Тени Луаньцзан

*** Не Хуайсан уже несколько дней ждал старшего брата — последний приступ искажения ци был тяжел, и Не Хуайсан теребил веер, отгоняя мысли, что один такой приступ станет последним. Но Не Минцзюэ появился скоро — и вполне здоровый, и даже не в самом дурном расположении духа: вместо того, чтобы выговорить брату за безделье, он выпил несколько чашек чая, вдруг задумался, посмотрел какое-то время в пустоту, и, будто ухватив внезапную мысль, поделился: - Знаешь, Сан-эр… Ты ведь в стихах понимаешь? Не Хуайсан поспешно закрыл веер, который то и дело нервно раскрывал и закрывал. - Этот Мэн Яо… Схватился за эти бумажки, словно за драконью жемчужину. Вроде что-то забрал. Я тоже половину взял, думал, пригодится. А там… — он поморщился. — Стихи… про какую-то цаплю. И ничего путного нет. Не Хуайсан кивнул, старательно изображая понимание. - Ну, я и спрашиваю. Ты стихи про цаплю знаешь? Вместо обычного «я ничего не знаю» Не Хуайсан, не задумываясь, пробормотал про «белую цаплю на тихой осенней реке», и поспешил спрятаться за веером. Вот сейчас брат потребует привести пример того, как можно «в покое ожидать утомленного врага» на основании шести военных трактатов, или придумает еще что похуже… - А, вот это и есть, — перебил старший брат. — Тогда я тебе эти бумажки дам. Со стихами. Не Минцзюэ приказал адепту принести «бумажки». В железном коробе лежали обугленные, перемазанные в пепле листы. Не Минцзюэ перебрал их, нашел нужный. - Вот. Не Хуасан вытер руки салфеткой, отложил веер, взял лист и начал читать, разбирая столбцы сквозь пятна грязи. «Дасюэ 7–8 декабря Ворона утащила кусок мяса… Единственный, которым удалось разжиться, Ну что же, я вместе с А-Юанем отправился на охоту. Надо же редисочке показать эту весёлую забаву. Даже перьев ему потом в причёску понатыкал, и малыш был счастлив до предела. Ворону съели. Кстати, о птицах. Вспоминаю, что рядом с домом Лань Чжаня в Облачных Глубинах жила цапля. В голове крутятся строки из классики. Вижу белую цаплю На тихой осенней реке; Словно иней, слетела И плавает там, вдалеке. Загрустила душа моя, Сердце — в глубокой тоске. Одиноко стою На песчаном пустом островке. Так я себя и чувствую, только без цапли». - В общем, — голос старшего брата вывел его из похожего на тревожный сон размышления о съеденной вороне и каком-то А-Юане с перьями в волосах. Знакомое имя Лань Чжаня (при чем тут Ванцзи-сюн?) не добавляло ясности. — В общем, забирай себе, только осторожно, держи в ящике. И добавил, подумав. - Можно было и второму брату дать посмотреть, он тоже хорошо в стихах понимает. Но… Он ведь все рассказывает Мэн Яо. И показывает. Не Хуайсан сразу же захлопнул ящик и для надежности прикрыл веером. Нет уж. Не Хуайсан отлично знал этот почерк. *** Наследник великого ордена может позволить себе многое — и даже место, которое не отыщет никто, никто в великом ордене… Его собственные покои. Каждая мелочь, каждая деталь — на своем месте. Тишина, которую так ценит Гуанъяо: случайные звуки отсюда не будут слышны даже за тонким шелковым занавесом, а вот шаги снаружи расслышать легко — но никто сюда и не приблизится. Это не бордель, в котором некуда скрыться от чужих глаз — как в детстве, когда Яо еще и не знал, что такое «бордель». Но в комнату, где он жил с матерью, могли в любой момент ворваться другие девушки, клиенты, хозяйка, в общем зале всегда стоял шум. Когда он служил в Цинхэ, жизнь стала более упорядоченной, но все время требовалось посвящать ордену. Другие времена своей жизни Мэн Яо вспоминать не очень любил. Но вот сейчас, когда в его распоряжении была четверть покоев Золотого Дворца, пруды с карпами и сады с пионами, беседками, мостиками и павильонами, он все равно больше всего любил свою «тайную комнату». Она хороша тем, что сюда никто не войдет. Не ворвутся слуги отца с требованием — срочно явиться. Не пройдет с недовольным видом мачеха. Не вбегут с глупым смехом отцовы девушки (что отдавалось в мыслях неприятным напоминанием о детстве). Не придет служанка от Цинь Су, приглашая на чаепитие в комнаты молодой жены. Прекрасные сады и павильоны Ланьлина — не то место, где может уединиться наследник Цзинь. И они, и покои Цзинь Гуанъяо обретали особое очарование, когда туда приходил на чаепитие гостивший в Золотом Дворце эргэ. Но в эти дни его не было, и разбирать дела собственного ордена Цзинь Гуанъяо предпочитал без любых случайных глаз. Цзинь Гуанъяо перелистывал с таким трудом добытый дневник. Читал, с раздражением глядя на испещренные помарками и пятнами столбцы и бессмысленные, не несущие никакой пользы заметки. «Лися 5–6 мая Столько всего произошло, было не до записей. Старые записи остались в Пристани Лотоса. А здесь нашлась бумага, к тому же мне все равно надо рисовать талисманы и записывать… Так что буду писать здесь. На каменном столе, и сидя тоже на камне. Мы поселились на Луаньцзан. Мы — это я и та ветвь Вэней, которую возглавляет Вэнь Цин. Было слишком поздно, когда мы с Вэнь Цин нашли Вэнь Нина, он был уже мёртв. Пришлось с боем уходить. Вопреки всему, что было в моём сердце, «оживить» Вэнь Нина и уйти. Да. Это было ужасно. Первое время бабуля Вэнь не верила, что я хочу им помочь, и продолжала в страхе кланятся и загораживать собой малыша. Я потому узнал, что эту редисочку зовут А-Юань! Он, кстати, так забавно дуется, когда его называют «редиской». Но кормить «редиску» нечем, и бабулю тоже. В колючем кустарнике есть плоды, они кислые, но их можно есть. Здесь всюду самая темная ци, какая может быть. То, что я ел тогда… те три месяца. Этого мы есть не будем. Надо разбить огороды, посадить картошку. Правда, Вэнь Цин говорит, что редиску. У нас есть несколько мужчин не старого возраста, они взялись строить дома. Есть совсем молодые, а есть пожилые, я когда присмотрелся — показалось странно. Оказалось, что некоторые из них не заклинатели и стареют как обычные люди, Цзинь Гуаншань старше их вдвое, а выглядит моложе втрое… Впрочем, они и есть обычные люди. Если доживу… тоже так буду. Сяомань 21–22 мая Все же надо срочно посадить еще картошку, и еще очистить хотя бы этот кусок земли от темной ци. Как очистить, не представляю, но что-то придумаю. Всю ночь писал талисманы, и только к утру понял, что тот, что думал разместить в южном углу поля, не годится. А значит, надо перестраивать всю систему. И для Вэнь Нина надо новые. Те, что есть, не очень справляются. Манчжун 5–6 июня Пришлось увеличить количество талисманов. Вэнь Нина из-под них вообще не видно. Чайных листьев у нас нет. А так бы хорошо сейчас крепкого чаю. И вина тоже нет, но это особая печаль. Откуда ему тут взяться? Если гнать из риса, так риса-то нет. Не растет тут рис. А из тех колючек, что растут… Да, это вам не «Ветер в лотосах». Ветер есть, и очень холодный. А лотосов нет». Цзинь Гуанъяо вздохнул, подумав о чае. Разумеется, сюда, в эту комнату, не только не войдут слуги — ни один человек во всем дворце не узнает о ее существовании. Но всего несколько шагов — и можно принести сюда подарок эргэ, его любимый чай. Все равно Гуанъяо хранит его у себя в покоях… Он оторвался от чтения, размял затекшую шею, поддернул слишком широкие и длинные рукава золотистого ханьфу и отложил рукопись — ненадолго. Знакомый и такой уютный аромат чая наполнил потайную комнату. Цзинь Гуанъяо открыл следующий лист. «Сячжи 21–22 июня Цзян Чэн приходил неделю назад. Увидел Вэнь Нина по уши в талисманах. Хотел рубануть его мечом. Получил в морду. Был разговор, которого я не понимаю. Он хотел, чтобы я сдал Вэнь Цин, Вэнь Нина и их семью снова Цзиням. Я просто не понимаю. И вот итог. Я больше не имею никакого отношения к ордену, который приютил и воспитал меня. Мы с Цзян Чэном приняли решение, что так будет лучше для всех. И правда. Кстати, проткнул он меня хорошо так. Правда, я с дырой примерно в области печени сбегал вниз и купил картошки, и меня опять отругала Вэнь Цин». Цзинь Гуанъяо все чаще морщился и прерывал чтение — честно говоря, все эти подробности были неприятны. Отец требовал результата — тайн, которые доверял бумаге Старейшина Илина, невероятных возможностей применения темного пути, открытых только ему. Но пока что в прочитанном ни намека на выдающиеся изобретения и тайные знания не было. Вторую половину бумаг унес Не Минцзюэ. Цзинь Гуанъяо бросил взгляд на скромную шторку, которая закрывала полку в шкафу. Спросить бы дагэ, не бросил ли он в приступе злобы те бумаги в огонь у себя в Цинхэ? Точно не ответит, как не ответил бы при жизни. Разве что Не Хуайсан, растерянный и вечно скорбящий, вспомнит и раскопает оставшуюся часть рукописи — ему-то она точно не пригодится. Если бумаги не истлели в хранилищах Цинхэ, там отыщется что-то о тех загадочных вещах, намек на которые Цзинь Гуанъяо несколько раз перечитал на следующем листе. «Сяошу 7–8 июля Появилась целая толпа странных фанатиков, которые пытаются прибиться ко мне… Когда разгребал хлам (Вэнь Цин заставила) и одновременно присматривал за ребёнком, скорей он за мной, наткнулся на свиток. Ну, точней, его стал слюнявить А-Юань, и пришлось отобрать. Свиток этот старше господина Лань. Хорошо, что он этого не читает, а то заранее спина болит от наказания. Да и таким же занудным оказался. Ну, так вот. Там было описано, что можно подчинить волю другого человека, с помощью вживления ему тёмной энергии… прочитал и отбросил куда-то. Еще раньше нашелся свиток про ритуал призыва души или злого духа с пожертвованием тела. Я и раньше слышал, был в древности ритуал, когда призывали злого духа, жертвовали ему свое тело, а дух должен был вместо призывающего — допустим, отомстить. Никто этим ритуалом давно не пользовался. Но основу я представлял. И вот тут тоже подобная схема. Пытаюсь перерисовать поле, которое там показано, заодно исправляю ошибки. Ошибки бросаются в глаза… Хотелось бы знать, призывали так кого-нибудь? И что у них получилось? Мне кажется, у них не вышло бы ничего. Потому что эта линия не работает». Дальше был какой-то косой-кривой рисунок магического поля, на неработающую линию была направлена стрелка. «Эта линия не работает». А какая работает, позвольте спросить? Гуанъяо считал, что достаточно разбирался — своим трудом! — в трудах мудрецов и комментариях к древним трактатам, уж если бы он писал… или требовал отчетов о работе, он не допускал бы пустословия и небрежности. Еще несколько страниц… Дальше было вовсе что-то несуразное — мысль того, кто оставил заметки, перескочила к девушкам — мертвым — и цветам. Гуанъяо передернуло от отвращения к развлечениям Старейшины Илина. «Дашу 23–24 июля Вспоминаю, как Лань Чжань пришел в Пристань Лотоса. И вот эти цветы… Вернул он мне цветы. А та девушка, которая при жизни была помолвлена… Так, все по порядку. Я же нашел, как поднимать мертвецов не только для войны, чтобы они исполняли один приказ «Убивать», но с частичной памятью о жизни и речью. Ненадолго. Они разумные и выглядят так же, как разумные и почти люди, но такое существо может пробыть в сохранности день, два. (Для Вэнь Нина это не подойдет, я же хочу, чтобы он жил долго… Был долго). И вот та девушка, знаток языка цветов. Я ее поднял с другими красавицами, чтобы мне не так одиноко было пить, ну а тут ОН идет. Я и сказал девушкам осыпать его цветами. А одна не пошла: я, говорит, была помолвлена при жизни. И объяснила мне значение цветов… Хотя в детстве мне это и шицзе объясняла, но я за войну немножко подзабыл. В общем, он вернул пионы. А я изгадил ещё два талисмана… А ведь уже некоторое время ломаю голову над полем для призыв души. Ужасная практика, самая худшая, но позволяет спасти самого дорогого тебе человека взамен на свою жизнь». Лицу 7–8 августа «Думаю насчет Вэнь Нина. Ничего не получается… На чем ходит обычный ходячий мертвец? На силе обиды… Тут совсем другое. Он должен быть живой. Управление? Вывод. В отличие от обычных мертвецов, поднятых на силе обиды или несбывшегося желания, можно все-таки вернуть душу в умирающее и практически умершее тело. Это будет некто, подобный лютому мертвецу, очень высокоуровневому (если тело уже умерло) — но с полным сознанием. Как те девушки, только те были кратковременным вариантом. То есть двигались и разговаривали недолго. Потом ведь я велел им идти и снова лечь в свои могилы. И упокоил их с помощью Чэньцин. Пусть им будет хорошо в другой жизни, пусть та, которая была помолвлена, встретит своего жениха. Уже пару раз приходилось за шкирку отваживать от нашего поселения все тех же странных фанатиков. Надоели. Тут две беды, посетители — это либо фанатики, что мне поклоняются, либо сошедшие от горя с ума заклинатели, которые мечтают уничтожить остатки Вэней, чтобы отомстить. И если вторых я частично понимаю, то первых нет. Флаг призыва нечисти. Работает плохо, никуда не годится с применением крови. Надо без нее. Чушу 23–24 августа Все еще смотрю в тот свиток, на те схемы и поля, и думаю вот о чем. Варианты, как призвать душу: Воскресить человека — то есть вернуть его собственную душу в его же умершее тело. не отпускать (в смысле душу умершего), задержать расспросом, например призвать ее тем же Призывом и Расспросом, но это техники Гусу, были бы они тут, а то ведь нет разработать свой собственный ритуал призыва души, так как Гусу не будет делиться. То, что я нашел в свитке, не работает — это видно сразу. Можно доработать. Если это получится, то можно и любую душу поместить в любое тело. Это не то, что просто поднимать мертвецов. Можно призвать душу давно умершего человека. Но она может не захотеть вселиться в мертвое тело. Кстати, о перерождениях. Если душа ушла на перерождение, ее, конечно, не призвать. Мертвое тело может жить вечно с вселившейся душой. Вселиться и жить вечно. Не уходить на перерождение. А если призвать в живое? Вот тот же ритуал пожертвования тела. В старом свитке написано, что душа человека, пожертвовавшего тело, уходит на перерождение — а в другом источнике, что уничтожается навсегда. Может ли она уничтожаться, или все же речь идет о расколотой душе? У них противоречия, у этих древних заклинателей. Очень плохо, я считаю, что в том же Гусу (и это уже без шуток) в библиотеке нет нормальной подборки этих древних «темных» рукописей, нет каталога, нет людей, которые занимались бы их исследованием — не для того, чтобы применять, но чтобы представлять, как мыслили древние практики». «Да что ж ты тянешь», — вздохнул Цзинь Гуанъяо. Дальше шла запись, из которой наследник Цзинь уже твердо решил извлечь пользу. Он только думал, как это лучше сделать. Предстоял нелегкий разговор с эргэ. «Байлу 7–9 сентября Вэнь Нин пришел в себя. Помог гуцинь. Мы сыграли вместе, и что-то в технике гуциня пробудило сознание Вэнь Нина. Вэнь Нин и Вэнь Цин плакали, обнимая друг друга, а потом у нас не нашлось чайных листьев. Мы с А-Юанем проводили его, и он ушел. Не оглянулся. Так я и сказал А-Юаню. Что богатый гэгэ, конечно же, больше не придет… У каждого своя дорога. В общем, буду идти по своему узкому мостику во тьму. Зато вечером нашлось вино. Четвертый дядюшка бесценный человек, его надо беречь, носить в паланкине, сделать в честь его барельеф, как эти ХХХХХХХ на тропе Цюнци делали. На самом деле, кажется, меня это ягодное так забрало, что я впервые в жизни опьянел и нес очень много ерунды о ХХХХХХХХХХХХХХХ. Уснул на столе в нашем дворике, а когда проснулся, солнце было уже высоко… Ушел в заросли и там вспоминал, что же я мог наговорить. Вспомнил. Лучше не стало. Лань Чжань сказал, что моя шицзе выходит замуж за павлина. Не она сказала, не шиди. Впрочем, какой он мне теперь шиди и какая она мне шицзе. Глава Цзян, юная госпожа Цзян. Я им больше никто. Так вот и промелькнуло время, когда я был частью их семьи. Меня же дядя Цзян подобрал здесь, в Илине. Значит, судьба была мне вернуться в Илин. В том же состоянии, в каком он меня отсюда забрал. В состоянии «никто». Жаль, что я не увижу молодую госпожу Цзян в свадебном платье… И не я устраиваю ей свадьбу. В общем, вчера я пил и повторял, что я никчемный. При Вэнях. Это было нельзя. И еще вот… о том, кто ушел». Цзинь Гуанъяо пригубил ароматный чай. Сам он никогда не пил вина, разве что совсем немного, из уважения к собеседнику на пиру или во время ритуала, чтобы соответствовать статусу. Пить в одиночку, а тем более напиваться с горя — он не мог себе позволить. Ему всегда приходилось быть настороже, оступишься раз — и каждый будет только рад пнуть тебя, чтобы разбить на четыре и раздробить на пять частей. Он считал, что пить вот так — это крайняя степень распущенности и падения. В Юньпине он видел бродяг-пьяниц, хотя на порог «их» борделя хозяйка велела вышибалам не пускать этих опустившихся людей. Старейшине Илина, чем пить и повторять, что он никчемный, следовало бы… Цзинь Гуанъяо, держа в руках чашку из тонкого фарфора, пошевелил пальцами, представляя на месте чашки могущественный артефакт — ту самую Печать. С такой силой легко было бы вознестись над всеми, от великих до ничтожных, устроить сестре такую свадьбу, какую она хотела — да нет, какую бы он сам хотел, хоть пролив реки крови на свадебном пиру, сделать, чтобы «тот, кто ушел» — приполз на коленях обратно… Но вот человек, который мог бы осушить моря и перевернуть горы, сидит на могильнике и пьет какую-то гадость будто карп, валяющийся в сухой канаве. Однако, указание насчет гуциня было нитью, за которую нельзя было не потянуть. Цзинь Гуанъяо отставил чашку, отложил грязный старый лист, и на новом — из лучшей, плотной бумаги, аккуратно написал несколько слов. Заметка для себя. И, отложив кисть, продолжил чтение. «Цюфэнь 22–24 сентября Как же шицзе прекрасна в этом ханьфу. Все-таки назову ее так, а не девой Цзян, просто потому, что я так чувствую. Жаль, что дядя Цзян и госпожа Юй не могут видеть её. Снова спрашивали меня, собираюсь ли я так жить всю жизнь. Что можно ответить? Было… грустно расставаться. Каждый раз как последний. Я придумал племяннику имя. Цзинь Жулань. Да. Вэнь Нин принес тарелку супа шицзе — А-Юаню. И все равно рассказал все своей сестре. Думал, она снова начнет: «Вэй Усянь, вернись в Пристань Лотоса, мы теперь уже справимся и без тебя». Думал, начнет. Ушел в пещеру дорисовывать поле. Но нет, послала А-Юаня, чтобы мы поиграли — и правда, стало чуть веселее. Ханьлу 8–9 октября Теперь всем сильнейшим кланам стало известно о Вэнь Нине. Говорят, что я создал его, чтобы главенствовать над всеми орденами. Этого точно не собираюсь делать. Я в последний раз когда Цзян Чэна на совете орденов видел, когда меня еще туда брали и таскали и пускали — так вот он похож на дохлую лисицу, месяц провалявшуюся на солнцепёке, так его добивает вся эта ответственность! Все только и судачат о том, что я создал чудовише, и оно обрело разум. Но ведь я даже не надеялся. Вэнь Цин была по-настоящему счастлива и долго не могла прийти в себя. Это музыка гуциня. Я не смог бы один этого сделать». Да, да, снова, — Гуанъяо написал у себя в заметках номер листа, он прикажет это переписать, сделать копию, с которой можно будет работать. Но это был последний лист. Потому что все остальное, сколько бы там его ни было, оставалось в Цинхэ — или было выброшено в помойную яму или огонь рукой дагэ. Гуанъяо посмотрел в сторону шторки, уложил листы в ящик и глубоко задумался. *** «Дорогой младший брат, этот недостойный Гуанъяо просит прощения, что в дни печали и траура беспокоит тебя просьбой. Это тяжелые для всех нас дни скорби о дагэ, и я готов разделить твою печаль с тобой. Надеюсь, не сильно отвлеку тебя, если задам один вопрос, на который, надеюсь же, легко будет ответить. Не говорил ли тебе дагэ и не показывал ли некоторые трофеи с печально известной битвы на Луаньцзан, которая, как мы помним, произошла в дни Шуанцзян два года назад, в год Тигра. Дело в том, что среди прочих трофеев, которые, уверен, не нужны ни мне, ни тебе, были некоторые бумаги. Если они еще сохранились и тебе не особенно нужны, не мог ли бы ты прислать их в Золотой Дворец — ради памяти дагэ, мне хотелось бы сберечь все, что сохранил он как военную добычу. Отец тоже хотел бы увидеть эти бумаги. Еще раз выражаю надежду, что не обременил тебя этой просьбой. Также этот Гуанъяо осмелится пригласить тебя в Золотой Дворец, когда пройдет время траура — мне хотелось бы разделить с тобой минуты воспоминаний о дагэ и скрасить вечер печали вином и музыкой, если ты того пожелаешь». *** Не Хуайсан аккуратно сложил письмо. Конечно, брат Яо ценит поэзию, но вряд ли ему будет интересно читать о цапле. И потом, эти бумаги принес в Цинхэ старший брат… и что бы там ни было меж трех братьев, доверил их только Хуайсану, который и знать ничего не знал и не хотел бы знать о военных трофеях… А-Яо не стоит так часто упоминать, как важна для него память о дагэ. Никто, кроме тех, кто носит собственную смерть — и свое безумие — в себе и говорит о ней только с собственным клинком, не может понимать, как горька такая память. Не Хуайсан не говорит с дао и никогда не всматривается в темное лезвие. Иногда он и рад бы найти того, кто понимал бы… Не Хуайсан отложил веер — настоящее произведение искусства, работа тонкая и изящная, им он хвастался даже во время обучения в Гусу (правила это запрещали) — и снова открыл ящик с потемневшими листами. «Лидун 7–8 ноября Становится холодно. Помогал Вэням складывать очаги в домах. В пещере обогреть нечем, разве что костром. Мне и так всегда холодно, и это уж понятно почему. Спустился вниз, в город, купить плащ потеплее. Не хватило денег. Подошел к реке, по ней можно легко добраться в Юньмэн. Так, видимо, дядя Цзян тогда по ней и приплыл, и нашел меня. На свою беду и на беду госпожи Юй. Да, и обратно мы плыли по реке, помню джонку, и как я сидел закутанный в плащ дяди Цзяна и наконец-то сытый. Дядя Цзян купил мне тогда много маньтоу. С голодухи так много есть было нельзя, я набросился на маньтоу, съел сколько мог». «Почему же тебе было всегда холодно, Вэй-сюн?» — Не Хуайсан обратился в пустоту, как иногда случалось со смерти дагэ. Нет, мертвые не отвечали и не приходили на зов Не Хуайсана, но иногда он сам получал ответ на свои вопросы. Только не в этот раз. «Сяосюэ 22–23 ноября Сегодня А-Юань попросил покатать его на спине, и я расстроился. А бедный малыш, подумав, что это из-за него, расстроился ещё больше. Ну, как мне ему объяснить, что я вспомнил те тёплые времена, когда шицзе с фонариком приходила к дереву, на котором я так любил сидеть и забирала меня домой, таща весь обратный путь на спине? Надо всё же поразмыслить, где ему достать друга по играм. И да, я знаю, откуда берутся дети, и НЕТ — я не собираюсь никого воровать. Ну и все-таки главное, чтобы ребенок был сыт. А это все еще случается не каждый день». Не Хуайсан вспомнил, как дагэ впервые дал ему прочитать тот лист, где упоминалась цапля, и где он первый раз наткнулся на имя А-Юаня. Тогда он не сразу понял, что речь шла о малыше, и, как догадывался Не Хуайсан, кроме слов Вэй-сюна, больше о нем свидетельств не осталось. На Луаньцзан Не Хуайсан никогда не бывал, но по рассказам других знал, что есть там в пещере Фумо некий красный пруд. И, если небожители не спустились со своих небес, чтобы вытащить ребенка из бойни, то в этом пруду он сейчас и находился. А вот и ворона с цаплей. «Дасюэ 7–8 декабря Ворона утащила кусок мяса… Единственный, которым удалось разжиться, Ну что же, я вместе с А-Юанем отправился на охоту. Надо же редисочке показать эту весёлую забаву. Даже перьев ему потом в причёску понатыкал, и малыш был счастлив до предела. Ворону съели. Кстати, о птицах. Вспоминаю, что рядом с домом Лань Чжаня в Облачных Глубинах жила цапля. В голове крутятся строки из классики. Вижу белую цаплю На тихой осенней реке; Словно иней, слетела И плавает там, вдалеке. Загрустила душа моя, Сердце — в глубокой тоске. Одиноко стою На песчаном пустом островке. Так я себя и чувствую, только без цапли». «Если бы ты только мог поверить, что и я буду так себя чувствовать»,- подумал Не Хуайсан. «Дунчжи 21–22 декабря Удалось разжиться деньгами, и хотел купить всем новых одежд, но Вэнь Цин была против. Велела купить лишь ткани. Ну как — они не хотят выбираться из своих одежд со знаком солнца. А жаль, мне кажется, им бы и другие цвета пошли. Но спорить с ними я, конечно, не собираюсь. Сяохань 5–6 января Компас зла почти отлично получился, но… случился взрыв. Ничего страшного, дым рассеялся, и снова можно работать. Дахань 20–21 января Холодно. Это все, о чем сейчас думается. Просто — холодно». «Просто холодно», — одними губами, беззвучно повторил и Не Хуайсан. В устроенных еще по решению дагэ покоях Не Хуайсана было все именно так, как он любил — и, конечно, всегда тепло. Но только не сейчас, когда Хуайсан беседовал с мертвыми. Неужели Цзинь Гуаншаню было нужно читать эти записи? Для чего? Он помнил, что ближе к концу здесь были какие-то рисунки магических полей, а также просто рисунки. Его школьный друг хорошо рисовал. Рисунки нашлись: на одном — низкие холмы с кривыми, перекрученными деревьями, на втором — та самая цапля. «Вэй-сюн, ты всегда отлично рисовал», — даже самая неподходящая бумага сохранила вид… Могильных Холмов как довольно приятного места — вот, даже деревья прижились, и не отодрать их цепкие корни от камней. А вид у цапли самый кислый, какой можно себе вообразить. Не Хуайсан представил, как хорошо смотрелась бы эта картина там, где на нее упадет рассветный луч — она совсем небольшая, но если подобрать подходящий шелк для обрамления… Нет уж, глава Цзинь и так может себе позволить приобрести любой свиток, хоть с работами императорских мастеров. «Ли Чунь 4–5 февраля От шицзе вестей нет, надеюсь, все хорошо. Обычно, когда вестей нет, так и бывает: все хорошо. Впрочем, а от нее вестей сюда и никогда не было. Только в тот раз, когда она пришла сама и принесла суп. И колокольчик, который оставил дядя Цзян… Когда все это кончится? Наверно, не кончится уже никогда, разве что вместе со мной. Юйшуй 19–20 февраля Пишу талисманы, стараюсь доделать компас зла. И вот все думаю. Тогда, в тот день, когда Вэнь Нину помог гуцинь. Началось все так… я бы сказал: хорошо. Хотя я чуть не потерял ребенка и думал, что опять от меня одни несчастья. Но потом оказалось, что «мой» ребенок цепляется за ногу Лань Чжаня, а добрый и отзывчивый народ Илина столпился вокруг и дает советы. Где был этот добрый народ Илина, когда я дрался за еду с собаками и меня гоняли от каждого порога? Правда, я был постарше А-Юаня. Может быть, детей здесь любят, пока им не исполнится четырех лет? Или, может, народилось новое, чуткое и отзывчивое поколение. Но я был так рад. Что нашелся А-Юань и что я увидел Лань Чжаня. Мы ели, разговаривали… А-Юань с бабочками играл. «Богатый гэгэ» — это Лань Чжань — купил ему столько игрушек. До сих пор они у нас есть, и А-Юань с ними играет. Ну а потом, конечно, он ушел. Цзинчжэ 5–6 марта Пытаюсь взяться немного за кисть — делаю наброски Луаньцзан». Среди рисунков в рукописях отыскался еще третий — по белому силуэту среди темных стволов нельзя было не догадаться, что вот же он, тот самый «богатый гэгэ». Не Хуайсану нравились скупые линии этого рисунка. Когда-то Не Хуайсан охотно бывал в Ланьлине, но после смерти брата появляться в Золотом дворце не хотелось. Брат и прежде ворчал, что его ноги не будет в покоях брата младшего, но сам Не Хуайсан несколько раз пил там чай. На стенах он видел рисунки второго брата, Лань Сичэня — четыре картины, изображающие четыре времени года. Невероятно изящные. Недавно Лань Сичэнь (проездом в Ланьлин) заезжал в Цинхэ навестить печального, самого младшего побратима и поддержать в его горе, вот только говорил все время о другом. «Жаль, что ты не хочешь навестить со мной саньди. Он очень занят, но нашел бы время…» — на этот мягкий упрек Не Хуайсан пробормотал главе Лань, что ничего не знает. И вот сейчас, вспомнив об этом разговоре и ланьлинских пейзажах, едва глава Лань продолжил свой путь, достал тот самый рисунок с белым силуэтом. «Чуньфэнь 20–21 марта Увидел на рынке пару кроликов и подумал было купить и разводить. Но потом подумал, что здесь у нас почва «кислая». С тем количеством смертей тут практически ничего не растёт, а таскать на своём горбу каждый день снизу наверх охапками траву заморочишься, пришлось откинуть идею. Жалко кроликов. И вспоминаю тех, которых тогда ХХХХХХХХХХХХ Все еще рисую. Цинмин 4–5 апреля Вдруг ни с того ни с сего вспомнилась — охота на горе Байфэн. Это было счастливое — относительно — время. То, как шицзе защищала меня и говорила «А-Сянь — мой младший брат». Наверно, если вспоминать это каждый день, можно будет еще сколько-то прожить, не воя волком. Сейчас, наверно, она так не скажет. Но это БЫЛО. И еще, та девушка… Странно, даже писать неловко, хотя ведь это никто не прочитает. Неужели она — и я даже не знаю, кто она — испытывала ко мне какие-то чувства. И цветок, брошенный шицзе, она у меня унесла. Но больше никак, никогда себя не проявила. Однако… да, ей самое время было себя проявить, когда я учинил скандал на пиру и напугал Цзысюня до полусмерти. Я думаю, любая дева бы от меня старалась держаться ли на тысячу. И потом… Когда я стал врагом всего мира. Тут уж не до чувств. К тому же ХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХХ». Зачеркиваний было многовато. На две записи — несколько строк зачеркиваний. И вот тут про какую-то девушку. Что там случилось на этой горе Байфэн? Не Хуайсан знал, что брат его там загнал немалую долю добычи (потому что кто же еще приедет на охоту — охотиться!), что Цзяны сильно поссорились с Цзинями, но ни про каких девушек, вернее, про девушку, унесшую цветок, он от других участников охоты не слышал. Из бессвязной записи яснее не становилось. По стилю и по собственно бессвязности, а также по упоминанию чувств Не Хуайсан начал подозревать, что дело о каком-то любовном эпизоде. Сначала он было вспомнил о Мянь-Мянь, которая покинула собрание кланов через некоторое время с немалым скандалом, и старший брат отзывался о ней с уважением: мол, у девчонки больше характера, чем у этих баранов. Впрочем, мысль об этой смелой девчонке Не Хуайсан сразу отмел. Во-первых, с тех пор о ней никто ничего не слышал. Если бы она была как-то связана с Вэй-сюном, то уж наверное появилась бы еще хоть раз в его жизни. Во-вторых… Кое-что другое все еще подсказывало Не Хуайсану, что мысль о Мянь-Мянь — это ложный путь. «Гуюй 20–21 апреля А-Юань обслюнявил мою флейту! Её будто в речку окунули — играть невозможно. Вэнь Нин стоит с таким виноватым видом, будто это сделал он! Подумал о другом магическом поле. Другого типа. Может быть, вот это будет лучше. Естественно, ни на ком пробовать не буду. Просто интересно. Или нет? Надо еще подумать. Лися 5–6 мая У шицзе был день рождения, но увы… Великий Старейшина Илина беден, как мышь. Ну, не редиску же ей отсылать? Пришлось вместе с Вэнь Нином походить по горам и набрать цветов. Этими же цветами и получили на пару. Сестрица Цин вовремя нас поймала: оказывается, там было много «опасных» растений. Нарисовал для нее — но отсылать не стал. Может быть, сейчас это совсем лишнее. Передо мною лунный свет — как иней на земле. Поднимешь голову — луна сияет в вышине, Опустишь голову — тоска под ясною луной, И мысли грустные придут о стороне родной. Просто так. Не зря же нас учили классической поэзии. Сяомань 21–22 мая Обычно здесь животные не водятся. Но вчера в предгорьях увидел оленя, так что у нас было мясо. Вечером ни с того ни с сего захотелось выпить дядюшкиного вина. Убедил его выдать кувшинчик, ушел далеко в заросли мертвых деревьев. Пил и вспоминал. Поле для призыва. В любом случае надо чертить киноварью или на крайний случай кровью, но это потеряешь столько крови, что вселившийся дух не обрадуется. Думаю, имеет смысл восстановить текст. Раньше этот обряд использовался для призыва очень злого духа. Это мог быть неупокоившийся дух умершего злодея, тирана, убийцы. Как я понимаю из найденной рукописи, с духом заключался договор. Делая надрезы на своих руках, призывающий мысленно давал будущему обитателю своего тела задание. Обычно это делалось ради мести — злой дух должен был в пожертвованном теле убить врагов того, кто его призвал. Обряду несколько столетий, но, как я понял, за последние сто лет никто его не использовал, да и раньше использовали только раза два. Ну, или мы не все об этом знаем. Да, я не подумал: конечно, мы можем не знать, кто творит зло — сам человек или дух, который в него вселился. А что, если в теле, например, Вэнь Жоханя жил какой-то призванный злодей, который и устраивал все это? Но, в общем, будем полагаться на то, что записано. А записано, что было случая два за всю историю, и последние сто лет никто не решался. И правда — как же надо стремиться к мести, чтобы призвать в свое тело злого духа? Хотя не мне это говорить, я тоже делал ради мести… разное. Итак, рисуется вот это поле, дух как бы улавливается талисманами, втягивается в поле и в то тело, которое находится в центре, пока еще в сознании, — поле это фактически ловушка для духа. Но в центре ловушки — «приманка». Для злого духа захватить тело — возможно, но обычно воля человека сопротивляется. Здесь же тело передается добровольно. Итак, призывается по имени дух нужного злодея, дается ему задание, и надрезы делаются по количеству человек, которых надо убить. А что, если жертвователю надо уничтожить целый клан, как это делал небезызвестный Сюэ Ян? Или династию? Возможно, такие задания духам просто не дают. В результате обряда, если он проведен правильно, в тело вселяется именно тот дух (даже если душа была повреждена, и, подчеркну, если не ушла на перерождение). Куда девается душа жертвователя? По одной версии, уничтожается совсем. Наверное, это вряд ли. По другой — уходит на перерождение. Я давно уже думаю, что есть смысл переделать этот обряд так, чтобы призвать не злодея (зачем нам злодеи?) — а, допустим, любимого человека, и в его собственное тело… Об этом надо подумать. То есть суть-то именно в том, чтобы не делать лютого мертвеца, даже и разумного, а на самом деле вернуть к жизни». Не Хуайсан задумчиво отложил этот лист в сторону. Да, главе Цзинь рукопись помогла бы не только узнать побольше о повседневных занятиях жителей Могильника — есть вещи поинтереснее и съеденной вороны, и вина от талантливого дядюшки, и даже мертвых красоток с цветами. Глава Цзинь ценит редкие дорогие вещи и особенно — если они хранятся в его сокровищницах. «Манчжун 5–6 июня Пришлось на время забросить все свои разработки! Вчера у меня родился племянник, и пусть Цзян Чэн вновь ворчит, что не даст мне испортить его племянников, я уже готовлю ему подарочек! Особый колокольчик. Большой ошибкой было проболтаться об этом около бабули Вэнь. Старушка, не выходя из дома, уже много часов страдает над новенькой куклой. И никакие уговоры Вэнь Цин, что юному господину Цзинь ещё не скоро понадобится эта игрушка, на неё не действуют! Да что там бабуля! Все с ума посходили. На самом деле, я уже начинаю думать, что все обойдется. Хотя и Цзян Чэн, и Лань Чжань спрашивали меня, собираюсь ли я так жить всю жизнь… Ну да, другого выхода ведь нет. Так что собираюсь. Просто я надеюсь, что эта «вся жизнь» продлится еще какое-то время. Потому что еще недавно был уверен, что может не продлиться. Мне самому, если честно, жить уже нет особого смысла. Но Вэни, А-Юань, А-Цин, бабуля, четвертый дядюшка… ради них надо и дальше жить, так что если все обойдется и на меня не будут точить зуб кланы, есть шанс просуществовать еще несколько десятков лет». Не Хуайсан постучал пальцами по столу. Если бы у него была сабля, вероятно, она бы сейчас задрожала в ответ, как дрожала Бася в минуты гнева своего господина, но — по правде сказать, даже огоньки свечей в комнате не дрогнули. «Жизнь на десятки лет? Ты же не думал, что в эти десятки лет сможешь распить еще не один кувшинчик вина от этого — как там его — дядюшки, а то и со старыми друзьями разделить?» — еще немного, и Хуайсан добавил бы что-то из тех выражений, которые мастерски употреблял мальчик из Юньмэна, причудливо сводя вместе «гуя лысого», «черепашьего выродка» и сотню разных хворей. Но к чему неумело ругаться, если десятки лет слишком дорого ценятся, чтобы доставаться каждому, кто хочет? «Сячжи 21–22 июня Получил от павлина приглашение на праздник первой луны Жуланя. Вернее, от его имени меня пригласил Лань Чжань. Не забыл еще. Да, похоже, все еще может обойтись. Думаю, мы договоримся, хотя Цзинь Гуаншань так однозначно требовал тогда Инь Хуфу, и не думаю, что он на радостях от рождения внука забыл о ней. То же самое с семьей Вэнь Цин. Если они снова будут требовать их выдать, то… Боюсь, не обойдется. Но — пока я надеюсь на лучшее. Колокольчик почти готов. Вэнь Нин вызвался пойти вместе со мной. Ну, не то чтобы я сопротивлялся! Бабуля Вэнь положила вместе с куклой, которую она, кстати, таки успела сделать, ещё парочку детских вещичек и Вэньские сладости! Вы только можете себе представить, она ударила меня по руке и строго-престрого сказала, что надерёт мне уши, если до А-Лина не дойдёт хоть один сладкий пирожок. Мне давно не было так страшно…» Дальше можно было не читать — эту историю пересказывали на все лады столько раз, что страх с нее осыпался, как краска со старых ворот. Не Хуайсан отчего-то поежился — и потянулся за следующим листом. «Чушу 23–24 августа Нет, это бред. Надо сделать ей могилу. Есть ведь ее вещи. И вещи А-Нина. И пролить на могилу вино от четвертого дяди. И сказать всем, всем уходить. Они придут за нами. Обычно на могилах клянутся мстить. Но я уже… домстился. Кажется, я убил очень много людей. Может быть, тех, с кем учился. Или у кого бывал в гостях… Я уже ничего не помню. Но мне лучше не жить. И печати этой лучше не быть. Надеюсь, я смогу уничтожить нас обоих. Меня и ее. Но надо защитить их… И как я все же добрался сюда? Сколько же дней прошло?» Это после Безночного Города, — кивнул сам себе Не Хуайсан. Он медленно перебирал пальцами по столу, размышляя. «Ей» — это, должно быть, деве Вэнь. Потому что он хочет сделать могилу и для Вэнь Цюнлиня. Это понятно. Он хочет уничтожить печать. Инь Хуфу. И себя вместе с печатью. Это получилось. Или получилось не до конца? Осталось ли что-то от печати? И да, как же он туда добрался? Ведь это он пишет там, в пещере Фумо. Сам добрался из Безночного Города? На эти вопросы уже никто не даст ответ. Все мертвы. «Шуанцзян 23–24 октября Надеюсь, бабушка спрячет А-Юаня. Дал ему одну игрушку из тех… От богатого братика. Надеюсь, и сами они тоже спрячутся. Никого не смог защитить. Жулань, прости меня. Пожалуйста…» *** Не Хуайсан долго смотрел сквозь последний лист. Подбирать ругательства уже расхотелось. Каждый потрепанный листок, каждая надорванная страничка были бережно расправлены, уложены одна за другой — и вот обрели свое место в изящном ларце, не требующем ни охранных заклинаний, ни талисманов против темной ци. Только замок позатейливее, как раз во вкусе нынешнего владельца. Не Хуайсан даже пожалел, что не увидит лицо Цзинь Гуаньшаня, когда тот прочитает о дохлой вороне. И, едва тени Луаньцзан упокоились в тайниках Цинхэ, Не Хуайсан самым изящным почерком вывел первый столбец будущего письма: «Яо-сюн, я, к сожалению, ничего не знаю…»