А и А сидели на трубе, А — упала, А — пропала, кто остался на трубе?
***
Арсений куксится — это понятно Антону даже без слов. Все было прекрасно: съемки восьмушек шли полным ходом, и Арс был заряжен на полную и счастлив, и что произошло — загадка. Что случилось к вечеру — для Антона тайна, пока не за семью печатями, но если не спросить, то точно превратится в подобие смерти Кощея: не добраться, пока через все тернистые пути не пройдешь. Молчание угнетает, потому что молчание другое, колючее. — Арс, случилось чего? — первый в омут шагает Антон. — Можем поговорить дома, я пока с мыслями соберусь. С какими мыслями Арсений решил собраться, Антон спрашивать не решается. Доезжают также молча; Антон старается не нервничать, но то и дело материт водителей, которых в ночной Москве, кажется, ещё больше, чем утром или днём, и, как назло, то один подрежет, то другой поворотник не покажет. Арсений хоть и морщится на едкие замечания Антона, ничего не говорит за рулем и сам материт так, что выпуски Громкого вопроса выглядят как детский лепет. В квартире их трое: Антон, Арсений и невысказанные мысли Арса. — Поговорим? Арс, ты же знаешь, что мне проще сказать прямо, я намеков не ловлю или ловлю, но не так, поэтому часть с недопониманием и твоими намёками, хештегами оставь твоей благодарной публике, а мне скажи просто и ясно, что у нас случилось такого, что ты аж в лице изменился и загрузился после съёмок. — А у тебя что-то с Игорем, да? — после глотка кофе неуверенно произносит Арсений. Антон глупо пялит, точнее, в голове у него мысль такая проскакивает, что он глупо пялит, и даже сказать-то не может ничего, но он первый раз в такой ситуации: до этого ревность Арсения обычно сводилась скорее к шутке, да и серьезные поводы не проскакивали ни разу — напускное и показное — это Арсений, актёр! А тут прям безысходность какая-то в вопросе. — С Игорем? — Антон даже понять не может, о каком Игоре речь: не о Николаеве же, а это единственный, кто всплывает в памяти. — Бобковым, Антон. — Э-э-э-э-э-э-э, ничего?! Я просто даже не могу понять, что тебе привиделось, что ты мне роман приписал на стороне. — Скорее не роман, но то, как вы друг на друга смотрите, да и паренек явно в тебя влюблен, — Арсений все еще скрывается за чашкой кофе почти целиком, неуверенно стреляя глазами в сторону Антона. — Мы точно о Игоре Бобкове из команды Фантастические говорим? — уточняет Антон, как будто вселенная могла ошибиться и создать двух Игорей Бобковых. — Точно-точно. Вы просто так общались и коннектились, плюс он к тебе обниматься полез после игры. — Арс, не все люди, что обниматься ко мне идут, думают, как бы меня захомутать, да и у Игоря девушка сейчас вроде бы есть. — Открою секрет, что иногда парням нравятся не только девушки, да и мы с тобой тоже вроде бы как «женатый» и «с девушкой», а вот сидим тут и отношения строим. Ощущение, что ты как был слепым котёнком, так и остался; история повторяется: молодой и наивный парень влюбляется в старшего товарища по цеху. — Вот именно, Арс, мы с тобой вместе, и я не думаю, что у твоих страхов есть какая-то почва, а раз почвы нет — то и нечего растить тебе. У нас с Игорем ничего правда нет, и я не думаю, что какая-то история повторяется, я не так стар, чтобы быть «старшим товарищем», да и седой волос тот был один, — пытается в шутку свести диалог Антон — защитная реакция. — Очень надеюсь, что я не прав, но сердце не обманешь! — актёрская душа драмы требует всегда, и голос звучит надрывно даже, но Антон это считывает на раз-два: — Иди обниму? — Точно-точно ничего? — Антону горько, что Арсений вот за этими претензиями к нему прячет свою неуверенность, а как уверить Арсения, что ему лучше быть и не надо, Антону и такого урагана хватает. И вот страхи в объятиях рассеиваются — магия вне Хогвартса, Антон невообразимым образом считывает, что мысли Арса позорно прячутся, и растоптанные и поверженные исчезают с горизонта. Тишина больше не давит. Но Антон и Арсений забывают, что некоторым растениям-мыслям-паразитам почва бывает не нужна.***
Арсений снова судит Фантастических — совпадение или злой рок, Антон не знает. В жюри ещё и Макар, и Антону проще, роднее, что ли: они шутят-шутят-шутят, и все шутят-шутят-шутят, и Арсений, оживленный такой, словно недавнего разговора не было, даже несмотря на то, что в конце Игорю за слитый рэп-баттл ещё прилетает — вполне заслуженно, но у Антона возникает необъяснимое желание успокоить их двоих, потому что это импровизация и так бывает. И вроде бы Арсений после фразы «Выбесили» успокаивается даже, но Антон знает, что он в давнем интервью правду говорил — по Арсению ничего не понятно, он всегда зажигалочка, а в душе может твориться лютый пиздец. А по Антону все понятно сразу — так все пишут, да ему и плевать; он не особо читает, как кто-то там умиляется или пищит, или ругается на его Арсосторис, да и смотреть, как Арсений выпадает с его «Ты такой блестящий», одно удовольствие — Антона хлебом не корми — дай Арса удивить. Но впереди ещё съёмки; Антон любит всей душой Команды и отрывается как ведущий на полную катушку, но четыре мотора — это тяжело, зато Арсений рядом, судит все раунды сегодня. Антону не хочется думать, что только ради него, но на душе от этой крамольной мысли растекается густая патока. Антон бы и рад забыть о том разговоре, но теперь мысли дурные вертят им как хотят. Смотрит через призму Арсения, и ему тоже кажется, что Игорь вроде бы не просто смотрит, а сам с его шуток улетает — просто Игорь он такой: смешной и невероятный. И у него что, есть типаж? В парнях? Это открытие Антон делает в перерыве, пока ему поправляют грим. А когда он остается один, туда, словно чертёнок, проникает Игорь (проникает это, конечно, громко сказано — Антон не какая-то голливудская звезда с отдельным трейлером, но сердце не спокойно и чует какой-то грядущий пиздец). — Антон, хотел сказать спасибо за игру тебе лично: ты так смеялся, что хотелось и дальше продолжать шутить, — дальше мнётся, но видно, что хочет спросить, и решается:— А мы были хороши? — Вы были хороши. И ты был очень хорош! — зачем Антон последнее добавляет, он не знает, но хочется волнушку эту, которая чуть ли не к нашатырю присосалась, успокоить и заверить, что он молодец, — Антон тут же вспоминает, как часто Арс ему говорил это и продолжает говорить и теперь; Антону было важно слышать подобное, возможно, и Игорю тоже — от него не убудет. — Ага, спасибо, — кажется, в гримерке душно, потому что Антон видит, как Игорь краснеет, да и сам краснеет тоже. — А можно тебя снова обнять? — Любитель ты обнимашек, конечно, пока бесплатно, но я подумаю о монетизации объятий. — Могу платить хорошими шутками. — Это я так прогорю! — Эй, ты только что сказал, что я хорош! — Смотри какие мы обидчивые. — Не обидчивые, а с хорошей памятью. — И душные походу ещё. Ну иди обниму! А потом происходит странное, Игорь тянется к нему телом, привстает на носочки, а Антон знает зачем — Арсений так же неуверенно первое время тянулся к Шастуну и целовал украдкой. А потом целует куда-то в уголок, не спрашивая, а Арс спросил тогда, пьяный, отчаянный, но произнёс: «Можешь меня ударить, но я просто хочу узнать, что это за ощущение — целовать Антона Шастуна». Миры сталкиваются: прошлое и настоящее. — Э-э-э-э-э, Игорь, — Антон в таких ситуациях ещё не бывал, а мысли так и кружатся, но две он ловит сразу: Арс был прав, Арсу знать нельзя. — Максимально неловкая ситуация… Забудем? — Игорь так легко говорит, а Антону как теперь быть? Как будто он случайно стал участником пьесы, хотя просто выставлял реквизит на сцену — сценарий жизни ему тоже не выдавали. Импровизатор, хули, вот и импровизируй, Антон. И Игорь ретируется. Антон бы хотел тоже. Ему ещё с Арсом ехать домой. Страшно. Страшно, особенно от мысли, что, возможно, будь он свободен, быть может, отреагировал бы по-другому.***
Есть приятные тайны, такие хранить ничего не стоит — совесть чиста, а вот у Антона теперь скелет действительно припрятан — тяжелый, и по ощущениям, достать его он так просто из шкафа не сможет. Они с Арсом ужинают, обсуждают даже игру, хотя Антон боится, что не выдержит и выпалит всё как на духу, потому что не может молчать — Арс из тех, кто его понять может и принять; кроме любви, между ними действительно и дружба, может, не типичная пацанская, но не менее крепкая и сильная. — Прости меня, что наехал пару дней назад. Я понял, что загрузил тебя этим; замечаю, что подвисаешь, в машине молчал. — Да забей, Арс, — тонкий лёд, на котором Антон балансирует и балансирует, крошится, но есть ощущение, что он скоро нырнёт в прорубь, что впереди — холодная и глубокая вода, так просто не вылезешь. — Просто ты о нём говоришь и светишься, а ещё смеёшься чаще чем над моими шутками — глупо ревновать к такому, но я не уверен, что вынесу эту конкуренцию. — Арс, брось, ты можешь рассмешить меня всегда, и ты действительно один такой на пути моём встреченный. — Антон, мне не хватит сил выносить ещё одного, я к Ире-то тебя ревную все равно. — У нас с Ирой ничего нет, ты же знаешь прекрасно, я бы не смог так с вами поступить, мы это обсудили давно, — Антон чувствует — надо признаться, вот сейчас самое время сказать о поцелуе, для него и молчание сейчас уже зона серой морали, а дальше только ложь. Молчание — оно липкое как паутина. А что сказать — Антон не знает, словно голоса нет. — Кажется, ты не понимаешь, Антон, — тревожно продолжает Арсений, — я не могу перестать думать, что я тебе действительно буду не нужен как человек, не то что как любовник. В моей жизни очень мало людей, которые мне близки настолько, как ты, и я знаю, что я такого в своей жизни точно уже не встречу. — Арс, ну что ты как маленький-то, я не вижу во всем этом проблемы, ты раздуваешь, и я прекрасно знаю, что ты любишь сильно построить из себя королеву драмы, — это не то, что Антон изначально хотел сказать. Он не понимает, почему ему так хочется дерзить, словно он защищается — у него это непроизвольно выходит, прошлый опыт или его отсутствие, а в итоге говно говна — проебался. Защищается от Арса — даже звучит смешно. Кажется, это у него вот-вот истерика случится, а не у мудрого и рассудительного Арсения, и, по сути-то, он прав, только как сказать и не проебаться ещё больше, Антон не знает. — Как об стенку горох, ты как будто вообще меня слышать, Шаст, не хочешь. Ты тоже закрываешься, а я не телепат — мысли читать. Спасибо, что превратил меня в какую-то истеричку, что живёт только скандалами. Откланиваюсь и в душ, настроения с тобой говорить нет, потому что прям чувствую, что ты о чём-то молчишь, а заставлять тебя говорить я не намерен, ты не маленький мальчик, и я тоже. Арсений уходит в ванную, а потом молча залезает под одеяло, вжимается в стенку почти — у Антона выбора нет, кровать в доме одна, да и официально его на пол не выгоняли, но от позы этой натурально завыть хочется. В итоге так и лежат спинами к друг другу. Антон уснуть не может — ворочается, — колено ноет от того, что он на него улёгся; обычно они с Арсом засыпали в объятиях, а сейчас он один, и опора переместилась на больное колено — некоторые старые травмы всегда дают о себе знать, сколько их ни лечи и ни пытайся забыть. Но в какой-то момент неосознанно, но, сохраняя воображаемую гордость в ссоре, Шастун двигается спиной к спине, пока не упирается в нее — одеяло так и было одно на двоих. Спина любимого рядом такая горячая, как печка, или Антону так холодно, что он и родного человека так рад чувствовать своим телом? Вопрос задан самому себе, но ответ никто не подскажет — в этих своих громких вопросах у Антона надёжной и верной команды нет, а сам он в одиночку игру не вывозит. Сразу хочется развернуться и уткнуться Арсению в макушку, но гордость или глупость пока сильнее, да и он ничего не сделал, он не целовал — его целовали. Он и среагировать не успел даже, а теперь они поссорились из-за того, что Антон ссыкло — перед Арсом и собой тоже. — Чего не спишь? — доносится от Арсения, который, видимо, притворялся спящим — актёр! — Сам меня почти в стенку вжал, а ещё и ворочаешься — уснуть не даешь. — Это ты сам вжался! — кипит, но тут же остывает Антон. — Прости, не хочу звучать как козёл, но ты сам лёг и прижался к этой стене. — Ладно. — Ла-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-адно, прощаю? — тоном главной героини фильма «Самый лучший день» произносит Антон, вспоминая, как они с Арсом хихикали над обзором Бэдкомедиана. — Ладно, прощаю! А теперь, Гюльчатай, открой личико? — Арс! — Ну что Арс? Классику надо знать. — Антон, я правда понимаю, что ты вроде бы ничего не сделал, а на душе кошки скребут. Мирись, мирись? Они лежат уже лицом к друг дружке, и Арсений с глазами-васильками, как единственный источник света в ночи для Антона, так и тянет на ответное признание — Арсений как никто другой заслуживает знать правду и что Антона гложет и съедает изнутри. На ощупь находит мизинчик, по-детски сцепляет их и трясёт. — Арс, я тебя очень сильно люблю, правда-правда, — Шаст не то что притягивает, а вжимается в Арсения. А потом Антон лениво целует ключицу, чувствует горячее дыхание ухом, сам не замечает, как выверенными движениями спускается ниже, там жемчужинами манят и наливаются соски — Арсений перед ним давно уже как на ладони. И Антон знает, чего тот хочет (сам Антон хочет прогнать дурные мысли и сравнения, которые ему лезут в голову, и желания, которые он и в мыслях не за что не озвучит, а вслух и подавно), поэтому на пробу кончиком языка трогает сосок Арсения, на котором копится слюна, обильно, снова целует сначала левый, а потом более чувствительный правый, знает, что Арсу желанен и поцелуй этот, и сам Антон. Язык свой сольный танец сегодня исполняет и, кажется, любит Арсения отдельно от Антона. Языку все равно, что у Антона в голове, перед языком любимый мужчина, которому хочется доставить удовольствие, хочется стонами и криками прогнать из головы отвратительные по своей сути мысли, Антону хочется надеяться, что так и будет. — Что ты титьку мнешь, Антон, — стонет Арсений. — Пока не мну, а теперь мну, — и Антон сжимает сосок, трёт его, слушает стон и гонит дурные мысли прочь. Руки тем временем пустились в свободное плавание по телу Арсения, оглаживая каждый встреченный участок на своем пути, — жадно, словно в последний раз, как будто дальше только катастрофа, а тут последний глоток живой водицы — Антон всегда думал, что Арсом напиться вдоволь он не сможет никогда. Но Арсению говорить нельзя, завтра у того важная встреча, а его и так дёргает от Игоря, и, как выяснилось, не зря. А если станет известно, что тот его поцеловал, то пиши пропало — Арс опять в свою скорлупу залезет, он же с виду орёл, а внутри воробушек маленький, неоперившийся. А как к такому подготовить — Антон не знает. С другой стороны, Ире он как-то признался же, что «у него появился другой». В доверие, выстроенное стеной, кирпичиком за кирпичиком, кидать динамит с надписью «меня поцеловал Игорь Бобков», не хочется. Арсения он терять не собирается и даже не думает, что тот от него уйдет; они пережили много обид и большие проблемы, чем влюбленность Игоря Бобкова, хотя Антон должен признаться себе прежде всего, что тут дело не в том, что в него влюблены, а в том, что Антон тоже испытал в какое-то мгновение не влюбленность, конечно, но интерес однозначно. Да и как тут не испытать — Игорь действительно в какие-то моменты завораживал. — Шаст, Шаст, стой, ты где плаваешь? — В смысле? — Антон оглядывается и понимает, что уже скоро обнимать будет не Арсения, а одеяло, что рядом сбилось и лежит. — Я сказал, что, может, сегодня только ленивый недосекс? Но, судя по всему, твоя голова другим занята, снова, — взгляд обиженный, и Антон ныряет в прорубь с головой: — Игорь меня поцеловал. Молодец, Антон, просто браво. Арсений резко садится на кровати, спиной упираясь в подголовник. Осанка ровная. А взгляд не стеклянный, нет, а как будто не светит больше. — И что, не понравилось? — колко, едко, не изящно даже — Арсению не свойственно говорить так прямо и ядовито. Антон пугается. — Не знаю, — Антон опять говорит, не подумав, тут же кусает щеку и губу закусывает, но больно не от этого, а от взгляда Арсового. — Браво, Шаст, я думал, хуже некоторых твоих проебов ничего не будет, но проебаться так, как сейчас, — это ты, конечно, новую планку установил. — Я не собирался это так говорить, я знаю, как это выглядит тупо и неправильно, но я врать не хотел. Арсений встает быстро, одевается за секунды. — Ты куда? — В отеле переночую. Надо побыть одному. Антон выкуривает пачку сигарет за ночь. Надо собраться — моторы послезавтра, сегодня надо быть в офисе. — Арс, привет, — Антон записывает голосовое — личные звонки игнорируются, а потом удаляет сообщение — оно бессмысленное, да и так ничего не решить. «Почему удалил?»«Там ничего содержательного»
«Надо поговорить»***
— Привет, — Антон неловко мнется у входной двери. — Привет. — Чай, кофе? — Потанцуем? Этой глупой знакомой цитатой Арсений незаметно разряжает атмосферу до земной — Антон чувствует, что дышать можно. Они говорят. Прям долго. Арсений вываливает кучу страхов, обид. Антон тоже говорит. Объясняет, что, возможно, ему бы понравился Игорь и даже нравится, но пока точно не в романтическом ключе, но у Антона и желание как таковое отсутствует идти в эту степь. — А вообще я его понимаю, Игоря твоего. — Он не мой, — всё равно возражает Антон, хотя знает — это котячьи игры Арсения — мышку-Антошку он отпустил, но поймает в любой момент в цепкие лапки свои. — Антон, твоя энергетика никого равнодушным не оставляет, все к тебе, как подсолнухи, за солнцем тянутся. — Отлично, я большая батарейка. — Брось, не один я замечаю, Серёга и Дима тоже видят, да и Стас, поэтому он на тебя больше всего и ставил всегда, — в голосе Арсения даже обиды никакой не чувствуется, — ты такой, какой есть, и это неплохо же, просто я периодически забываю, что солнце светит всем одинаково. — В голове только пык-мык один. Хочу только прояснить, что скажу сразу, если кто-то вдруг решит меня поцеловать; стоять столбом не буду, но в этот раз я правда не ожидал. В итоге разговор льется в привычное русло: работа и быт. Зато спать ложатся вместе и даже не спиной к друг другу — всё возвращается в привычную колею. Антона, правда, плотоядные мысли продолжают поглощать.***
Кровать, сделанная на заказ, позволяет Антону лежать удобно на спине, раскинув руки, под бочком Арсений сладко жмётся, или ему так кажется, что сладко, но ощущение, что тех часов, что они говорили и говорили, Антону не хватило. — Чего пыхтишь, да и горячий, как печка? — раздаётся куда-то в подмышку. — Любовь, может, греет, — пауза, — кажется, я не договорил. — Ох уж твои мемы, Шаст, что тебе, что мне вставать в несусветную рань, но лучше договори, надеюсь, что ничего криминального тебя там не гложет, — жмётся все ближе Арсений, хотя головы не поднимает. — Возможно, я чувствую что-то большее, ну, к Игорю, — произносит так, надеясь, что Арсений не посчитает, что он в вечернем разговоре ему соврал, просто мысль тогда не оформилась, — но это квалификации никакой не подается, что-то вроде преромантики? Я знаю, что такого слова нет, но интерес есть, и я не знаю, что с ним делать. — Интерес какой? — обиды в голосе не слышится, и Антон снова расслабляется — всё-таки ближе Арса, с кем о своих мыслях и переживаниях поговорить, у него никого нет. — Я не знаю, как будто бы человеческий? Я и в голове-то не могу обозначить, поэтому и говорить сложно. — Наверное, я понимаю, у меня тоже есть такие люди, которые цепляются, как репейник, но в самом хорошем смысле. — У репейника нет хорошего смысла, это сорняк. — Блять, Антон, я не знаю, — Арсений на пару секунд замолкает, видимо, собирается и продолжает: — Я понимаю, мы не ограничены друг другом, семьёй и друзьями, это нормально иногда этот круг расширять, и не всегда интерес связан с любовью в романтическом ключе. — Как у вас с Сережей — это точно не про нас с Игорем, с ним мы друзьями не будем. — И что планируешь делать дальше? — Ничего. Любить как любится? Тебя. Но смеяться только над твоими шутками не обещаю. — М-м-м-м-м, кошмар, я к нему с распахнутой душой, а он издевается, бывали, знаешь и получше признания в любви, — опять наигранно бурчит Арсений. — Я не мастер красивых слов, ты же знаешь, — немного краснеет Антон, надеясь, что сумерки его не выдадут. — Ой как ты недооцениваешь себя, это кошмар, — приподнимается на локтях Арсений, чуть-чуть группируется, смотрит прямо в глаза, — вот и морщинка опять на лбу появилась, — гладит пальчиком, знакомым Антону жестом. А потом и целует целомудренно так, едва касаясь бороздок морщинок, что те практически полностью разбегаются. — Спи, Шаст, все хорошо, в этот раз действительно чувствую, что всё хорошо, внутренних демонов кормить не будем. Засыпают в объятиях — Арсеньева голова пристраивается где-то в районе шастуновского сердца, сердцебиение замедляется, ноги запутываются в невообразимый клубок. В квартире слышно только дыхание, как идут часы, что повесил Арс, да редкий гул машин за окном.***
Арсению снова быть в жюри на Фантастических. Удивительно, но это действительно совпадение — кармические шутки, не иначе. Почему карма из э битч к нему — Антон не знает, но надеется на благоразумие и профессионализм Арса, тот куда более в этом подкован, чем некоторые злые языки думают, хотя и отрицать того, что тот сука редкостная иногда, Антон не может. Перед мотором к нему подходит Игорь — Фукса нет, а дитё это несуразное переживает, Антон ещё взгляд Арса выхватывает, который смотрит на них; ладошки потеют, грим тоже по ощущениям течёт. — Мой капитан, напутствия будут? — Просто играйте во всю силу! — потом добавляет: — И о том, что случилось — я всё-таки хочу прояснить, что у меня есть любимый человек, и надеюсь, что такое не повторится. Игорь грустно кивает, или Антону так кажется, но лучше так, чем ловить какую-то надежду на что-то в его глазах. На удивление Арс смеется, хвалит игру — это всё, что запоминается. Кроме этого, Антон не помнит ничего с этого мотора; хорошо, что некоторые привычки «передаются половым путём» — он, как Арсений, выключается от внешнего мира и живёт игрой, наслаждается, шутит. Светит. Для кого-то всё-таки ярче, чем для остальных.***
Игорю бабушка всегда говорила: дурной голове ноги покоя не дают. И всегда эти ноги его приводили куда надо и где ему следовало быть. Так он очутился в юморе, в импровизации и в Фантастических вначале на региональной сцене, а потом и на телеэкране. Игорь не помнит, когда, как нынче говорят, словил краш на Антона Шастуна. Он помнит, как на игре с Минскими в прошлом сезоне, да и на Харде, тот злился, что Игорь ведёт себя не всегда профессионально и не всегда знает границы, что уверенности не прибавляло, а только ещё больше волновало. А в какой-то момент в голове щёлкнуло, что мысли его всегда магнитились и возвращались к Антону. Не сразу, но в какой-то момент он осознал, что ради Антона и команды старается такое больше не повторять, держится, контролирует, и со временем поведение действительно начинает укладываться в рамки приличий. Менее заводным, сдержанным он быть не перестаёт, но старается ради себя и других и чуть-чуть ради Антона, чтобы тот им гордился, но это параллельно где-то. Но на школе Игорь попал окончательно — Антон смеялся, а Игорь падал и падал в бездонный колодец, что в народе зовётся Антон Шастун. Вообще Игорь влюбчивый: если ему нравится человек, пол уж точно значения не имеет; видимо, Санкт-Петербург действительно раскрепощает — ещё бы, самый свободный по ощущениям город России. Дышится по-другому. Мыслится тоже. И чувствуется. Был ли поцелуй ошибкой, Игорь не знает; спонтанность и импровизация — его конёк, да, он не спросил и больше не даст своему сердцу, что увидело блеск интереса в глазах, право голоса. Обидно становится, что с ним говорят, как с ребёнком, хотя они с Антоном ровесники, но тон был явно наставнический — с равными так не говорят, но он понимает, горько внимает правде, которую ему Антон и озвучил, — он счастлив в отношениях. Игорь даже стоически выдерживает всё, что Антон сказал, — обдумает после игры, пока не видит, как Арсений Попов держит руку Антона, держит явно дольше положенного, как горят глаза Антона, когда он объявляет: «Арсений Попов». Игорь, который даже не вслушивается в очередную белиберду про человека и аплодисменты, в этот момент понимает, о каком любимом человеке шла речь. Почему-то обиднее ещё становится от мысли, что было бы, встреться они раньше, если бы Антон увидел его до встречи с Арсением, если бы, если бы. Но надо собраться и играть — спортивный интерес, азарт и даже в какой-то мере желание выделиться берут верх. И Игорь Бобков импровизирует, живёт сценой и продолжает иногда ловить одобрение в глазах ведущего. Стрелку жизни Игоря Бобкова внутренний машинист переключает — мимо проносится поезд жизни, что носит имя «Антон Шастун». Впрочем, пути пока кажутся бесконечными. И никто не говорит, что с поездами, что прошли мимо, не суждено встретиться вновь.