Очередной суд

Что такое война? Вещь мерзкая, противная человеческому разуму и всякой человеческой природе. И какая ирония скрыта в том, что легко можно убедить человека в обратном, одурачить его. К сожалению, я понял это слишком поздно. Я лежу на холме из темного песка, на большом плоском камне. Вокруг голая, безжизненная пустошь, везде, насколько хватает глаз. Под камнем растет группка кристаллов ориджиниума. Он так красив в солнечном свете. Край солнца выглядывает из-за облаков, пучок его лучей светит мне на грудь, позволяя кристаллу на моей груди красиво блистать. Я болен. Болен безнадежно. Ориджиниум сковал мои руки, ноги, грудь, подступает к шее. Кристаллы буквально разорвали мои конечности, показавшись из-под кожи. Мне очень больно. Я молю Бога прервать мои мучения. К счастью, скоро все кончится. Большая часть тела потемнела и затвердела. Скоро я стану таким же кристаллом, как те, что растут под камнями, только больше. Я не должен быть здесь. Я должен был остаться в родной деревне, с матерью, сестрами. Я должен был стать инженером, кузнецом, или на худой конец простым земледельцем, кем угодно, но только не солдатом. Какая глупая, бессмысленная и бесполезная профессия! Сейчас мне даже жалко тех, кто посвятил войне всю свою жизнь. Как так случилось? Хороший вопрос. Я не помню всей своей службы, не помню всех мест, где мне довелось пройти. Однако я хорошо помню два дня. Два дня от всей службы, которые изменили мою жизнь. Наверное, именно тогда я встал на путь предательства. Первый день — жаркий весенний. Вроде бы март, срединные его числа. Я вхожу вместе с армией в восточной деревне. Это Хигаши, с его вечной весной, прекрасными розовыми деревьями, и маленькими деревянными домиками с широкими крышами. Жители этих все сплошь с рогами, рослые, здоровые, но беззлобные. Обычные крестьяне, как моя семья. Я ошибся. Мы не входим, мы пробиваемся к деревне, коля и расстреливая одетых в черно-белые одеяния партизан. Среди солдат и я, иду в первых рядах с мачете на перевес. Я не рад тому, что меня из резервных, идущих позади частей перевели в главный корпус. Он шел в авангарде, давая бои армии Хигаши и подавляя сопротивление партизан, и я делал это вместе со всеми. Вчера у нас был тяжелый бой с имперцами. В нем погибло несколько моих товарищей, с которыми я познакомился на службе. Вражеские воительницы дрались за семерых, отчаянно защищая свою землю. Как велико было противоречие вчерашней мясорубки со словами полкового священника о трусливых мужиках и бабах, с большей охотой грабивших собственных земляков, чем дающих нам отпор! Потрепанные, злые, мы подошли к мирной деревне. Нас не спешили встречать, но и сопротивления не оказывали. Женщины, дети, старики выходили на порог своих домов, бросали на нас тяжелые взгляды. Я ждал, что мы остановимся на отдых — он был необходим всем. Однако командир распорядился развернуться в боевой порядок. Кажется, я один не понимал, что происходит. Вперед вышли кастеры. Командир был жутко зол, не ожидая битвы не на жизнь, а на смерть. Ему тоже говорили, что наш противник слаб и труслив, и он верил, как простой солдат. Помню, как солнце скрылось за огромной, темной тучей, как злобно смотрел он на деревню, ради которой угробил кучу своих солдат. Он помолчал с минуту, видимо колеблясь, а затем отдал приказ. Это было ужасно. Деревянные дома полыхали, как спички. Я бегал, пытался спасти встреченных крестьян от пожара. Но я был один. Остальные солдаты постояли немного, а затем принялись помогать кастерам в их черном деле. Я даже не пытался их вразумить, просто делал, что мог. Меня не заметили. Командир не знал, что я кого-то спасал. Когда я обратился к нему с вопросом, зачем мы это сделали, он ответил так: — Воины Хигаши погибли рядом с этим местом. Деревенские бы не остались в стороне, они бы взялись за оружие, яды, ударили бы нам в спину на постое. Пускай лучше сгорят сейчас, план наступления все равно не предполагает остановок. Больше я не разговаривал ни с ним, ни с сослуживцами. Никто не задал ему похожий вопрос, кроме меня, вместо этого молясь со священником о мире и благоденствии для Урсуса. С этого дня меня не покидали сомнения. Я видел похожую картину еще несколько раз, но постепенно я привык. К счастью, война скоро кончилась, и меня с моими сослуживцами отправили в пограничный патруль. Второй день — двадцать второе июня. Не так уж и давно, как по времени, так и по памяти. Я с отрядом отправился на юг империи, расследовать случаи неповиновения со стороны малых народов. По прибытии оказалось, что слухи не врали: местные встретили нас такими же хмурыми взглядами, и гробовым молчанием. «Совсем как в Хигаши», — подумал тогда я. Я начал разбираться, расследовать что к чему. Я осмотрел пару домов, ничего там не нашел. А затем мой взгляд упал на амбар. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил подвал битком набитый богохульной литературой и плакатами! Скрещенные серп и молот, твердые красные обложки, чуть пожелтевшие и невероятно плотные страницы — это я запомнил на всю оставшуюся жизнь. Прямо со входа я обомлел: со стены на меня глядел солдат в зеленой форме и остроконечной шапке. Он тыкал в меня пальцем со страшным лицом, глядя мне прямо в душу. «А ты записался в армию грабителей и палачей?», — спрашивал солдат в остроконечной шапке. «А ты предал свою страну, встав под власть царизма?» Он называл меня палачом, убийцей, грабителем. Коротким, едким стишком он припомнил сожжение деревень в целях профилактики и вторжения в другие страны. Этот плакат, этот солдат говорил мне, то чего не решились сказать мои сослуживцы. Вязкие, холодные сомнения втекли из моей головы, заполнившись бесконечным горем и чувством вины, всего лишь благодаря плакату. Я полистал несколько книг с немыслимыми, еретическими призывами свергнуть царя. Больше я ни в чем не сомневался. Я не трясся, не задавал лишних вопросов. В одном из ящиков в подвале я нашел пистолет. Затем я тихо покинул амбар, и пошел к отряду. Они вооружились лишь мечами, да легким походным снаряжением. — О, явился, не запылился! Что ты уз… А-а-а! Я расстрелял их всех до единого. Ни разу моя рука не дрогнула, хотя я держал огнестрельное оружие впервые. Вернее, пистолет был пневматическим, но их это не спасло. Жители были в ужасе. Когда я закончил, никого на площади не осталось. Из запертых хижин слышались лишь тихие всхлипы и рыдания. Больше меня здесь ничто не держало. Тот солдат в остроконечной шапке призывал вступать в некую «Красную армию». Ну, я и пошел вступать. Взяв немного припасов из амбара, и несколько книг в красных обложках, я отправился в путь. Мое сердце ярко горело желанием справедливости, да вот только я даже не знал, где искать этих красноармейцев. В тот момент я не думал о своей дальнейшей судьбе. Мой поступок был импульсивным, непродуманным, и это меня и погубило. Я просто увяз в песках, затем заразился, не имея средств защиты, да тут и слег. Лежа на камне посреди пустыни, я все еще думаю о своей жизни. Я герой, или обычный безумец, расстрелявший своих товарищей? Они ведь не успели ничего сделать. Как бы их командир отнесся к моему поступку? Кому нужен солдат, лучше расправляющийся со своими товарищами, чем с врагами? Существует ли вообще эта Красная армия? Книги и плакаты из подвала были непримиримы к тому, во что я верил, и поносили царя последними словами. Боль все сильнее. Мир плывет в моих глазах. Дышать тяжело. Удивительно, но мое сознание здесь, цепляется за умирающего, пытается судить его. Черт, мне уже все равно. Я просто любуюсь солнечными зайчиками, спрыгивающими с кристаллов ориджиниума на моем животе. Я пришел сюда, запутавшись, запутавшись же и умру. Но одно я знаю точно: Я умру, так и не увидев, как над моей родиной сияет рассвет.