Утону

      Антоном хочется дышать, находиться постоянно рядом, хватать за руки, пока никто не видит, всматриваться в глаза изумруды, потому что правильно. С Антоном правильно всё, что кажется неправильным с любым другим.       Антону хочется улыбаться, Антона хочется дотрагиваться, Антона хочется заставлять смеяться своими неожиданными фразами, потому что он чудесный. И смех у Антона такой же чудесный, как и он сам.       Антону хочется весь мир под ноги положить и самому на колени сесть там же, да поднять голову, чтобы в очередной раз взглянуть в глаза цвета листвы и провалиться.       Антону в эти глаза хочется смотреть бесконечно. Хочется ловить каждую эмоцию, каждую задоринку, проскакивающую там, каждого чертёнка. Арсению в этих глазах хочется утонуть, утопиться, без шанса на выживание.       С Антоном нужно до боли. До покалывания в пальцах. До бешеного сердцебиения. До сбившегося дыхания. Блять, с ним так нужно, что всеми существующими словами это не описать.       И Антон есть. Арсений Антоном дышит, хватает дрожащими ладонями за руки, а тот улыбается. Антон настолько солнечный, что у Арсения спирает дыхание.       — С днём рождения, — он протягивает маленькую замшевую коробочку в руки, усеянные кольцами, и поднимает взгляд. Сердце вот-вот замереть готово от того, сколько нежности появляется в этих зелёных глазах.       — Спасибо, Арс, — улыбка до ушей. Он забирает коробочку, касаясь пальцами арсеньевой руки, отчего того прошибает мурашками по всему телу. Холодный металл колец обжигает похуже кипятка. — Почему ты не отдал подарок, пока мы с ребятами праздновали?       — Подумал, что так будет интереснее, — на губах у Арсения улыбка хитрющая.       С Антоном хочется романтики. С Антоном хочется секретов. С Антоном хочется одиночества. Одиночества вдвоём, без посторонних глаз и ушей. С Антоном хочется тишины, нарушаемой лишь рваным дыханием и аккуратными прикосновениями.       Арсений без Антона задохнётся. Задохнётся без смеха, без прекрасных зелёных глаз с чертятами, без длинных пальцев в кольцах, без тонких запястий в браслетах, без тёплых объятий. Арсений добровольно в землю под два метра ляжет.       Антона целовать хочется. Да так, чтобы в легких заканчивался воздух. Чтобы губы немели. Чтобы до жадных вдохов, до редких стонов и тихого шёпота между поцелуями.       И то самое одиночество у Антона с Арсением своё, личное, уютное. Одиночество в тёмной прихожей маленькой квартиры в Москве. Одиночество в мягких толстовках и в тонких пальцах Антона на талии, прижимающих ближе к себе.       — Очень красивый подарок, — тихий-тихий шёпот прямо на ухо. Лёгкий поцелуй в шею следом. Арсения обдаёт табуном мурашек. Не прогадал.       — Я знал, что тебе понравится, — он улыбается, прикрывая глаза и подставляя шею.       Это как наркотик. Антон — наркотик. Антона хочется всего и сразу. Арсений в Антоне с головой, захлёбывается, не желая спасения. Арсению хочется ещё, больше. Это похуже никотина, которым Антон убивает свои лёгкие каждый день. Это похуже алкоголя, который они всей командой распивали сегодня в ресторане.       А ещё это лучше всего на свете. Антон — лучше всего на свете.       — Ты мог ничего не дарить, Арс, — пальцы на талии сжимаются сильнее, стараются притянуть ближе, но ближе некуда. Между ними ни единого миллиметра. — Я рад просто тому, что ты приехал из Питера на праздник, правда, — невесомый, но вместе с этим полный чувств, поцелуй в скулу.       — Ты же знаешь, я не могу иначе, — фраза обрывается тихим полустоном. Арсению искренне кажется, что он встречается с вампиром, но это ему даже нравится. Внизу живота связывается узел.       Укус в шею и сразу поцелуй. Кожу обдаёт горячим дыханием. У Арсения колени подкашиваются, как у подростка, и он ищет опору в широких, но с виду хрупких, плечах.       С Антоном каждый раз, как первый. Каждый поцелуй — как первый поцелуй у школы. Каждое прикосновение — ожог. Каждый взгляд глаза в глаза — пожар нескончаемый.       — Поцелуй меня, — Арсений просит тихо так, что еле слышно, с придыханием. — Пожалуйста…       Губы обдаёт жаром. Арсений слышит стук своего сердца в ушах и не хочет открывать глаза, прекрасно представляя, какая картина сейчас перед ним.       Арсений наощупь поднимается руками с плеч на шею и притягивает Антона к себе, через секунду ощущая знакомый и уже такой родной вкус ментоловых сигарет на губах. Отдалённо он даже начинает чувствовать вино.       Антон пьянит. У Арсения голова от него идёт кругом. Антон целует нежно, трепетно, закусывая нижнюю губу, а после прося разрешение углубить поцелуй, легко проводя языком по губам. И Арсений не может не позволить. Он зарывается пальцами в светлые кудрявые волосы на затылке и тонет.       Антон везде. Его всепоглощающая ранее нежность перетекает в отчаяние и желание, накопившееся за весь день. У Арсения фейерверк в голове от этого всего: от жадных попыток сделать вдох, от холодных рук, забирающихся под толстовку, от горячего языка, сплетающегося с его собственным.       Они отрываются друг от друга, чтобы отдышаться. Арсений открывает глаза и смотрит точно напротив. Глаза Антона вблизи и темноте кажутся ещё более зелёными, чем они есть на самом деле. А ещё у Антона длинные светлые ресницы, на которые Арсений слегка засматривается.       Лёгкие жжёт от недостатка кислорода, губы почти огнём пылают, а по телу горячей волной разливается возбуждение. Арсений застрелиться готов, когда Антон его в стенку вжимает и ставит колено между ног, ловя при этом губами сладкий стон из приоткрытого рта.       Поцелуи снова перемещаются на шею, и Арсений запрокидывает голову. Антон жмётся губами к открытому ему одному пространству, скользит языком по солоноватой коже, резко поднимается выше и прихватывает зубами мочку, получая в ответ сдавленный стон. Арсений готов поклясться, что не было в его жизни людей, которые целовали бы так же прекрасно, как Антон.       Антон буквально повсюду: касается ледяными пальцами, целует, вжимается, кусается, что-то неразборчиво нежное шепчет на ухо. Арсений от ощущений плывёт, плавится от переизбытка эмоций, словно мороженое в жаркое лето, теряется.       — Шаст, Шаст, Шаст… — Арсений шепчет это имя, как мантру, сжимая тонкие плечи пальцами. У Арсения мышцы сводит от желания, а в мыслях плавают лишь три самых главных слова на свете.       — Да, Арс? — снова невесомо целует в щёку и возвращается к шее. Арсению кажется, что он на ногах уже не стоит, а просто пытается удержаться, по телу приходит волна дрожи.       — Я тебя люблю, — шёпотом на выдохе. Антон приподнимается и смотрит затуманенным взглядом в лицо напротив, и Арсений видит в антоновых зелёных глазах всю вселенную, как на ладони, не иначе. Антон убирает руки с открытой талии, перемещая их на щёки, и приближается к лицу, всматриваясь в глаза напротив.       — Я знаю, Арс, я знаю, — целует в щетинистую скулу, а затем в нос. Арсений морщится. — Я тебя тоже люблю.       Арсений тоже знает, поэтому лишь улыбается и прижимается трепетным поцелуем к манящим губам. Он эти блядские ментоловые сигареты обожает.       Антона хочется любить. Антона хочется сжимать в объятьях. Антона хочется трогать. Антону хочется отдать всё. С Антоном хочется везде. В Антона хочется вцепиться и не отпускать.       С Антоном хочется навсегда. Так, чтобы до совместных утренних подъёмов, ленивых поцелуев, подгорелых завтраков. Так, чтобы навечно. Чтобы утонуть окончательно и бесповоротно.       С Антоном хочется всю жизнь и счастливую.       — И всё-таки, тебе правда подарок понравился? — Арсений отрывается от губ и втягивает ртом воздух. Антон в удивлении хлопает глазами, а после заходится смехом, прижимаясь лбом ко лбу родного человека.       — Твою ж мать, Арсений, — ради этой улыбки только стоит существовать. — Конечно.