друг

— Ты ужасен в танцах, Ким Ёуль-хен! — и заливистый басовитый смех. — Я просил тебя натаскать меня, а не насмехаться, Сок Хансон. — Понимаешь, хен, мой талант в танцах — это лишь природный дар. Я не могу так просто рассказать тебе, что делать, чтобы двигаться верно. — Хансон нарочито печатает шаг и делает умное лицо, сложив руки за спиной. Кончик тренировочного меча легонько стукает по пяткам сапог. –Ты пластичен, хен, но твои движения недостаточно выверены и точны. Ты будто кукла на веревочках: совсем не чувствуешь танец! — Говори по существу, ребенок. Или хотя бы покажи помедленнее. — Старикан! Хансон смеется до ломоты в скулах, растягивает губы и шлепает себя ладонью по бедру. Смех даже чуточку не походит на настоящий, но Ёуль никогда этого не признает. Лучше пусть этот донсэн смеется натянуто и неестественно, чем плачет, закопавшись в платяной шкаф. Плакать он умеет явно лучше, чем хохотать. Знает, как нужно дышать, чтобы слезы не потекли раньше времени. Знает, что из-за сдерживаемых рыданий колет в носу и знает, с какой силой вгрызаться в ладонь, чтобы заглушить всхлипы. Натренировался. В родительском доме рыдать было нельзя, — он не девчонка и не размазня. В доме хваранов рыдать было стыдно, — он будущий чиновник и воин. Так и повелось: на красные глаза, и искусанные губы Хансона внимания не обращает никто. Сам Хансон, стыдливо пряча платки, скрывается из виду сразу же, как только перестает быть нужным. Раньше Ёуль, к своему стыду, так же, как и остальные, не заботился об этом мальце. Был занят собственными делами. Его происхождение не было безукоризненным, семья доставляла проблемы, а интересы заставляли людей непонимающе и отстраненно хмурить брови. Ёуль получил отличное образование, но никогда не был прилежным учеником. Не отличался в искусстве боя, как Чидви, не был талантливым танцором, как Хансон и Сухо, не обладал упорством Банрю и уж точно не был эталоном храбрости, сдержанности и порядочности. В немногом за свою недолгую жизнь Ёуль поднаторел: в острых кокетливых речах да в мягких грациозных манерах. Его часто называли женственным. За лёгкий шаг, за прилизанную прическу: волосок к волоску. За густые ресницы, за излишне плавные жесты и привычку таскать в рукаве веер. За голос, за взгляд, за дыхание. За все его существо. Кто-то желчью плевался вслед, кто-то томно вздыхал, бросая страстные взгляды… Ёуль всегда оставался бесстрастен. Не снимая легкой улыбки с губ, не изменяя себе, он неспешно прогуливался по избитой брусчатке и оставлял далеко позади всех, чье мнение давно перестало его интересовать. — Ну же, хен, сосредоточься! Звонкий голос вырывает из пелены раздумий и заставляет вздрогнуть. Хансон обиженно выпячивает нижнюю губу и исподлобья смотрит на хена, погруженного в свои мысли. — Если не хочешь тренироваться, так и скажи. Мы давно могли бы пойти в библиотеку и почитать там. — Давай будем честными, Хансон, читаю в библиотеке только я. Ты лишь делаешь вид. — Ёуль мягко улыбается и наконец фокусирует хитрый взгляд на лице напротив. — Ложь! Я читал! Читал все это время! — Хансон не может долго устоять на месте, поэтому раздраженно плюхается на ступени и перебирает пряди ломких волос. — И что же, позволь спросить, нового ты узнал об учении Дао Дэ Цзина? — Ёуль садится рядом и расправляет подол тренировочного ханбока. Хансон закатывает глаза и прикрывает ладонями уши. — Ты похож на колосок, хен. — Что? Это комплимент вообще? — Ёуль поднимает удивленный взгляд и выпрямляет спину. — Если ты хотел сделать комплимент моей изящности, это не лучшая формулировка. — Нет, хен, это все из-за того, что ты нудный и старый. Нудные люди — они как колоски на бескрайнем жизненном поле. Колются куда-то в бок и зудят. Ты тоже зудишь. Тест об учении Дао Дэ Цзина я провалил и ты об этом прекрасно знаешь. Так к чему читать его снова? Он пишет так, словно за каждое завуалированное слово ему платят золотой. Ёуль сокрушенно качает головой. Пусть прилежание не его конек, но он хотя бы осознает свою ответственность. Младший же своей беспечностью и нежеланием учиться переплевывает все понятия Ёуля о разгильдяйстве. Хансон не глуп и уж тем более не невежественен. Он был воспитан в строгости. Дедушка и брат вдалбливали в него знания и манеры силой. В таких условиях невозможно было вырасти глупым человеком. Хансон нестандартно мыслит, только и всего. Может часами любоваться мокрым снегом, сидя на уединенном пригорке и обрастая прилипшими белыми хлопьями, но считает пыткой трехчасовые лекции наставника Вихва о красноречии и ораторском искусстве. Стесняется говорить много и громко на занятиях, но с близкими забывает обо всех переживаниях и басит на всю округу, хохоча так заливисто, что птички срываются с вишневых веток, улетая от этого сумасшедшего куда подальше. Вот только близких этих у него почти нет. Брат, искренне любимый и любящий, но неотесанный и жесткий. Сону, неумеха-кумир, что не желал убираться из головы, да, вот, Ёуль. Обычный Ёуль. Ёуль заносчивый и вездесущий. Он был везде и знал все. Щедро делился сплетнями и прикрывал широким рукавом пунцовеющие Хансоновы щеки, отгоняя от него жестоких рыночных шутников. Ёуль защитник и… Друг? Слово друг звучало по-новому. Хансону нравилось, как оно ощущается на губах. Друг. 친구. Ч-и-н-г-у. Спокойное, уверенное слово. Два слога. Язык не бьется о зубы, а пропускает немного воздуха и ласкает небо. Друг. Сону Хансону другом не был. Наставник, старший и уважаемый хенним, который не гонит, а выслушивает и поглаживает по голове. От него веет властью и силой. Он бестолковый, но храбрый. Такой, каким Хансона хотели бы видеть родные. Такой, каким Хансону никогда не стать. Ёуль же — неожиданный сообщник. Его Хансон тоже не мог не уважать, но также доверял безукоризненно. С ним можно было забыть о высокопарных речах и расслабиться. Отпустить себя и брызгаться водой во время стирки. Получать по лбу сложенным веером и точно знать, что друг не злится. Не стыдится и не шутит зло. Друг поддерживает и обволакивает теплом. Накидывает на влажные плечи полотенце, поправляет налобную повязку, стирает пот с кончика носа. Хансон предпочитает не думать, насколько приемлема их близость. Он не знает, как правильно общаться с чужими и не умеет выстраивать границы. Ёуль, знаток в дамских уловках, не сдерживает свои порывы заботы о младшем. Заключает в теплые неловкие объятия одинокими вечерами в библиотеке, украдкой касается губами горячей макушки во время тренировки на солнцепеке. Ёуль Хансону братом не стал. Он стал чем-то гораздо большим, чем Сону, чем Дансэ и дедушка. Он стал значимее и дороже. Стал роднее. И Ёулю бы узнать об этом. Сжать зубы, чтобы не выпалить что-то глупое, схватить младшего за тонкую руку, притянуть к себе и спрятать тихий пораженный всхлип в его плече. Ёулю бы узнать об этом. И Хансона бы никто и никогда больше не тронул. У него появился бы защитник ревностный и яростный. Ёулю бы узнать. Хоть слово бы услышать из тонких бескровных уст. Ёулю бы хватило трепета мягких ресниц и румянца на острых скулах. Вот только мертвые не краснеют.