Ofenbach — Be mine
Солнечные лучи любовно греют ребристый песок, что тот блестит так ярко, подобно драгоценностям, и переливается тысячами крупинок, словно те мелкая золотая пыльца. Даже глаза режет от исходящего блеска. Чонгук недовольно щурит глаза, пытаясь хоть как-то спастись от выжигающих лучей. Он наблюдает за тем, как дворцовые рабы разносят утренние яства по комнатам господ после ранней молитвы Богу Солнца. Те проходят ровной цепочкой по устланой камнями дорожке. Несут на головах подносы с кувшинами или различными блюдами, запахи от которых заполонили весь двор и коридоры. Чон роняет тихий вздох и переводит взгляд вдаль, где солнце ложится на высокие резные колонны, а те отбрасывают столбы тени на песке. Несмотря на всю эту мучительно жаркую атмосферу, звуки пруда в дворцовом саду придают свежести и жизни посередине пустыни. Он стоит на балконе своих покоев, выглядывая далеко до горизонта. Кажется, будто дворцовые земли бесконечны и тянутся до края мира. Всюду колоны, коридоры, дорожки, каменные статуи мифических животных, богов и кошек. Надписи, молитвы и настенная живопись, что можно неспешно прогуливаться по окраинам и потеряться во времени просто разглядывая все это великолепие. Чонгук не перестает удивляться роскоши, ведь сколько бы он не гулял по всем уголкам двора, а тот практически никогда не заканчивался, напоминая собой огромный, но прекрасный лабиринт. Чон, наверное, никогда не забудет, как его привезли сюда подростком. Он родился в бедной семье в какой-то деревушке, название которой он и не помнит. Помнит только лицо папы, который вечно накрывал голову белым платком, а Чонгук любил дергать за концы ткани. Но сколько бы родительская любовь не была безгранична, она не может дать всё. Поэтому его в малом возрасте отдали на послужение в храм. Он был маленьким, обиженным, но все понимал, и чтобы хоть как-то отвлечься от этого раздирающего одиночества отдал всего себя занятиям, молитвам, медитациям и рукописям. Чонгуку забавно казалось, что он найдет ответы на несправедливость и свои обиды где-то в свитках. Что он точно найдет хоть строчку, которая будет гласить, что в дальнейшем ему улыбнется удача и он будет счастлив. И когда он уже не верил, удача ему всё-таки улыбнулась. В их храм с визитом прибыл великий верховный жрец самого фараона и выбрал себе в помощники Чонгука и ещё пару мальчишек. Так он оказался во дворце и сил на изучение и служение прибавилось. Чон молился не жалея коленей, читал не жалея глаз и учился не жалея себя. А все ради того, чтобы где-то там его папа им гордился, потому что внутреннюю обиду Чон всё-таки смог похоронить где-то под слоем песка в пустыне. Так постепенно Чонгук приобрел уважение. Один из юношей, что прибыл с ним, в последствии ушел из дворца для более лёгкой жизни, а другой от жреца перешёл в летописца. Через год скончался и верховный жрец, а на его место перешёл молодой Чон. Теперь изо дня в день он читает молитвы, помогает фараону и читает сны и предзнаменования, которые сулят процветание и богатство. Он бы хотел, чтобы так и было. Мягкий, но горячий ветер обдувает темные одежды альфы. Лёгкие хлопковые штаны и такая же рубаха, что вышита золотыми нитями в причудливые узоры. Пусть это и не совсем подходит под наряд преданного верующего, но Чонгук всё-таки вкуса не лишён и балахоны носить не намерен, учитывая как в них жарко. А черный цвет, пусть и притягивает солнце, но отгоняет злых духов, во всяком случае, так он оправдывается. Чонгук подставляет смуглое лицо под солнечные лучи, опираясь руками о перила балкона, словно бы стараясь получить благословение богов на сегодняшний день. Но какое-то странное чувство поселяется в груди и не даёт покоя. Он открывает глаза и переводит взгляд вправо, приподнимая голову. А там, прямо в середине главного крыла, на этаж выше расположены покои принца. Чон наблюдает за чужим балконом, который конечно намного больше его. Где резные перила из белого мрамора, а белоснежные шторы из полупрозрачной ткани развиваются на ветру, словно бы заманивая к себе. Альфа никогда не бывал в покоях принца, но кажется, что обстановку балкона знает наизусть. Он наблюдает за стоящей по середине кушеткой бирюзового цвета, на которой куча мягких подушек. Рядом стоят столики, на них тарелки с едой и около них покорно ждут приказов слуги принца. Сам же он удобно расположился на кушетке боком. Белые лёгкие шаровары мягко обвивают ноги и такой же белый топ обрамляет грудную клетку, спадая рукавами на предплечья. Чонгук хмурит глаза, потому что блеск украшений, а то и красоты, их слепит. Принц никогда не жалел драгоценностей, хотя старший бы попросил — что тут в самом деле истинная драгоценность? Чуть выше локтя сияет золотой браслет с узорами тюльпанов. На лодыжке, что так предательски соблазнительно вытянута, красуется золотая цепочка. На запястьях ещё несколько браслетов с невзрачными камнями, а на шее подвеска с сапфиром. Мочки ушей также украшают небольшие сапфиры. Чонгук отчего-то очень не торопится поднимать глаз выше, но всё-таки их поднимает — и кажется, сразу проваливается куда-то в бездну карих глаз. Тягучих, словно шоколад, но обладающих игривой искрой, будто костер вдали пустыни. Веки подведены сурьмой и вытягиваются длинными стрелками ближе к вискам, делая и без того лисьи глаза ещё более хитрыми. А на них и в уголках глаз сияет золотистая пыльца. Черные, подобно смоли, волосы заботливо перебирает ветер. Словно бы стесняется касаться чего-то столь прекрасного.Почему-то ни в одних предзнаменованиях, ни в одних свитках не было написано, что вместе с безнадежным успехом, Чон Чонгук встретит и свою безнадежную смерть. А удача лишь коварно усмехнулась.
Омега держит в руке золотистый кубок, отпивает из него, загадочно смотря прямо на Чонгука; прямо в Чонгука. Лисьи глаза слегка сужаются от улыбки на губах, когда тот убирает от лица кубок. На пухлых розовых губах остаётся белесый след от молока, который омега неторопливо стирает кончиком языка, не отводя глаз от жреца. Слуги тут же подливают из кувшина молоко в бокал, а юноша приподнимает его в сторону Чона и делает ещё один глоток, игриво подмигивая.Имя смерти Чон Чонгука — Мин Юнги
Альфа не выдерживает и отводит взгляд, покидая балкон. Сегодня слишком много работы, а этот омега уже успел пробраться в голову, вытесняя собою любые мысли. Чонгук проклинает тот день, когда переступил порог королевского двора. Ему было строго запрещено смотреть на фараона и его семью, да и шанс пересечься с ними в огромном дворце был мал, учитывая что он проводил все время либо на кухне с рабами, либо в библиотеке. Но и тут удача жестоко покинула маленького Чона. Поздней ночью Чонгука оставили драить котлы на кухне и убирать посуду, так как он умудрился разбить кувшин с вином. Дело привычное, но всё-таки неприятное. К работе же мальчик относился спокойно и без обиды. Знал, что провинился и ничего не имел против. К тому же, он любил думать о своем во время труда и так время пролетало незаметно. Своего рода, та же медитация. Поэтому сидя за горой посуды над ведром воды и в свете свечей, Чонгук вновь блуждал где-то далеко в пустыне своего разума. До тех пор, пока его не вернул в реальность грохот стульев. Чон резко поднял голову и рассмотрел в тусклом свете небольшого омегу, который запнулся о стул на пороге. На нем была просторная белая рубаха, а черные волосы, кажется, сливались с темнотой комнаты. Едва уловимый аромат меда проникал в комнату. — Что ты тут делаешь? — Чонгук выпрямился и нахмурил брови. — Меня наказали и оставили без ужина, — омега комкает ткань одежды маленькими пальчиками и смотрит в пол. — Я булочку хочу. — Вот ещё, — фыркает Чонгук и продолжает тереть щеткой котел. — Меня тоже наказали, но кого-то заставили посуду драить, а кого-то без ужина оставили. Да и булочки я ем только по праздникам, так что не велика потеря. — Я твой господин и ты должен дать мне поесть! — омега выпячивает губы и хмурится. — Ничего я тебе не должен. Бери тряпку и мой посуду! Младший лишь обиженно дует губы и сжимает руки в кулаки. Как так какой-то там мальчишка смеет не слушаться самого принца?! Наглость несусветная. Он просто надеялся быстро выкрасть что-то сладкое и ускользнуть к себе в покои, но и тут удачи не дождешься. Омега раздраженно подходит к Чонгуку и пытается выхватить у того щетку, чтобы старший наконец обратил на него внимание и дал булочку. Чонгук в свою очередь злится и не отпускает, из-за чего все это превращается в ещё ту проблему. Несмотря на разницу в возрасте и телосложении, омега крепко вцепился в вещь и не отпускает, а Чон пытается вытянуть руку вверх и ругается. После недолгой перепалки младший отшатывается назад и запинается о ведро с водой, падая на пол в лужу. Комнату тут же разрывает детский плач, а альфа боязно смотрит на младшего. Пытается успокоить омегу и поднять, но в комнату вбегают слуги. Детский плач сменяется громкими криками и Чонгука за волосы выводят во двор.За неподобающие обращение с принцем Чонгук получил пятнадцать ударов плетью
Это была первая встреча Чона и Мин Юнги. С тех пор он точно для себя усвоил, что принц — проблемы, и всячески избегал любого контакта с ним. Ведь даже простой взгляд на омегу ещё много лет отдавался болью от плети на спине. Но волей-неволей они всё-таки пересекались, и каждый раз альфа все больше убеждался, что принц чересчур избалован. Слишком громко смеётся, слишком вызывающе себя ведёт, слишком открыто одет, слишком стервозен. А когда этих «слишком» слишком много — Чонгук в эти дела ввязываться не собирается. Судьба будто специально все больше сводила их вместе и избегать омегу становилось жутко трудно. Казалось, что тень Юнги пробегает в каждом закоулке дворца. Чон каждый день натыкался то на этот невыносимый запах меда, то на чужой звонкий голос, а смех и вовсе, заставлял глаз дёргаться. Только Чонгук начинал замечать близкое присутствие принца, как тут же менял свое направление. Хотя иногда это удавалось трудно. Однажды Чон разговаривал с фараоном в огромном тронном зале, рассказывал о положении звёзд и что судьба к ним благосклонна. Многие люди, господа крупных городов, приходили и просили благословения фараона. Конечно же, приносили что-то взамен и знали, как сильно любит фараон своего прекрасного как оазис среди песков, очаровательного сына. Один из господ принес красивые сандали: лёгкие, на высокой подошве, чтобы песок не забивался, и красиво украшенные золотым ободком. Фараон тут же велел Чонгуку отнести их к принцу и порадовать подарком. Выбора, конечно, у альфы не было. Он взял обувь в руки и направился к террасе, где часто отдыхал Юнги. По дороге ему очень сильно хотелось всучить кому-то эти треклятые сандали и не встречаться с омегой. Но подарок очень дорогой, да к тому же, это прямое поручение, так что увильнуть не получится. Подходя к террасе, где на небольшом диванчике сидел Юнги в окружении слуг, Чон уже слышал мягкий смех младшего и тихие шепки омег. Собрав воедино собственное достоинство и веру в богов, Чонгук всё-таки смог переступить порог и выйти к Мину. Черноволосый тут же поднял руку, что слуги разом замолчали, изогнул бровь и поднял взгляд на альфу. — Господа из Эссоса принесли вам подарок, — старший вытягивает руки, показывая обувь Юнги. — Одень на меня, — равнодушно произносит омега, не сводя глаз с Чонгука, а альфа теряется, будто даже слуги дыхание затаили. Чон хмурится, поднимает глаза на младшего, а тот смотрит удивлённо, якобы не понимая, чего тот медлит. Старший старается не замечать внутри себя явное желание выкинуть сандали за перила террасы. Мин аккуратно и изящно снимает свою обувь без помощи рук. Медленно отодвигает носком их в сторону и красуется точенными щиколотками. Альфа завороженно смотрит за этим представлением, но показывает полное безразличие. Подходит ближе и медленно садится на одно колено у ног принца. Берет чужую стопу в свою руку, практически не прикасаясь, но почему-то замечает, что нога омеги меньше собственной ладони. Золотистая цепочка на лодыжке тихо звенит, когда старший одевает обувь на ногу младшего. Недолго возится и со второй ногой, стараясь ни о чем не думать и побыстрее закончить. Но Чон Чонгук внутри себя всё-таки знал, что легко не отделается. Потому что Мин Юнги кладет ладонь чуть выше своего колена и плавно тянет мягкую штанину вверх, оголяя стройную ногу. Старший несдержанно скользит взглядом по бледной коже, которую будто даже солнце боится поранить или прикоснуться. Чон сглатывает и быстро выпрямляется, покидая омег. Он готов поставить свою душу на то, что Юнги сейчас довольно усмехается. После этого Чон ещё долго приходил в себя и старался держать лицо, якобы ничего не случилось. Хотя на лице всё-таки играли черты злости. Будто это лишь забавы и попытки вывести из себя спокойного жреца. Ему казалось, что Мин просто нашел себе очередную игрушку и скоро забудет. Но оказалось, что Чонгук столько же спокоен, сколько Юнги упрям. Так например, в один из очередных жарких дней, когда фараон со своей свитой посетил храм, построенный ещё десять лет назад в честь своего супруга, Чон сопровождал королевскую процессию. Папа Юнги, всеми любимый омега, почил от лихорадки, когда Мин был ещё маленьким. Поэтому избалованность младшего всё-таки оправдана детским одиночеством. Сначала несли паланкин с фараоном в самом начале и чуть сзади него паланкин принца. Чонгук изначально шел около фараона, но из-за бессонной ночи отставал и двигался медленнее, так и оказался рядом с омегой. Тот сидел на паланкине, что несли четверо рабов и скучающе смотрел вдаль на пески, где простирался дворец. Мин заметил около себя знакомую макушку и тихо хмыкнул. Откинулся на спинку паланкина, расслаблено смотря на альфу. Тихо спустил руку вниз и игриво дёрнул за каштановую прядь волос на голове Чона, отчего старший резко дёрнул головой. Однако, буквально спустя минуту омега вновь дёрнул Чонгука за волосы, продолжая забавлять этим себя и играться, а альфа слышал лишь ненавистный для себя смех. Так, практически каждый день Чонгука оборачивался пакостями со стороны омеги, а нахождение в одной комнате стало невозможным. Сколько бы он не ломал голову, из-за чего младший не может найти себе игрушку поинтереснее, а все сводится к тому, что это либо глупое соперничество, начатое ещё в детстве, либо желание показать свое превосходство. Потому что сам факт того, как Чон умудрился стать верховным жрецом и получать огромное количество времени фараона, задевало излюбленного отцом омегу не на шутку. И все это ещё можно было терпеть, можно было свести к дурацким шуткам. Кроме одного вечера, когда у Чонгука слетели все цепи, удерживающие его хладнокровие. На праздник солнцестояния, когда во всём дворце огласили большой пир, а залы украшали цветами. Внутри дворцового сада, где обычно любил проводить время омега, поставили длинный стол для королевской свиты. Зажгли факела, а кусты отбрасывали причудливые тени на всех проходящих под тихий звук пруда. Стол ломился от подносов с фруктами, жаренными журавлями, кувшинами с вином и молоком. Младший обожает молоко, но в пустыне его сохранить от жары слишком трудно. Во главе стола расположился фараон, по левую руку посадили его нового избранника — омегу, что сумел из наложника стать любимцем фараона и родить альфу. А по правую Чонгука и рядом с ним Юнги. Все знали о том, как омеге противен новый избранник отца, который смеет забирать к себе все внимание, носить звание «самого прекрасного» и сидеть на том месте, где должен был сидеть его папа. Чон, если честно, не особо понимает всеобщих сплетен вокруг этого наложника, потому что по сравнению с Мин Юнги тот выглядит как жареная лягушка. Ну это так, сугубо конструктивное мнение и ничего более. Поэтому фараон был очень обеспокоен тем, что его семья никак не ладит. Просил Чонгука сесть рядом с Юнги и следить за тем, чтобы омеги не убили друг друга взглядом или проклятиями. А Чон, естественно, отказать никак не мог. Поначалу ужин проходил спокойно, с молитвой перед трапезой и незамысловатыми разговорами. До тех пор, пока Мин конечно же, не начал язвительно огрызаться, а Чон сводил все к богам, мифам и легендам. Так его фантазия ещё никогда в жизни не работала. Поэтому, когда очередной упрек Юнги полетел в сторону другого омеги, альфа тут же начал рассказывать легенду о том, как рыба хвасталась перед коршуном чешуёй и тот утащил ее из воды, чтобы съесть. А вовремя этого виртуозного рассказа о том, как боги покарали рыбу за самолюбие, Чонгук неожиданно почувствовал мягкую ладонь у себя на бедре и из него, кажется, вышел святой дух. Пока Чон запинался в рассказе и в мыслях, нежная рука Юнги всюду блуждала от колена к бедру и обратно. Тот то нежно сжимал, то проводил ноготками, а лицо не выражало ровным счётом ничего необычного, пока старший успел прочитать молитву за упокой собственной души. Ужин всё-таки долго не продлился и Чонгук призраком вылетел из-за стола к себе в покои приводить мысли в порядок под сопровождение кувшина с вином. Ещё долгий час он чувствовал мираж мягкой ладони у себя на бедре и это не выходило из головы. С ума сводило, будто личный дьявол Чона воплотился в облике Мин Юнги. А когда вино в кувшине начало пропускать дно, Чонгук приказал привезти к себе кого-нибудь из гарема, но обязательно бледного и черноволосого. Всю ночь альфа боролся с собственными демонами, которые так предательски не слушали его, но в сторону Юнги смотрели верным щенячим взглядом. Всю ночь он выбивал из чужого тела крики и стоны, пытаясь заглушить свои мысли, которые все равно были громче. Всю ночь он пытался выместить свою злость на теле под собой, которое царапал, терзал и не жалел. Но ненависть не утихала, а ее причина сладко спала у себя в покоях. Всю ночь Чонгук проклинал Мин Юнги. Потому что невозможно. Потому что он невозможен. Потому что волосы того омеги не такие мягкие и не пахнут отвратительно сладким медом. Потому что по сравнению с принцем его кожа загорела и отдает человеческим здоровым оттенком раба. А Мин Юнги не человек. Он бог для Чон Чонгука. Чонгуку здесь никакие медитации, никакие молитвы не помогут. Он свое спокойствие и безразличие годами взращивал, чтобы никто и никогда его эмоции не увидел, не задел и в душу не запал. Но Мин принц и ему разрешение не нужно. Он сам в душу залез, в сердце себе трон возвел и сидит там, сверкая своими очаровательно хитрыми глазами. С Юнги никакие молитвы и медитации не помогут, ведь один только шепот и Чон тут же забывает все те строки, которые читал каждый день своей жизни в священных писаниях. Все буквы магическим образом складываются в столь ненавистное имя. Даже сейчас сидя в тронном зале и читая очередные указы и письма господ, все буквы рассеиваются, а в голове только этот несносный омега. Чонгук всё-таки выныривает из мыслей, а на дворе поздняя ночь, что неприятно пробирается холодом в зал. В пустыне днём не сыщешь убежища от жары, а ночью от холода. Он тихо вздыхает и пытается разобраться, когда лучше начать строительство нового храма в честь того самого наложника фараона. А Чон не понимает, как можно так легко воздвигать храмы то первому супругу, то второму. Как можно так легко забыть того, кто так в сердце запал, потому что сам он пытается, а все никак не получается. Сам Чонгук бы строил сотни храмов в честь самого прекрасного из всех прекрасных. Каждый день бы молитвы пел около них и цветы нес. Он бы сделал все, лишь бы сохранить как можно больше памяти о Мин Юнги, чтобы воспевать его и видеть каждый отголосок. Он то забыть его пытается, то наоборот к себе привязывает — и это замкнутый круг бога и его самого преданного верующего. Двери тронного зала распахиваются и на пороге стоит омега, смотря своими карамельными глазами вперёд. Ступает почти невесомо по ковру и подходит к трону, где восседает фараон. Чонгук даже и забыл, что того вызвали сюда. Лишь откладывать свиток в сторону и наблюдает за происходящим. — Отец, вы меня звали? — спрашивает омега, стоя напротив альфы. — Чонгук, сколько лет исполняется его высочеству принцу? — равнодушно спрашивает мужчина. — Его высочество принц родился под звездой Алькор и в этом году ему исполняется семнадцать лет, — без раздумий отвечает Чон. — Я старею, — альфа стучит пальцами по золотому подлокотнику трона. — Совсем скоро боги заберут меня к себе. — Отец... — Юнги непонимающе смотрит вперёд. — А твоему брату, Сону, уже минуло десять лет. Я хочу, чтобы ты вышел замуж за него в скором времени. В зале повисает давящая тишина, что даже Чонгук поднимает голову. Не то чтобы это было чем-то удивительным. Власть передается от омеги к омеге и следовательно, тот, кого омега выберет себе в мужья и станет фараоном. Папа Юнги женился на собственном брате и передал власть ему, что и должен сделать Мин. Это вековая традиция сохранения чистоты крови, ведь королевская семья это боги на земле, они волшебны и их кровь священа, ее нельзя смешивать с грязной кровью рабов божих. Но ни Юнги, ни Чонгук не могли подумать, что это произойдет так скоро. — Я не хочу, — отрезает младший, сжимая ткань шаровар в ладонях. Смотрит с надеждой на родного человека, что столько в ласке баловал, но видит лишь холод. — У тебя нет выбора, — строго произносит мужчина. — Он мне противен! — Он будущий фараон! — Я ни за кого замуж не выйду! Я сам править буду! Я стану фараоном. — Проклятый мальчишка! — ударяет кулаком по подлокотнику альфа и зло шипит. — Ты никто. Все, что у тебя есть это благодаря мне. Я могу тебя всего этого лишить и после свадьбы запереть в комнате рожать детей каждый год, — Чон непроизвольно сжимает в руке свиток до побеления костяшек, а омега быстро покидает комнату. — Избалованный омега, его папа таким не был, — хмурится мужчина и смотрит на жрица. — Догони его и образумь. Пусть поймет, что таково предназначение, воля богов и от нее не деться. Жрец поднимается с места, склоняет голову в немом поклоне и покидает зал. На лице ни эмоции, а внутри злость кипит. Он даже не уверен, что простые медитации и привычная покорность помогут ему принять мысль, что ему же и придется благословлять брак омеги. Ему кажется, что он превратится в песок в ту же секунду, когда увидит младшего в свадебных нарядах. Омерзительно. Чонгук выходит в длинный коридор, что ведёт в покои Мина, которые расположились в самом конце. Он смотрит в спину маленькой фигурки, которая двигается к себе в комнату и молчаливо идёт следом. — Переубедить пришел? — Юнги останавливается, чувствуя спиной альфу на расстоянии в паре шагов от себя. Чон ничего не говорит, а Мин горько усмехается. — Заходи. Младший распахивает двери покоев, а на Чонгука из комнаты льётся теплый свет множества свеч. Проходит в комнату и альфа заходит за ним, прикрывая двери. Чон осматривается, так как до этого момента никогда не бывал здесь. Прямо в середине стоит широкая кровать с балдахином, от которого тянется светлая тюль. По сторонам кровати пару ступенек, которые выводят на вторую часть комнаты, где расположился длинный диван с небольшим столиком. И там же выход на балкон, который Чонгук все это время считал чем-то слишком далёким для себя. На полу мягкие ковры, по углам подсвечники, много тканей и украшений. Действительно покои принца. Юнги останавливается посередине комнаты, выдыхает тяжело и ждёт непонятно чего. — Ваше высочество, — Чонгук говорит спокойно и перемещает взгляд на младшего, хотя внутри себя не знает, что сказать. Юнги поворачивается лицом к Чону, смотрит своими карамельными глазами, что так соблазнительно подведены сурьмой. Чонгук смотрит в ответ. Он не знает, сколько времени проходит такого молчаливого смешения душ. Сколько они разговаривают без слов, просто взглядами. Но кажется оба говорят друг другу что-то чертовски важное. Старший думает, что мог бы так простоять вечность, пока омега не берет его за ворот одежды и притягивает к себе, накрывая чужие губы. У Чонгука, кажется, земля под ногами разверзается, а огромный дворец падает куда-то вниз вместе с ним. В груди что-то озаряется золотым светом, будто к нему действительно бог прикоснулся. Он наконец понял, что давно стал падшим, что места на небесах ему нет, но они ему и не нужны. Его небеса сейчас в этой самой комнате и он готов заплатить за эту короткую минуту вечность в муках. Видят боги, Чонгук держался, но этой пытки вынести не смог. Он всё-таки человек, он всё-таки не лишён сердца и он всё-таки влюблён. Старший притягивает омегу к себе за тонкую оголенную талию, а кажется, что руки огнем обжигает. Жжёт огнем священным, но хочется ближе и больше, и отпускать он не думает. Перехватывает чужие мягкие губы, сладкие как мед. Настолько, что приторностью нёбо щекочет. Сминает их жадно, грубо, не думает о нежности, потому что на нее времени нет. Хочется показать, как скучал, как грезил этим моментом, как жаждел и изголодался. Как Мин Юнги поперек горла своей стервозностью стоит. Чон кусает за нижнюю губу и тянет ее на себя, растягивая момент. Зализывает укус горячим языком и слизывает выступающую капельку крови, а та на вкус чистое молоко вперемешку с медом. Это похоже на какое-то жертвоприношение, только жертва сам Чонгук, а Юнги его палач, его смерть в очаровательно невинном виде. Омега прижимается ближе, встаёт на носочки, лишь бы ближе дотянуться и держится за одежду старшего. Старший гладит ладонью по спине, скользит языком между приоткрытых губ и углубляет поцелуй. Проводит кончиком языка по внутренней стороне губ, дотрагивается до чужого нёба и ласкает его, а младший мычит тихо в поцелуй. Он ловит этот тихий стон, а собственные кончики пальцев от нетерпения покалывают. Чонгук сплетается с юрким языком, играет с ним и усмехается про себя. Движения Юнги такие мягкие, неловкие и неопытные, что это по-особенному мило. Даже бурю внутри усмиряет, что всё-таки хочется наделить лаской и аккуратностью. Но младший все храбриться, все строит из себя главного, пусть и сам знает, что как только в объятья ринулся, так корону и потерял. Как только в объятья попал, так и позволил себе слабым стать. Как только дверь за ними закрылась, Мин Юнги вверил себя в руки Чон Чонгука. Альфа аккуратно подхватывает младшего за бедра и несёт к кровати, не разрывая поцелуй. Укладывает на мягкие простыни, нависая сверху и глубоко целуя. Юнги сжимает коленями поясницу старшего, словно боится, что тот опомнится и уйдет, но Чонгук теперь точно знает, что никогда его не покинет. Прижимает принца к кровати, гладит рукой по талии и очерчивает большим пальцем. Тюль с балдахина лишь слегка покачивается от ветра, что проскальзывает в комнату через балкон. Когда лёгкие пекут от нехватки воздуха, Чон всё-таки разрывает поцелуй, отпуская страх того, что как только он отстранится, то все рассеется как видение. Но вот перед ним лицо того самого прекрасного и самого любимого. Губы омеги покраснели и жадно втягивают воздух, щеки залились смущенным румянцем и так притягательно нарушают привычную бледность. А глаза вновь в душу смотрят. Чонгук в них страх и растерянность читает. Он ласково проводит кончиком носа по мягкой щеке Мина и втягивает в поцелуй. Нежный. Плавно посасывает нижнюю губу младшего, наслаждается вкусом и тянет светлый топ вверх, снимая с Юнги. Тот соскальзывает куда-то на край постели, а альфа переходит к шее младшего. Кожа Юнги всегда бледная. Это больше всего удивляло, ведь палящее солнце никого не щадит. Он с самого детства ходил белым вороном среди остальных, а среди слуг пошел слух что это демоническая печать и она не сулит ничего хорошего. Люди всегда боялись того, чего не знали и тех, кто выглядит не так как они. Только потом Чонгук узнал, что оказывается папа Мина был тоже бледен и этот недуг перешёл и к сыну. Да и сам младший не любит находится часто под солнцем, все по комнатам прячется. Поэтому сейчас, когда Чон смотрит на бледную шею омеги, все на нее накинуться хочет и удержаться невозможно. Он покрывает нежную кожу дорожкой горячих поцелуев, чувствуя как дёргается под ним младший. Юнги инстинктивно вытягивает шею и наклоняет голову, закусывая нижнюю губу. Альфа горячим дыханием обжигает, втягивает сладостный аромат меда и аккуратно кусает кожу под ушком. Его бы воля, так он бы шею Мина истерзал до кровавых пятен. Меток бы наставил, лишь бы никто больше на него не смотрел с таким обожанием. Он бы на его шею новое ожерелье из собственных поцелуев повесил. Они бы потом раскрылись алыми пятнами и так порочно оскверняли чистоту омеги. Но цена такого желания — смертная казнь. Поэтому Чон собирает последние остатки самообладания, все обещает себе что будет время, когда боятся будет нечего и он сам посадит своего бога на трон. Чонгук целует шею жадно, но не грубо. Спускается к манящии ключицам и позволяет себе вольность укусить за косточку. Юнги тут же отдается тихим мычанием и сжимает плечо старшего. Чон старается словить каждую деталь на лице, эмоцию Мина, запомнить все и растянуть эту ночь как можно дольше. Почему-то так необычно видеть на вечно самодовольном лице младшего тень стеснения, а под руками тот податлив и послушен. Чонгук теряет от этого рассудок не меньше. Под тихие вдохи омеги Чон покрывает грудную клетку поцелуями, а та вздымается от напряжённого дыхания. Почему-то внутри до сих пор не угасает желание поцеловать, будто только во время поцелуя с ним Чонгук начинает дышать. А до этого задыхается, мучается в бесцветном мире без сладких губ; захлёбывается в муках, что так на чувства собственные схожи. Альфа приподнимается втягивает Мина в поцелуй. На этот раз младший начинает отвечать более смело и сам. Сминает губы старшего, тянется ближе и кусается в поцелуй. Чонгук даже не удивляется, что как только тот становится увереннее, так тут же пытается показать свое превосходство. Но старший вопреки всем ожиданиями Юнги, осторожно сжимает небольшой сосок в пальцах. Мин прогибается в спине и сжимает коленями бедра парня, теряясь в невиданных до этого момента ощущениях. По телу пробегают мурашки и принц вновь мягчает, вновь покорным становится. Чонгук отстраняется, пусть и знает, что за эту ночь ещё не один раз вернётся к этим уже до невозможности любимым губам. Он опускается и накрывает губами набухший от прикосновений сосок. Начинает играть с бусинкой языком и ловит тихий стон где-то у себя над головой. Почему-то ещё никогда для альфы не было так приятно ласкать кого-то и прикасаться. Все, что было до этого словно было лишь способом расслабиться и отпустить собственную темную сторону в пляс. Он ни лиц, ни имён не запоминал даже. А здесь хочется видеть перед собой лишь одно лицо, хочется ловить каждый вздох и выдох, каждый стон и каждое неумелое касание. Хочется все это себе в сознании сохранить, словно в свитке запечатлеть. Старший посасывает сосок между губ, а пальцем гладит второй. Юнги откидывает голову на подушку и поджимает губы. Рука будто сама тянется к каштановым волосам и младший тонет между прядей пальцами. Слабо сжимает их и ёрзает под альфой от желания получить большее. Чон спускается губами от груди к плоскому животу и целует его с тихими звуками поцелуев в комнате. Юнги втягивает живот от щекотки и приподнимает уголки губ в улыбке, что не скрывается от глаз альфы. Наверное, это единственный раз, когда Чонгук видит улыбку младшего. Не высокомерную, не фальшивую, не горькую и не коварную. Просто улыбку радости, и от этого необычайно тепло становится. Он бы наверное, шутом дворцовым стал, лишь бы ещё раз такую улыбку увидеть. Он заглядывает в кофейные глаза омеги, будто все ещё ждёт, что тот откажется, остановит это безумство являющейся самым высоким наслаждением и самой страшной пыткой. Но тот смотрит в ответ, а во взгляде ни капли протеста, ни капли безразличия, только что-то такое же теплое, что и внутри самого Чонгука есть. Старший цепляет пальцами края свободных штанов принца и тянет вниз. Дотрагивается рукой до браслета на щиколотке и откидывает одежду в сторону. А перед ним божество лежит. Юнги стеснительно сводит колени вместе, поджимает губы и кажется ещё больше краснеет. Чон кладет ладони на колени юноши, поглаживает недолго и плавно разводит их в стороны. Задыхается кажется. Потому что перед глазами возбуждённый член младшего, прижатый к животу и колечко мышц, из которого капает смазка. Это что-то за гранью. Хотя бы потому что ещё ни разу он не видел чего-то настолько милого и порочного одновременно. Хотя бы потому что за один только взгляд в сторону обнаженного принца можно лишиться головы. Руки плавно скользят вниз по бёдрам, наслаждаются мягкостью кожи под собой. Чон удобнее берет младшего под бедрами и тянет к себе, что Юнги скользит по простыням вниз. Издает тихий писк, будто понимает теперь, что точно никуда не убежит, а старший довольно усмехается. Жрец стягивает через голову с себя рубаху и отправляет ее куда-то на пол к вещам омеги. Мин скользит взглядом по крепким мышцам, что до этого скрывала мешковатая одежда. Завороженно смотрит, как они перекатываются, переходит к подтянутому торсу и поджимает губы. Юнги робко протягивает руку, словно к огню и дотрагивается до кожи старшего пальцами так аккуратно, будто боится обжечься. Бледная кожа так контрастно различается с загаром Чона. Мин водит пальцами по телу, по крепкой груди альфы и вниз к торсу. Очерчивает изгибы, словно изучает, гладит подушечками пальцев, а после и всю ладонь прикладывает. Ощущает жар, исходящий от тела Чонгука и вновь проводит ладонью вверх. Старший ее перехватывает за запястье, что младший даже дёргается от неожиданности. Но Чон лишь руку чужую к себе притягивает, покрывает поцелуями запястье и внутреннюю сторону руки. Заглядывает в глаза омеги, что одновременно и взволнованны, и темны от возбуждения. Юнги нежно кладет ладонь на щеку альфы и несколько секунд просто зависает в этих взглядах друг к другу. Эта странная минута изучения друг друга, словно все вещи на места ставит. У Чонгука наконец в свитках слова понятные и все они отчего-то о любви говорят. А у Юнги внутри почему-то пропадает вечное желание поспорить, грубо ответить и расстроить, оно почему-то желанием прикасаться и слушаться заменяется. Чон осматривается в комнате, пусть это и не особо удобно из-за ткани, закрывающей постель. Замечает небольшой столик с различными бутылками и аккуратно встаёт с кровати, что рука омеги соскальзывает по щеке. Чонгук подходит к столику и рассматривает все стеклянные баночки. Открывает некоторые, нюхает и так до тех пор, пока не находит эфирное масло. Забирает его с собой и возвращаться на кровать. Старший выливает масло себе на руку и наклоняется над младшим. Юнги тихо выдыхает от напряжения, но альфа успокаивающе гладит по бедру. Чонгук приставляет палец к колечку мышц и аккуратно вводит его внутрь под мычание младшего. Даёт тому привыкнуть пару секунд и начинает медленно двигать пальцем. Он никогда не пытался быть с кем-то нежным или трепетным. Уж тем более не любил девственников, морочиться с ними. Все это время Чон использовал постель как способ спустить пар и злость, вызванную Мин Юнги. Но как только в постели оказался тот самый Мин Юнги, который девственник, отношение радикально меняется. Чонгук хочет дарить ласку в ответ на то, как младший перед ним раскрывается. Не только внешне оголяется, но и душу показывает. Самому тяжело, кажется, что это самая страшная пытка просто не сорваться, но он готов держатся, лишь бы не отпугнуть от себя принца. К одному пальцу осторожно добавляется второй, а Мин сжимает в руках простыни и поджимает пальцы на ногах. Альфа прикасается губами к внутренней стороне бедра младшего, покрывает мокрыми поцелуями и всячески отвлекает от неприятных ощущений. Юнги же тает под ним, словно масло под палящим солнцем. Тихо мычит и кажется сам готов молитвы читать, лишь бы Чонгук не прекращал над ним так издеваться, будто роли поменялись. Мин нетерпеливо ёрзает и сладко мычит, что старший добавляет третий палец. Двигает рукой, пока мягкий аромат меда все сильнее оседает в лёгких, что альфа морщится от собственного члена, который неприятно упирается в ткань одежды. Чонгук позволяет себе укусить омегу за бедро, а Юнги вздрагивает. Довольно улыбнувшись, Чон проводит языком по укусу, втягивает нежную кожу и посасывает ее. Оставляет на внутренней стороне бедра яркую метку, всё-таки не оставляя принца без следов этой ночи на теле. Растягивает тугие стенки, гладит по ним подушечками пальцев и слышит тихие стоны над своей головой. Эта мелодия с никакой более не сравнится, потому что Чонгук под ней тонет. Он словно действительно раб, словно готов костями лечь, лишь бы быть кем-то важным для своего любимого принца. А эти чувства настолько безумны, что Чон ими дышит, ими и живёт и лишь они одни ведут его дальше. Старший аккуратно вынимает пальцы, а от них тянутся тонкие ниточки смазки, который после обрываются. Цепи, сдерживающие монстра внутри Чонгука точно так же обрываются и с громким лязгом падают на пол. Он снимает с себя остатки одежды, тяжело выдыхая от блаженного чувства свободы. Юнги проигрывает в битве с любопытством и опускает глаза. Тут же вспыхивает смущением и поджимает губы нервно. Чон все за каждую деталь на очаровательном лице хватается, впитывает в себя. Наклоняется ближе и целует с напором, настойчиво вторгается между губ и сразу сплетается языками. Младший стонет сладко в поцелуй и сцепляет руки за затылком альфы. Юнги поцелуем этим дышит, упивается до этого неизвестными эмоциями. Они словно волны топят его и как-то только он выныривает, как накатывает ещё более сильная волна, а он и не против. Принц этим чувствами отдается, Чонгуку отдается. Тот отстраняется и аккуратно входит в омегу. Постепенно и медленно, гладит по бедру и наблюдает за младшим. Мин хмурится, закусывает нижнюю губу, справляется с неудобством и привыкает. Юноша тянется ближе сам, что удивляет старшего. Тянется к шее и сам целует, сам льнет ближе. Мягкими губами блуждает по шее и кадыку, а Чонгук теряет голову. Он начинает двигаться, стараясь не сорваться на грубые толчки, но омега вновь словно его изводит, словно проверяет на прочность. Чон как и всегда эту игру принимает, начинает двигаться более свободно. Младший стонет куда-то ему в ключицы, проводит ладонями по шрамам от плети на спине, царапает ногтями плечи, оставляя красные полосы на коже. Чонгук тихо рычит от царапин и делает грубый толчок, который выбивает из омеги стон. Кажется, словно он забыл, кто под ним лежит. Юнги играть не перестает даже сейчас. Даже сейчас характер показывает, гордость прирожденную и коготки выпускает. Старший даже не удивляется, у него самого от этого огонь внутри все сильнее разгорается, а толчки все быстрее. Мин закидывает ноги тому на поясницу, следует интуиции, которая ведёт его ещё совсем неопытного. Он повторяет действия, которые делал Чон, иногда сам что-то придумывает и наслаждается чужим тяжёлым дыханием. Жар тела напротив обжигает, словно солнце в пустыне. Высушивает младшего как последнюю каплю воды. Омега слабо кусает старшего за плечо и в ответ получает звонкий шлепок по ягодице. Морщится, чувствуя как кожа пылает, жжёт, но это так привлекательно сводит с ума. По комнате разносятся звонкие шлепки кожи о кожу. Они смешиваются со стонами омеги, который прогибается в спине от прикосновений. Хочется быть настолько близко, насколько возможно. Прижиматься, гладить, кусаться и целоваться. Любовь проявлять так, как никогда раньше. Хочется не словами как обычно, не горькими замечаниями. Хочется навстречу двигаться, дарить собственное тепло и делиться чувствами. Это страшно необычно, страшно открываться, страшно доверять, но Юнги доверяет. Потому что если бы Чонгук ненавидел, он бы сказал в глаза. Если бы не желал, не прикоснулся. Если бы было всё равно, не пошел бы следом. Ему безумно нравится то, что Чонгук не льстит в лицо. Ему нет смысла захлёбываться в восхвалениях и почестях. Но сейчас он смотрит в темные зрачки Чона и видит то же самое восхваление, но он совершенно другое. Оно чистое. Омега протяжно мычит от ещё одного шлепка, который оседает на бедре. Чон выходит из него под недовольный взгляд младшего. Кусает омегу за нижнюю губу и аккуратно переворачивает того на живот. Мин не особо понимает, но слушается. Чонгук приподнимает его бедра, ставя младшего на колени. Ладонями скользит по спине, заставляя прогнуться и осесть на подушку грудью. Альфа сжимает в руках упругие ягодицы, разводит их в стороны и наблюдает за колечком мышц, которое пульсирует от возбуждения. Собственное дыхание тяжелое, сбивается и ускоряется. Чонгук хочет растянуть каждый момент, продлить его, насколько это возможно. Но терпение ни к черту, оно давит на виски и рвется наружу зверем диким. Чон входит вновь и сразу срывается на грубые и быстрые толчки. Придерживает младшего к себе за бедра и вбивается в податливое тело. Юнги захлёбывается в стонах, сжимает подушку, утыкается лицом в простынь, чтобы хоть как-то крики заглушить. Чонгук мстит. Мстит за все те года, когда младший казался кем-то недостижимым. За все выходки, за шрамы на спине, за всё. Упивается чужими стонами и шлёпает по ягодицам. У них от ненависти к любви один шаг и один взгляд. У них от ласки к грубости пара минут. У них от смерти к жизни одно утро. У них между ними то сутки пути по палящей пустыне, то песчинке негде между телами проскользнуть. Потому что им одного чувства мало. Они всю палитру используют и ярко-красная страсть брызгами падает на остальные краски. Старший замедляется, когда чувствует под собой дрожь омеги и протяжный сладкий стон. Притягивает того за бедра и грубо насаживает на свой член, жёсткими движениями. Юнги содрогается в оргазме, что даже бедра дрожат, чуть ли не подкашиваются, но альфа крепко держит. Мин тяжело дышит, срываясь на стоны и царапает ногтями подушку. Чонгук двигается плавно, словно даёт передохнуть и отдышаться, а после грубо берет омегу за волосы и тянет на себя. Принц прогибается в спине, через открытые губы дышит и стискивает зубы, когда Чон возобновляет быстрый темп толчков. Чонгук целует в шею, водит по плечу носом и так нежно, что это отчётливо контрастирует с глубокими и грубыми движениями. Младший закатывает глаза в удовлетворении, изламывает брови, пока внутри что-то в районе грудной клетки сжимается. Чон хрипло стонет, не выдерживает и кусает омегу за затылок. Вкус чужой сладкий крови ослепляет, будоражит, что кажется, будто все вены на руках и шее, которые и так набухли от напряжения, полопаются. Он резко выходит из младшего и кончает на поясницу. Потирается членом между ягодиц, пока из головки капает белесая сперма. Капли попадают прямо в ямки на пояснице и Чонгук шипит от накатившего удовлетворения. Он отпускает младшего и укладывает его на постель. У Юнги глаза закрыты и тот дышит тяжело, все ещё стараясь прийти в себя. Чон улыбается краем губ, наслаждаясь видом родного лица. Тянется к тому и нежно целует в губы, мягко сминает их. Проводит кончиком языка и плавно посасывает. Рукой находит ладонь омеги и переплетает пальцы, прижимая к кровати. Чонгук отстраняется с тихим чмоком и прижимается лбом о лоб омеги. Вместе с ним словно дышать учится. — Если после этого ты уйдешь, — Мин тяжело сглатывает и продолжает говорить. — Если после этого ты перестанешь смотреть только на меня. Если прекратишь каждую секунду своей жизни думать обо мне. Если бросишь одного. Если хотя бы раз отвернешься — я казню тебя. — Клянусь, — тихо смеётся Чонгук и мягко целует младшего в лоб.