//
«Я хочу тебя видеть» «Я приеду» И это не вопросы, не утверждения: это пропитанная скорбью и манией жажда, скопившаяся у горла и под сердцем; им не нужно говорить вслух и оправдываться – им теперь не нужно совсем ничего, помимо забвения невыстраданного и сломленного. Обстоятельства складываются так, что кричать хочется; в ребрах жжет сталью и обидой, рвет на части грудную клетку – боль заполняется бликами прошлого, далекого и неприступного; но такого, что отпечаток держит годами. Они не говорят больше «скучаю», не бросают детских и наивных комплиментов друг другу – Тине их былые прозвища и заигрывания лепетом кажутся, неестественной выдумкой озабоченного рассказчика; у нее в мыслях несколько лишь слов для описания их положения: «нужда; потеря; спасение». Все это выглядит хронологически абсурдно и неприемлемо. Тина собирает силы порадоваться и чувствовать себя свободнее: ее в Европе никто не узнает, а таксисты не слушают шансон по радио. (а еще им отныне поводы и обоснования не требуются – Тина обещает обдумать чуть позже). Юля снимает неприлично дешевый отель на границе города; Тине почти становится стыдно из-за собственного президентского номера – почти; потому что плевать на расценки Тине и ее банковским карточкам. Встреча явно сулит мало хорошего (возможно только каплю долгожданно-трепетного); между ними все замерло еще около шести месяцев до, а потому Юлины желания среди ночи не предвещают ничего разумного. Тина передает таксисту тридцать евро без сдачи, выходит на улицу и кутается в легкую ветровку; время уже за двенадцать, и ветер зябкий, противный – Тина все равно задерживается закурить и перенервничать перед тем, как контроль потеряет. Вдали узкого проспекта горит один тусклый фонарь, и в полумраке здание отеля претендует на отдельный эпизод Американской истории ужаса; Тина выдыхает, жмет сигарету силой и кусает от ожидания губы – Юля точно понятия не имеет, какой же тревоги Тине их авантюра стоит. Распереживалась девочка. Это не назвать эйфорией от предвкушения, не очертить манией и возбуждением, как каждый раз за минуты до совместного выступления: Тина уверена, что потряхивает ее исключительно от дозы никотина в организме, но никак не от потенциальных объятий и интимной беседы, на какую Юля, очевидно, выведет их общение; тет-а-тет все еще представляется чем-то совершенно далеким и невозможным – нереально, что вместе наедине они останутся. И все же Тина здесь. – Когда ты бросишь курить эту дрянь? – звучит откуда-то со стороны, и Тина вздрагивает от знакомого голоса; Юля стоит прямо у входа в отель, скрестив руки на груди и облокотившись о дверной проем; Тина с иронией произносит: – Я думала, ты хотела меня увидеть, а не отчитать. – Разве одно мешает другому? – хмыкает Юля, а Тина закатывает глаза и тушит сигарету о металлический забор рядом; она подходит ближе, наконец различая во тьме черты Юлиного исхудавшего лица: Юля выглядит уставшей и сонной, а ее тонкая рубашка мешком висит на хрупком теле. Юля выглядит идеальной. Ей не нужно стараться, чтобы оставаться за гранью красивого: она искусство воплощает в любом точеном движении и манере; Тина смотрит на нее прямо и с бесконечной нежностью, будто видит перед собой отдельное чудо света; проходит меньше минуты их встречи, а Тина уже за рассудок хвататься вынуждена. Так, так желанно. – Пойдем, я здесь не для того, чтобы мы замерзли до смерти, – говорит она, на что Юля кивает; Тина берет ее за руку – холодную и острую, и касание в груди вспыхивает знакомым огнем; Тину от эмоции резкой едва не сгибает, а дрожь становится чуть сильнее – Юля замечает перемену, видимо: гладит Тинину кисть успокаивающе. – Мне ценно, что ты приехала. И в ответ просится риторическое: «а как возможно иначе?»; но Тина молча идет за Юлей по ступенькам следом, подчиняется, словно это не она всегда инициатором взаимодействия их выступала; время меняет их роли, стирает рамки и восполняет прежние пробелы надеждой и безрассудством, – Тине, право, только с Юлей оставаться и хочется.///
Ночь перестает быть ветреной ровно в тот момент, как они переступают порог номера: гулкие порывы воздуха замолкают, а небо превращается в сказочно-звездное; у Тины мелькает мысль, что однажды она мечтала бы оказаться с Юлей под полотном созвездий в умиротворении и счастье: «Когда-нибудь», – думает Тина, «Когда-нибудь эта история сбудется». Комната Юли оказывается маленькой, но уютной: двуспальная кровать занимает почти все место, оставляя пространство для одного только туалетного столика и кресла перед зеркалом на стене; признаться, Тина никогда не была зависима от пустоты и роскоши, и поэтому простое помещение выглядит очаровательным и домашним. – Ты уже обжилась, – Тина кивает на два блокнота на столике и хаотично расставленные духи и крема; Тина знает, на подкожном чувствует, что в блокнотах хранятся Юлины стихи и записки – губы сами тянутся в мягкой улыбке от понимания, что Юля никогда бы не оставила позади сокровенное. – Вал не позволяет мне такого беспорядка, – отвечает Юля, а в голосе ее проскальзывает уязвимость и тоска. Тине же колется в сердце. Она в мгновение испытывает отвращение к нахлынувшей ревности и облегчению: привычной ревности к Юлиному мужу и облегчению от того, что сейчас Юлю с ним разделяют тысячи километров; Тина решает, что оставить слова Юли без комментария будет лучшим вариантом, а потому молча вешает ветровку на крючок в коридоре. – Если тебе нужно в душ, то это дверь слева, – говорит Юля у нее за спиной, и Тина слышит, как та осторожно подходит ближе; через секунду Юля тихо выдыхает ей в волосы сзади, кончиком носа задевая светлые локоны; Тина замирает всем телом: подобную близость прежде им приходилось разделять всего пару раз и на сцене. Дыхание Юли спокойное, но теплое, отпечатывающееся мурашками на позвоночнике; Юля ведет ладонью по Тининому запястью, ногтями задевает предплечья и локти: ветровка перед глазами Тины вдруг становится до ужаса привлекательной, и Тина не сводит с нее помутневшего взгляда; Юля же аккуратно продолжает задевать Тинины плечи, убирает светлые локоны и оголяет сгиб шеи; теперь ее дыхание жжется, опаляет кожу, и Тина определенно не находит способов унять сбивающееся сердце. Это происходит в замедленной съемке: Тина прикрывает веки, отклоняет голову и упирается Юле чуть выше ключицы; Юля стоит уже вплотную, правой рукой накрывает Тинину талию, сминает ткани футболки: у Тины вот-вот подкосятся чертовы коленки от возбуждения, а белье бесстыдно промокает все больше; Юлины губы накрывают шею, а ее грудь упирается прямо Тине в позвонки – Тина сдерживает стон, когда первый поцелуй опускается ей на кожу, впивается кистью Юле в брюки; второй же поцелуй Юля оставляет около линии подбородка настолько невесомо и бережно, что Тина снова начинает дрожать – ей большего, большего бесспорно надо. – Спасибо, что приехала, – тихо выдыхает Юля ей в ухо, отчего новая волна пламени льется по кровотоку; Тина кусает внутреннюю сторону щеки, жмется бедрами в Юлю, сквозь одежду чувствует ее выпирающие тазобедренные косточки; она качает головой, поворачивает лицо к Юле – они легко сталкиваются носами, и Тина уверена, что губы Юли вот-вот окажутся на ее собственных – нет; Тина ошибается, и Юля чуть наклоняется, опять зарывается в Тинины волосы, опять дышит Тиной, опять дразнит и сводит с ума; от власти над собой у Тины ничего явно не остается. Юля смыкает руки на талии Тины, забирает ее в кольцо объятий: Тина боится шелохнуться, боится разрушить момент ласки нелепостью возбуждения; Тина, блять, сквозь землю провалиться хочет, Тине жарко, Тину кроет и разбирает по мелким кусочкам – Юля ладонями ведет по низу ее живота, поглаживает и цепляется за полы футболки: Тина молится, чтобы она одежду ее напрочь разодрала. – Юля…– обращение получается похожим на скулеж или хрип; и Юля улыбается Тине в волосы, явно довольная, – Тине же не до заигрываний и флирта. – Юля, – снова повторяет Тина, чуть увереннее; она наконец разворачивается, размыкает Юлины объятия, но потоки прохлады все равно растворяются в жаре их близости: щеки Тины горят, а солнечное сплетение сводит сладостью, не имеющей ничего общего с недавней тревогой. – Да? – и взгляд у Юли какой-то цепляющий: она смотрит так, как оберегают сокровища, как хранят реликвии и подчиняют моря: голубые глаза переливаются оттенками блаженства, отчаяния и мягкого, сверкающего бархата; Юля смотрит так, будто Тина из веры в судьбоносное соткана. И это тот взгляд, который Тина наблюдала всегда, все эти пропащие годы, – лишь сейчас стрелой ее пронзает от осознания. Не облегчает. – Дай мне сходить в душ, – говорит Тина, и Юля разочарованно тянет: – Хорошо. Я приготовлю тебе пижаму. Они, вообще-то, не оговаривали, что Тина на ночь останется – сообщение в одиннадцать часов вечера не требовало уточнений; Тина благодарно улыбается и быстро скрывается за дверью душевой: смыть напряжение и усталость ей жизненно необходимо. Спустя минуты и под водой она безмолвно и надрывисто плачет. Юля ждет ее на кровати, предварительно разложив комплект сменной одежды рядом: Тина выходит из душа, замотанная в одно полотенце; в любой другой ситуации она бы жутко смутилась, выругалась и никогда бы больше не появилась при Юле в подобном виде – сейчас же Тина невозмутимо берет предложенную Юлей футболку и короткие шорты, отворачивается и выпускает полотенце из рук, оставаясь стоять перед Юлей спиной и совершенно голая. Тина знает, что Юля наблюдает внимательно, возможно, даже забывая моргать: оставшиеся капли приятной щекоткой стекают по телу, и Тина медлит почти специально, не одевается – натягивает футболку с дотошной аккуратностью, продлевая свое маленькое представление; Тина слышит Юлино дыхание – шумное и напряженное; месть, считают, подается холодной? Они все еще опасаются затрагивать важное: Юля никак не реагирует, когда Тина заканчивает с одеждой и забирается к ней на кровать; Тина тоже молчит – выключает настольную лампу на тумбе, единственный источник света. – Я не могу тебя видеть больше, – вдруг жалуется Юля, поворачиваясь к Тине и укладывая голову на подушку. – А это была моя главная просьба! – Не будь ребенком, – негромко смеется Тина, ощущая постепенное смягчение обстановки. – Я все равно здесь. – И как ты предлагаешь исправить ситуацию? – капризничает Юля, пока Тина удобно устраивается напротив: в темноте действительно различаются лишь очертания, но Тина почему-то уверена, что Юля прямо сейчас наигранно-обиженно дует щеки. – Я не могу видеть тебя тоже, – шепчет в ответ Тина, а затем приподнимает ладонь и тянется к Юлиному лицу. – Но я могу чувствовать тебя, – продолжает она все еще шепотом, опуская руку Юле на скулу и слегка поглаживая. – И ты, Юля, ты можешь…– Тина сбивается, потому что Юля вдруг подвигается ближе, сокращая расстояние до сантиметров. – Чувствовать меня, – выдыхает Тина, когда Юля накрывает пальцами ее губы, ведет по нижней и останавливается на подбородке; Тину вновь пронзает пламенем – алым и бесконтрольным, распространяющимся по каждому атому тела. Есть в этом состоянии что-то, похожее на вожделение и триумф: Тина забывает, что обещания в себе хоронила, что давала слово держаться – Юля врезается в ее сознание и сердце, и ничего в мире не существует более желанного и необходимого. – Ты нужна мне, – произносит Юля практически Тине в губы, в слова превращая безумные мысли. – Ты так сильно нужна мне. И Тине кажется, что она гибнет. – Юля, пожалуйста…– просит Тина, подаваясь вперед, касаясь кончиком носа Юлиной щеки, уничтожая и без того полузамкнутое пространство между ними. – Пожалуйста, Юля, поцелуй меня. И это не обычная просьба, а скорее мольба: Тина закрывает глаза, все еще ощущая Юлину ладонь на своем лице, ее пальцы в своих волосах, – если Юля в этот же момент не решится на большее, то Тина, господи, Тина точно сойдет с ума. Я хочу любить тебя. Позволь мне любить тебя. Я люблю тебя. Юля целует осторожно, все еще безмолвно спрашивая разрешения; Тина плавится раскаленным металлом, превращается в серый пепел – у Тины едва остаются силы сдерживаться, когда кончик Юлиного языка задевает ее, когда они соприкасаются, убийственно медленно и мягко; целовать Юлю – высшая награда, и Тина не знает, каким своим проигрышем ее заслужила. Юля везде: Тина чувствует ее телом и сердцем, ерзает и изнывает; Юля касается аккуратно, но требовательно, ладонью пробирается под футболку и царапает ребра, жмет к себе ближе, словно ей Тины мало, словно Тина восполняет ее собственные глубокие трещины и разломы. В поцелуях читается вся отдача, вся невысказанная годами боль: они сплетаются воедино, изящно и исцеляюще; Тина гладит Юлю по талии, плечам, волосам и в любом месте, куда способна вообще дотянуться, – Юля возбуждает и успокаивает, Юля уничтожает и восстанавливает, а Тина отдается ей в своем яром, живом желании. Юля оказывается сверху: стягивает с Тины футболку, целует ключицы и пальцами перебирает затвердевшие соски, – Тина постыдно стонет, сводит бедра и пытается унять пульсацию: Юля не позволяет, опускает колено Тине меж ног, на что получает нетерпеливое хныканье. – Я не хочу просить несколько раз подряд, – шипит Тина, а Юля дразняще проводит кистью прямо ей около лобка; она нависает над Тиной, чуть опускается и шепчет на ухо: – О, моя милая Тина, я заставлю тебя умолять. Порой Тине думается, что у Юли раздвоение личности: куда пропадает смущенная школьница и откуда появляется Дьявол? Тина тянется хотя бы за поцелуем, опять запускает пальцы в мягкие темные волосы; и если умение любить ей дано было свыше, то любить Юлю – самая большая удача. Ее милая Тина. На ночь она забывает о пропащем и действительном.///
– Мне казалось, что у нас есть время целого мира, – признается Тина, нарушая прохладную тишину. Под утро они не спят и лежат одна подле другой; Тина выводит круги и руны на запястье Юли ногтем, наблюдая, как от щекотки ее кожа покрывается мелкими мурашками; Юля смотрит на нее с надеждой и обнаженной болью – будто внутри у нее зияет открытая, ноющая рана. – Я мечтала сбежать с тобой, Тина. Я столько раз об этом мечтала, – говорит она обреченно и тихо. – Но сейчас я ничего не хочу больше, чем вернуться домой, – Юля закрывает глаза, и Тина знает, что она проматывает в голове все самые драгоценные воспоминания и сценарии. Сердце отбивает резкий и глухой удар – откликается на уязвимость; Тина сплетает их пальцы, ложится чуть ближе: в золотых лучах рассвета Юля выглядит красивее, чем когда-либо. – Мы вернемся, – обещает Тина, поднося их сплетенные руки к лицу. – Мы вернемся, – повторяет она, целуя костяшки и фаланги Юлиных пальцев. – Но сохраним ли мы это? – спрашивает Юля, кивком указывая на свою ладонь в руке Тины. – Чем это закончится, Тина? Вместо ответа Тина прижимается к ней – вдыхает Юлин аромат гвоздики и мяты. Я буду стараться. Я буду.///