лекарства и в ярости орет на него, как одержимый, когда Ноэ сочувствующе, но твердо говорит, что лучше бы Влад тратил оставшееся время не на фантазии о несуществующем лечении, а на дочь — ведь время на исходе. Время на исходе, и истлевшая маленькая девочка с полупрозрачной кожей держит его за мизинец и дышит только благодаря слабым всплескам энергии, которые Ноэ вкачивает в ее истощенное тело. Он не знает, возможно, это жестоко, возможно, милосерднее было бы закончить ее мучения, не продлевая держащуюся на ниточке жизнь, но не может поступить так ни с ней, ни с Владом (проклинает тот день, когда ему стало не плевать на людей). — Папа, — Мика шепчет на грани слышимости, и он успокаивающе касается ее лба ладонью, заставляя себя ответить. — Он скоро вернется, — его голос звучит хрипло и отчужденно, как бы он ни старался это изменить. Мика с улыбкой качает головой и повторяет, глядя ему в глаза и невесомо ткнув пальцем в его бок. — Папа. Ноэ хочет содрать с себя всю кожу. У Лале — Лайи — обнаруживается внушительная способность к реинкарнации и ужасающий концентрат отваги на одно маленькое женское тело, и Ноэ сразу испытывает к ней неприязнь. Она, в свою очередь, смотрит на него, как на диковинного сумасшедшего, и хмурится, загораживая собой сестру от странного незнакомца. Сдалась она ему. Сдалась она ему, повторяет себе Ноэ, и с навязанной самому себе брезгливостью сканирует каждый ее жест на предмет неидеальности: ее красоту, ее ум, ее смелость, ее любовь, из которой она соткана. Он старается ненавидеть Лайю, но Лайя не ненавидит его, поэтому Ноэ с треском проваливается и чувствует фантомный удар в лицо, когда она спасает ему жизнь путем профилактического скандала, закаченного Владу. Она ему сдалась, с философским спокойствием признает он, и недовольно морщится: Лайя без лишней скромности отмечает, что его лицо выглядит так, будто он съел лимон. Ну ты же мой друг, говорит она в один прекрасный день, точно так же не обременяя себя такими ненужными атрибутами, как тактичность и плавное подведение к теме. Он притягивает ее в объятия. Когда Ноэ встречает Лайю, он наконец обретает что-то давно утраченное — потерян (давно) и найден (вот только сейчас). Я ему доверяю, уверенно заявляет она, и Ноэ вдруг думает: кажется, теперь я вижу ее глазами Влада. А потом еще: нет, кажется, исключительно своими собственными. Лайя держит его за руку (отвратительно) (ему нравится) и, похоже, собирается остаться. Лале — что-то забытое, болезненное, для Ноэ никогда не существовавшее, но Лайя тянет к нему руки и осторожно, трепетно (будто он какая хрустальная ваза), но с присущей ей горящей в глазах решимостью (там есть толика глупости) касается его лица. Ноэ ловит ее взгляд, и… Никаких отвратительных «тонет» и «теряется». Потому что. Когда Ноэ встречает Лайю, то наконец собирает себя воедино.