двое не спят

Марко кажется, что пространство вокруг него сжимается и падает на его плечи. Он судорожно оглядывается, пытаясь убедиться, что на деле в графитовой темноте за его спиной никого нет. Марко усмехается, а после срывается на истерический хохот. Десять лет — нешуточная закалка. Он больше не убивается неделями, не вгрызается в сознание вопросами о том, в чём он виноват и что недоделал, не впадает в злое уныние. Марко привык — к досадному металлическому привкусу серебра, к будничному прощанию с друзьями, каждый из которых рано или поздно уходит туда, где есть шансы на что-то большее, чем роль картонной декорации в пьесе, концовка которой давно написана и просто отыгрывается на бис из раза в раз. Марко каждый раз, будто зарекаясь с нового понедельника перестать есть картошку фри и наггетсы, по привычке твердит всем вокруг и себе, что в следующем сезоне всё обязательно получится — ошибки будут несомненно учтены и проработаны. Но понедельники и следующие сезоны едва ли надёжные союзники. Они же потом всегда заканчиваются такими вечерами без света и размякшей от масляных пятен картонной коробочкой, остывшей по пути из авто-окошка фастфуда. Марко всё равно преследует сковывающее чувство, что за его плечами кто-то есть. Он больше не оборачивается — привык и знает, что это пройдёт. Сразу, как рассветёт или когда приедет Роберт, хотя чёрт знает, что из этого сегодня случится раньше. Роберт обязательно напишет сообщение, что будет через пару минут, а потом откроет своим ключом и с улыбкой спросит: «Ты что, стоял здесь всё это время?», увидев Марко в прихожей. Марко рассмеётся, но не потому, что смешно. Он сам, когда приезжает, всегда идёт по лестнице пешком, а поднявшись на шестой этаж костяшками проходится спешной дробью по металлу двери. Роберт всегда ворчит, поворачивая замок изнутри — что-то в духе: «Ну вот есть же у него свой комплект ключей, опять забыл, что ли? Звонок есть, в конце концов, зачем так тарабанить, сейчас ещё соседка высунется…». Марко знает, что Роберт приедет уставший и довольный. «Тарелка» уже давно не вызывает у него эйфории — это так же очевидно, как и то, что он будет лучшим бомбардиром сезона. Победы и успехи теперь лишь полируют его эго, заставляют ухмыльнуться и задают непростую задачку — как же лучше расположить обновлённую композицию из железок на кровати? Марко знает правило — если хочешь лежать в одной постели с Робертом Левандовски, то придётся мириться и с его трофеями в ней. И Марко не злиться, не завидует, не считает Роберта конченым нарциссом. Марко лучше всех знает, что Роберт делает это не ради славы или денег и видит то, как ему давно стало скучно быть первой фамилией в списке рекордов. Как только Роберт войдёт в квартиру, то сразу поцелует его в лоб и, расшнуровывая кроссовки, будет без пауз тараторить о том, как они с ребятами отметили чемпионство, как он был рад увидеться со Швайни, как Томас в раздевалке продолжал обливать всех пивом и как они всей командой фоткали Леона. Марко, как всегда, будет улыбаться одной стороной губ и смотреть из-под ресниц, до единой различимой на просвет смущённого рассветного солнца. Марко будет заслушиваться его увлечённой интонацией, с которой он всегда что-то рассказывает ему и любоваться дрожащей сединкой в волосах. Роберт делиться всем этим потому, что знает, что Марко больше не злиться на него после поражений и неудачных игр. Не сбрасывает его руки; не закатывает демонстративно глаза; не блокирует в «Инстаграме», дабы не видеть счастливых чемпионских селфи; не мечется по гостиной, задевая мизинцем ножку дивана и не злится от этого больше; не громит «Баварию» в «Фифе», матерясь такими выражениями, от которых у Роберта, с его хулиганской юностью, ползёт к низу челюсть. В конце концов, Марко больше не устраивает жёсткий секс без единого поцелуя и слова, в котором тело Роберта становится крэш-комнатой. Марко лишь тише и спокойнее обычного. И без конца чешет лоб, закручивает узелки на шнурках домашних шорт и до крови грызёт заусенцы. Роберт знает, что Марко больно, Марко знает, что Роберту хорошо. И каждый из них готов дать столько процентов своего «больно» и «хорошо», сколько это по силам другому. Роберт приехал. Он обнимает Марко, приветственно трётся кончиком носа, а потом прижимается к его лбу своим. От Роберта пахнет выпитым шампанским и триумфом — тёплый виноград, заспиртованный в его «Томе Форде», хвойном геле для душа и мятной жвачке с жидкой начинкой. — Я вина купил. Пойдём? — тихо говорит Марко. — Я тебя очень люблю. Солнце в дуэте с поблёскивающим тюлем скрывает их двоих от того, что снаружи квадратного кухонного окна. Это утро никогда не попадёт в рилсы «Инстаграма» Бундеслиги, не станет поводом заголовка о великой дружбе, не разрушит образы приторных семьянинов, слепленных из мастики и водружённых на бесвкусно гигантский кремовый торт. Хорошо, что все лишь глазеют и снимают на видео, но не пробуют на вкус. Так никто не узнает, что бисквит внутри радужный. Роберт наливает два бокала белого полусухого — это потому, что он пьёт только сухие вина, а Марко по душе сладкие. Марко тянется к нему через стол и мурчит куда-то в скулу: «Поздравляю». Вино в послевкусии горчит грейпфрутом. Марко кидает в запотевший бокал горстку ягод. — Почти сангрия, — без задней мысли усмехается Роберт, а потом осекается, почувствовав моментально пронзившие его заледеневшие стрелы во взгляде Марко. — Марко, я не хочу сегодня про это. Ни про «Барсу», ни про классикер, ни про Аню, Скар, девочек, каминг-аут, политику, налоги… Ни про что не хочу. — Если честно, я тоже. Роберт отрывает кусочек пиццы (сегодня можно), вытаскивает маслины и передаёт Марко. Марко закручивает вокруг пальца петельку из неразрывно тягучей моцареллы. Роберт смеётся и тоже растягивает сыр от откусанного кусочка. Они болтают и смеются. В обществе друг друга они всегда попадают в вакуум, не пропускающий в себя ничего чужеродного. Как будто после пары первых свиданий они сохранили себя как в игре и теперь могут всегда вернуться на этот уровень. В нём всегда неважно, что вокруг — мюнхенская секретная квартира Роберта, чердак в доме родителей Марко, клубный автобус, ночной супермаркет на каком-то отшибе или десятки тысяч болельщиков. Марко включает их общий плейлист, чуть сползает на стуле и вытягивает ноги Роберту на колени. Роберт небрежно одной рукой делает ему массаж, а потом легко поглаживает пальцами икры, колени и бёдра — сначала туда, потом обратно. Внезапно Роберт наклоняется и целует Марко прямо в место заработанного сегодня ушиба. Потом живо расправляется и спешно делает глоток вина — чтобы сгладить смущение от собственного порыва. — Я сегодня сигарет купил. Так захотелось. Раз в год можно, — Марко скидывает ноги на пол. — Да не ходи никуда, кури прямо здесь, похер, — Роберт, как всегда, недоволен, но слишком хочет увидеть затягивающегося Марко. Марко всегда курит по-детски, как мальчишка — быстро и прерывисто, будто бы кто-то прямо сейчас застукает его за этим постыдным занятием. А ешё после каждой затяжки он пытается стряхнуть пепел, не успевший образоваться, и нервно стучит по фильтру. Он не накуривается одной сигаретой и сразу цепляет из пачки следующую. Роберт знает, что если Марко тянет на табак, то его «больно» сегодня на грани болевого порога. Поэтому Роберт смолчал и лишь поставил для него чашку с водой в качестве пепельницы — они с друзьями в школьные годы так всегда делали, ещё в Польше. — Давай летом опять как-нибудь слетаем в Варшаву? — Леви, я надеялся на белые пески и голубой океан… — Ты у меня, конечно, не океан, но тоже… — Эй! — Марко заливается хохотом и шутливо бодает Роберта локтем. Марко курит третью, случайное воспроизведение включает джаз (Роберт надобавлял). Солнце настойчивей заливает кухню бронзой — оно как своеобразные песочные часы, понемногу забирающие миллилитры вина и каждую минуту нежного «вместе». Роберт стягивает с Марко футболку и вновь восхищается чуткостью его тела. Целует его табачно-малиновые тонкие губы. Марко прижимается к нему так сильно, как будто хочет перевести на себя ещё одну татуировку — что-то связанное с плечами Роберта. На необузданный секс сил уже нет, он отложен на завтра (вернее уже сегодня). Они лежат прямо на одеяле, друг напротив друга. Марко первым касается Роберта, движения ритмичные и плавные, будто его пальцы обтянуты сатином. Роберт сразу поддаётся навстречу и тоже начинает ласкать Марко. Он прогибается в спине и хрипло вдыхает. Они смотрят друг другу в глаза, лишь изредка прикрывая их от удовольствия. Им не нужно их закрывать, потому что всё то, что они зажмурившись представляют в постелях с жёнами или под струями душа, прямо сейчас перед ними. Марко раскусывает губу до крови и постоянно сдувает со лба падающую прядь чёлки. Роберт сходит с ума от этого. Марко стоит посреди комнаты, абсолютно голый, растрёпанный и раскрасневшейся после оргазма. Он жадными глотками пьёт минералку, стекающую тонкой струйкой по подбородку и шее. Рассвело. Потеплевшее и разыгравшееся утреннее солнце всегда было лучшим аксессуаром точёных изгибов Марко, его волос, вне зависимости от их цвета, и едва проступающих веснушек. Роберт абсолютно точно знает, что ничего в мире несравнимо с первозданной красотой этого изнеженного и залюбленного тела. В такие моменты Роберту было досадно, что он умеет лишь заколачивать по четыре десятка голов за сезон. Если бы только он умел рисовать или лепить… Марко стащил у Роберта какие-то жуткие синие боксеры в мелкий рисунок, которые были ему слегка велики. Не то, чтобы у него не было с собой комплекта чистого белья, просто Марко любил так делать. Они оба стоят у раковины и чистят зубы. Зубная щётка у Марко была здесь своя — с Дортмундом. И паста тоже только его. Детская, со вкусом бабл-гам. Только с Робертом серьёзность и мудрость Марко могла настолько уступать влюбляющему озорничеству. Марко закрыл в глаза и снова погрузился в темноту. Но она больше не пугала его так сильно, ведь он точно знал, что за его спиной есть Роберт. Обычно перед сном Марко всегда представлял, что они засыпают вместе или придумывал для них несуществующую счастливую жизнь в параллельной вселенной. Сейчас ничего представлять не нужно. Можно просто растянуться по простыни как разнежившийся кот и уснуть. Роберт смотрит на спящего Марко, пристроившегося на его руке и чуть слышно посапывающего. Рассматривает подрагивающие ресницы, пробивающуюся золотистую щетину, родинки на плечах. Роберт боится чего-то не запомнить, не записать на диск своей памяти. Роберт думает о том, что после чемпионства с Баварией снова всё равно приехал к Марко и сколько всего нужно было пройти, чтобы это трудное счастье вышло встретить его в прихожую, а не скинуло с себя его ладони под камерами. Роберт погружается в расплывчатую полудрёму и подтягивает к себе ближе Марко, от чего-то заплакавшего во сне.