Burn to shine but not to set on fire

      Он был для него солнцем. Самой яркой и восхитительной звездой, которая освещала всё вокруг даже в самые мрачные дни, когда казалось, что ничего больше не имеет смысла. Он был исследователем неизведанных земель, бесстрашно ступающим по нетоптаным дорогам. Его объятия, как и лучи летнего солнца, всегда были жаркими и искренними. Филип не любил прерывать такие моменты. Словно замерзший цветок, он тянулся к нему, всегда так яро и отчаянно, будто брат мог в любое мгновение раствориться, исчезнуть навсегда.       Уильям никогда не мог злиться на Филипа слишком долго, не получалось, всегда находилось нечто достойное прекращения вражды — даже маленький жучок, приземлившийся на подоконник их комнаты. Его улыбка всегда согревала, дарила надежду, заставляла верить в лучшее. Особенно эта улыбка и звонкий смех помогали в дни, когда приходилось долгие часы проводить во дворе, помогая с сельской работой взрослым. И даже когда было непреодолимо тяжко, а сил не оставалось ни на что, Уилл вскакивал с места и тормошил Филипа, подбадривая поскорее закончить дела.       Однажды, вооружившись деревянной ступой и облачившись в рубашки пошире, братья взялись взбивать масло. Работа, непосильная ребенку, шла у них быстро и слаженно. И не могло быть иначе, когда ступа была ничем иным, как инструментом очередной истории, рассказанной братом, а кувшин молока — волшебным зельем, дарующим силу и мудрость.       Филип всегда хотел быть похожим на брата. Уилл был солнцем, и Филип был ничуть ни хуже, но всё же ему никогда не удавалось светить так же ярко. Он никогда не был тем, к кому тянулись толпы сверстников, воодушевленные новой игрой. Нет, его никогда не отвергали, все знали, что раз есть Уильям, то где-то рядом и его младший неуклюжий братец. Это было нормой, он был звездой, а у звёзд всегда есть некий спутник или планета. Но всё же будь Филип совсем чуточку храбрее, и, возможно, проворнее, у него бы тоже получилось гореть так же ярко, как брат.       Уилл был солнцем, и порой находиться с ним было невыносимо. Он горячо обжигал своим энтузиазмом, обволакивающим разум и сердце приятным теплом. Не удивительно, что фигура старшего брата стала для Филипа недостижимым идеалом. Ему было неважно, о чём шептались люди вокруг, всегда было достаточно весёлой ухмылки брата и его крепких объятий. И каждый раз, разыгрывая очередную невероятную историю, он был готов отказаться от всех воображаемых сокровищ мира, лишь бы навсегда сохранить яркие лучи своей звезды.       Филип никогда не был солнцем. Он был сравним со свечой. Её пламя не способно причинить вреда, пока не опрокинут канделябр. Филип никак не мог понять, чего именно ему не хватало, чтобы светить ярче и сильнее: он был храбрым и смелым, он был хитёр, проворен и, безусловно, умён. Но даже когда его источник тепла покинул его, пошатнув веру в непоколебимые идеалы и оставив одного в непроницаемой мгле, пожар свечи не смог достичь и доли того, как согревало своим светом солнце.       Когда хрустальный облик идеала надломился, Филип не был милосерден. Его брат не мог быть ниже золотой черты, кем-то презренным и жалким. Его брат был солнцем, ему не было позволено спускаться до уровня недостойных — до уровня дьявольских отродий.       Его солнце украли, заключили радость в чугунные цепи, спрятали драгоценный блеск, от него — от того, кому всё это принадлежало!       Они забрали его, уничтожили, обернули холодным одеялом, не давая дотянуться ни до чего живого — он знал это, он понимал. Но было слишком поздно тянуться к свету погасшей звезды. Его солнце больше не светило для него. А значит, не могло светить больше никому.       Он был единственным, кто понял это, кто мог спасти брата, освободить его из дьявольских оков.       Филип не был солнцем, но когда-то он был источником тепла. Как жаль, что ему так и не удалось понять, что для того, чтобы гореть ярче, нужно было всего лишь позволить сердцу осветить дорогу, а не сжигать всё дотла.