Первый раз

Рассеянное солнечное золото медленно вплавлялось в мягкие бока пышных сливочных облаков. Янтарный свет догорающего заката брызгал в окно, подкрашивая желтыми бликами ворсинки карминового ковра, пухлые диванные быльца и плещущийся в бокале Гюнтера ирландский виски. За окном развернулась по-настоящему восхитительная июльская феерия: небо в кремовой позолоте, буйство по-летнему свежей зелени, рассыпчатое серебро на волнах. Вероятно, именно настолько захватывающие виды созерцал Рафаэль, прежде чем создавать свои эпохальные шедевры. Живописность побережья Кранца поражала любое воображение. - Не можешь сосредоточиться? – Байльшмидт иронично наклонил голову, и белые кудри его волос мягко качнулись, мазнув по скуле и шее. Александр прищурился и отставил на журнальный столик свой стакан. Вот уже почти целый час он ходил вокруг Гюнтера, словно охотничий пес обнаруживший петлю лисьего следа. Однако не было у этой петли ни начала, ни продолжения, и теперь Брагинский наматывал вокруг невозмутимого пруссака круг за кругом, украдкой бросая на него пронзительные взгляды темных блестящих глаз. - Я уже закончил. - Неужели? – Байльшмидт, расслабленно поведя плечами, взялся за очередную подшивку из сцепленных между собою скобой ходатайств. - Я могу ознакомиться? - Можешь, - процедил Александр. И Гюнтера откровенно позабавило то, как он выпятил вперед нижнюю челюсть, рассерженно скрипнув зубами. Русский явно приехал сюда не работать. Еще минут пятнадцать они провели в гнетущей тишине, нарушаемой разве что шелестом страниц меж холеных пальцев Байльшмидта и раздраженным сопением Александра. Россия так и не разделся по прибытии. Он продолжал бродить вдоль всего периметра малой гостиной в дорогом костюме тройке с алмазными запонками и галстуке за три сотни баксов, будто вот-вот ему могли сделать срочный звонок из Министерства, и тогда, хочешь не хочешь, придется вдевать ноги в лакированные черные туфли под стать костюму, мчаться на очередной светский раут, сыпать сухими улыбками и витиеватыми пиететами. Гюнтер же остался в полурасстегнутой шелковой рубашке, белизна которой могла соревноваться разве что с белизною его волос и клетчатых капри, а уличную обувь сменил на удобные домашние туфли с открытой пяткой. Брагинский остановился у Пруссии за спиной, взором вцепляясь в бледный изгиб его шеи, как вцепляются в зазевавшуюся добычу когти степного орла. Ласковое пламя заката заставляло тонкие завитки бесцветных волосков на линии роста волос мягко мерцать, отчего казалось, будто бы эта чудесная жилистая шея окружена маленьким серебристым облачком. Он уже даже представил, как впивается в нее зубами аккурат поверх выступающего позвонка и мееедленно, очень медленно сжимает челюсти до хруста… -…не совсем точная формулировка. Такое вообще есть в твоем земельном законодательстве? Байльшмидт обернулся так резко, что Александр не успел вовремя выдернуть себя в реальный мир из мира своих крамольных фантазий, а потому еще примерно секунды две тупо смотрел отсутствующим взглядом туда, где только что проступали под бледной кожей острые соблазнительные косточки. - Саша? - Да… я… - он быстро облизал губы и его взгляд снова стал осмысленным. – Что? Байльшмидт вдруг ухмыльнулся так снисходительно и понимающе, что сердце Брагинского невольно забилось в волнительном предвкушении, а внутренности затопило знакомым теплом. Однако виду он не подал от слова совсем. И даже когда Гюнтер, отложив все свои треклятые бумажки, взял его за руку и отвел наверх в собственную спальню, воспринял все происходящее с некоторым скепсисом. Тонкие пальцы резво пробежались по перламутровым пуговкам, и Александр невольно нахмурился, не до конца понимая правил игры и все еще ожидая подвоха. Но когда тонкий шелк плавно соскользнул с широких плеч его загадочно улыбающейся зазнобы, не выдержал и ехидно поинтересовался, неприятно скривив вдруг красивые яркие губы: - Что? Прям вот так запросто? Казалось, он совсем не торопился касаться своей одежды, несмотря на то, что был единственным в этой комнате, кто желал поскорее сорвать ее с себя еще буквально пару часов назад, когда они только переступили порог этого дома. Он вовсе не хотел все портить. Но неумолимо портил, повинуясь защитным механизмам у себя внутри. Ему все еще казалось, что никто из Им подобных не может любить или хотеть его добровольно, а все, что происходит – просто необходимый кому-то фарс. В это же время он понимал, что такие мысли – полная идиотия; он достаточно привлекателен, а Пруссия достаточно независим и явно неравнодушен к нему, но все в голове путалось, сплеталось в единый клубок, и нельзя было разобрать говорит ли с ним глас его разума или же взращенное внутри столетиями недоверие. - А ты рассчитывал на ужин при свечах и долгие чувственные прелюдии? – из-под густой кучерявой челки сверкнули холодной насмешкой немыслимо голубые глаза. – Я вроде бы не похож на жеманную барышню. Атмосфера тут же накалилась. Россия понимал, что преимущественно – по его вине. Поэтому охотно взялся за галстучный узел, тщетно пытаясь скрыть эту самую охоту снисходительной ленцой. Начало ему решительно не нравилось. Он ничего не мог поделать со своим скотским характером и гордыней, усиленно продолжая демонстрировать Пруссии одно сплошное чертово одолжение, в то время как в висках судорожно пульсировало: «Саня, ты совсем ебанулся?! Не ты ли две минуты назад глазами его пожирал и имел на всех горизонтальных и у всех вертикальных?! Прекрати этот ебаный фарс и веди себя, как тот, кто заслуживает секса с ним!». Россия прекрасно знал, каким Байльшмидт бывает отзывчивым и готовым идти на компромисс, но в данном контексте все резко вдруг превратилось в некий вызов, в пари «на слабо», одним махом похоронив под собою все трогательное и взаимное. Александр досадливо поморщился, наблюдая, как степенно и неторопливо раздевается Пруссия, сохраняя абсолютно непроницаемое выражение лица и стоя от него по другую сторону огромной тщательно застеленной постели. Ну, прямо осточертевшие друг другу за годы брака муж с женой перед выполнением супружеского долга! А потом вдруг вспомнил: они ведь и в самом деле муж и… муж. Однако, увы и ах, не только не успевшие опостылеть друг другу, но даже не познавшие еще ни нежности, ни страсти, ни упоительного восторга от взаимности или совместного вкушения чувственных наслаждений. Стянув со своей шеи податливую атласную змею, Брагинский торопливо сбросил к ногам пиджак и пересек комнату, хватая немало удивленного такой переменой в поведении Байльшмидта за костлявые запястья. Гюнтер коротко и серьезно заглянул в его искаженное внезапной решимостью все исправить лицо и заметно расслабился. Милостиво позволил подтянуть себя ближе, приобнять поперек спины и с влажным чмоканьем поцеловать в тщательно выбритый подбородок. Когда Александр с явным удовольствием огладил ладонями его узкие крепкие бедра и, смяв пальцами поджарые ягодицы, присосался к ямочке над выступающей тонкой ключицей, Пруссия окончательно оттаял, изгоняя из своего подернувшегося поволокой взгляда остатки прежней прохладцы. Наконец, все стало, как надо. Гюнтер стащил с него жилет и расстегнул его брюки, быстро спуская их до самых щиколоток, пока сам Александр занимался рубашечными манжетами. Когда с самой рубашкой тоже было покончено, он шагнул в направлении постели, попутно отшвыривая смятые брюки куда-то под радиатор. Они оба остались в одном белье. Брагинский еще и в носках, но сейчас это волновало его меньше всего. - Слушай, у меня нет резинок! – внезапно выпалил Гюнтер, вцепляясь в предплечья России двумя руками и с явным нежеланием предотвращая намечающийся поцелуй. - А смазка? Пруссия подошел к прикроватной тумбочке и выдвинул верхний ящик. - Смазка есть. Вот. Поверх нежно-голубого шелковистого покрывала шлепнулся прозрачный тюбик, наполненный синим гелем и россыпью мелких сверкающих пузырей. Лубрикант был распакован. Более того, им явно уже пользовались. И не раз. Брагинский почувствовал, как сердце неприятно кольнуло ледяным острием всколыхнувшееся в душе подозрение. - Ты купил смазку и не купил презервативы? – он выразительно выгнул бровь дугой. – Едва ли можно забыть резину, когда идешь за интим-товарами. Или обычно ее покупает тебе кто-то другой? Всего пару мгновений Байльшмидт недоуменно пялился на него, невинно хлопая бесцветными густыми ресницами, а потом вдруг искренне расхохотался. До этого румяное лицо Александра вдруг побелело от гнева, а на глаза упала нехорошая тень. Гюнтер, словно не замечая этого, повалился на мягкую прохладную перину поперек кровати, захлебываясь неожиданным приступом смеха. Но быстро успокоился, продолжая, однако, весело отфыркиваться, а потом вдруг стрельнул из-под спутанной челки на стоящего в стороне мужчину потемневшим влажным взглядом, полным такого блядского и жадного желания, что у Брагинского только лишь от него одного встал так, что в глазах мучительно потемнело. - Иди сюда, - Гюнтер призывно выгнул спину дугой, с нескрываемым наслаждением нежась на свежем шелке. Его длинная изящная рука ласково начертила на нежной ткани полукруг, рассекая узкой ладонью скользкие складки. Александр собрал в кулак всю свою силу воли, не смотря на то, что трахаться ему сейчас хотелось до фиолетовых кругов перед глазами. - Не пойду. Я задал вопрос. Пруссия снова рассмеялся, на этот раз звонко и коротко, жмурясь от удовольствия и подергивая плечами. Затем снова вскинул на Сашу горящие голубые глаза. - Точно не пойдешь? – он перевернулся на живот, опершись на локти, и свободно развел ноги в стороны, сгибая их в коленях и соединяя стопы. Россия задохнулся вмиг заполнившей все помещение собственной яростью. Он уже успел позабыть, что такое чистая, ничем не замутненная ревность. Успел позабыть омерзительное ощущение ее отравленного жала в уязвимой впадине солнечного сплетения. Ее болезненную пульсацию в пылающих жаром висках. И холод струящегося по венам яда, отравляющего не только тебя самого, но и того, кого ты так мучительно и невыносимо ревнуешь. - Пшел ты нахуй, Байльшмидт! – сжав зубы, прошипел Александр, стремительно разворачиваясь на пятках и намереваясь, не медля, отправиться в душ, чтобы смыть с себя ледяными струями слепящее возбуждение, которое в последнее время он испытывал особенно часто от одного лишь невинного прикосновения любимых бледных пальцев к плечу или от мимолетной улыбки. - А дрочишь ты на сухую? Или все же иногда облегчаешь себе процесс? – громко и без обиняков поинтересовался пруссак. И этот вопрос подействовал на Россию, как щелчок кнута здравомыслия. Он медленно оглянулся, все еще поглядывая на развалившегося в постели Гюнтера с растерянным недоверием, а тот продолжал стегать его трезвостью своих слов: - Не думал, каково это, просто хотеть заняться сексом с парнем, в которого ты влюблен и который тебя заводит, в то время как он, переступив порог твоей спальни, начинает вести себя, как клинический идиот? Александр встретился с ним глазами. Увидел затаившуюся на дне расширенного зрачка обиду и мысленно проклял себя примерно три тысячи раз. - А теперь ты либо идешь в постель и мы долго и с удовольствием трахаем друг друга, либо идешь туда, куда только что отправил меня. Ясный простой ультиматум. Строгий и ясный взор. Россия молча шагнул к нему, стягивая со взмокших ступней носки. Гюнтер удовлетворенно кивнул и сел на кровати, вытягивая перед собой длинные сильные ноги. Брагинский быстро, не мешкая и не сотрясая воздух понапрасну, забрался в роскошную постель, оседлал его и принялся покрывать бледное тело пруссака короткими поцелуями-укусами. Метить жаркими отпечатками своих пылающих ладоней. Гюнтер ни секунды не стал корчить из себя оскорбленную невинность (за что Александр был безмерно ему благодарен), он действительно просто хотел сделать с ним это, поэтому сразу же принялся отвечать на умелые прикосновения, пускающие по телу призрачный сладкий ток. Безудержно ласкаясь, они с протяжным единым стоном повалились в рассыпанные у изголовья подушки и русский, вынужденно оторвавшись от вожделенных губ, кратко изрек, задыхаясь от нетерпения и желания одновременно: - Обойдемся и без гондонов. Он рывком сдернул с расхристанного Гюнтера белье и уселся промеж его доверчиво расставленных ног, широко разведя собственные колени. Крышечка лубриканта сухо щелкнула, и прохладный благоухающий мятой гель шлепнулся на подставленные пальцы, подобно рыхлой неуклюжей гусенице. - Неплохо, - ухмыльнулся Брагинский, кивая на подрагивающий член партнера, который, вытянувшись по стойке смирно, то и дело касался хозяйского поджарого живота, образовав лужицу прозрачной смазки возле пупочной впадины. Размером он явно превосходил показатель «уверенного середнячка». - Неужели? – белесые брови выразительно изогнулись, будто подкрепляя вопрос. Байльшмидт дразнящим жестом пробежался пальцами вдоль всей длины, а затем сжал себя, тут же вскидываясь с коротким сдавленным стоном – холодный скользкий палец толкнулся в тело слишком резко и неожиданно. Горячие влажные бедра крепко вжались Александру в бока – рефлекторная попытка свести ноги. Брагинский пощекотал любовника под коленом свободной рукой. - Тшш, расслабься. Гюнтер повиновался. Дальше стало немного проще и в то же время немного больней. Байльшмидт привык к толкающемуся внутрь пальцу, но кожу все равно ощутимо саднило, благо Александр отвлекал его, жестко целуя бледную безволосую грудь и легонько покусывая соски. Растяжка заняла у них сравнительно много времени. Россия долго и с упоением имел его пальцами, постепенно доведя их количество до трех: разводил их внутри, сгибал, разгибал и прокручивал, ускорялся и замедлялся, останавливался, чтобы наклониться и втянуть едва переводящего дух немца в долгий и умопомрачительно глубокий засос. Когда они в очередной раз оторвались друг от друга с влажным до непристойности звуком, Гюнтер, судорожно слизнув с верхней губы выступившую испарину, нетерпеливо выдохнул, ерзая на сбившемся под лопатками в тугой ком покрывале: - Ну, давай уже… - Подожди. Саша в очередной раз сунул в него пальцы, изнывая от желания забить к чертовой матери на все свои предыдущие старания и просто уже вставить ему как следует. Однако собственное самолюбие не позволило так запросто сдаться, поэтому еще примерно с полминуты он ритмично толкался в пульсирующее от трения кольцо мышц, а затем перевернул кисть ладонью вниз, на пробу ткнувшись подушечками пальцев по направлению к позвоночнику. - Мммм оох?! – изумленно вскинулся Гюнтер, широко распахивая глаза. - Ну, наконец-то… - ворчливо выдохнул Брагинский, принимаясь мягко, но очень уверенно массировать выступающий бугорок. У него уже хрен знает сколько не было секса с мужчинами, поэтому такое «элементарное» дело, как найти у партнера простату с непривычки вызвало определенные затруднения. Они снова слились в поцелуе, стукаясь несколько раз зубами от того, что пруссак извивался под ним, словно раненная змея, посему Саша вынужден был бросить это занятие, опасаясь за целостность своего языка. - Ja! – Гюнтер подался грудью вперед, проезжаясь затылком по постели и упираясь в нее ладонями, совершенно немыслимо при этом выгнув локтевые суставы надломленными дугами. В теплом свете закатного солнца шея и живот его переливались от выступившей влаги, возле темного ореола соска блестела крупная капля пота, сорвавшаяся с подбородка Брагинского. - Достаточно, - зловеще прошептал Александр, в болезненном предвкушении сверкая своими черными, как две спелые маслины глазами. Он сдернул с себя белье, швырнув его в угол спальни с такой безотчетной агрессией, что опьяненный доселе неведомым ему наслаждением Гюнтер, сразу же протрезвел. Сильные руки схватили его за бедра так грубо и жестко, что Байльшмидт невольно охнул, хрипло и прерывисто вздохнув. К несчастью для него самого от этого звука у русского окончательно сорвало крышу, и он нетерпеливо толкнулся промеж его ягодиц своим членом практически до упора. Их единение было бесконечно далеко от того, что в книгах описывается чем-то вроде «сладострастного слияния двух жаждущих друг друга молодых тел». Последняя дрожь ускользающего блаженства вдруг схлынула, будто бы по щелчку, и острая боль сухо и сильно разорвалась внутри бесшумной хлопушкой. Байльшмидт напряженно вытаращился в потолок широко раскрытыми глазами, полными неподдельного ужаса, в немом страдании изогнув побледневшие губы подковкой. Он сжался вокруг пронзившего его по ощущениям так самого настоящего раскаленного полена столь судорожно и крепко, что Александр вынужден был повалиться лбом ему в грудь, тихо и неразборчиво матерясь. - Гюнтер... – Брагинский легонько встряхнул его за плечи, отчаянно жмурясь. – Гюнтер, мне тоже больно. Ты… ты должен расслабиться… - Не могу... - прошелестел в ответ Пруссия, по-прежнему кривя в одно мгновение ставшие почти бескровными губы. Он весь напрягся, как вздернутая промеж гитарных колок струна. Казалось, чуть тронь – зазвенит. Или порвется… - Думай о моих губах, - с придыханием процедил изнывающий от муки не меньше, чем он сам Россия и неловко тронул ими Гюнтера за ухом. - О руках… - скользнул узловатыми пальцами по ребрам, слегка пожимая их и спускаясь ладонями к низу живота. Затем обхватил его заметно опавший от потрясения член, с чувством размазывая по податливому стволу смазку. Ускорился, торопливо надрачивая и пылко припал языком к чувствительному местечку на шее. Где-то из глубины души, затапливая нутро вязким противным стыдом, волной набежала вина. Зачем он вот так сразу полез на него? Знает же, что параметры его дорогого дружка весьма далеки от стандартных. Видел же (и не раз), насколько болезненные ощущения это может доставить, если быть с партнером таким вот бесцеремонным. «Иногда бывает просто невозможно сдержаться. А с ним так тем более…» - жалобно забормотал в сознании собственный голос. Но тут другой, более резкий и громкий решительно возразил ему: «Ты не кобель на случке и не пятнадцатилетка – девственник! К твоим-то годам уже пора научиться сдерживаться!» Гюнтер, слегка успокоенный его стараниями, наконец, тихонько вздохнул, и острое жжение промеж ног неожиданно сменилось приятно ноющим жаром. Брагинский поднял голову, как гончая, почуявшая добычу. Раскрасневшийся Пруссия сбивчиво выдыхал через рот. Губы его слегка приоткрылись, в сухих, но поблескивающих глазах вновь тлело робкое возбуждение. Он податливо обмяк, протягивая к Александру руки и поглаживая дрожащими пальцами его мокрые соленые предплечья. Вонзил в них короткие ноготки. Раз. Другой. Третий. - Ты как? Россия медленно запустил руку в белую пену его влажных кудрей. - Нормально, - дохнул ему в лицо зубной пастой Гюнтер, а потом вдруг неуместно весело хмыкнул. – А ты? - Я-аа? – вопросительно протянул Александр и его приоткрытый широкий рот вдруг изогнулся в некоем подобии игривой улыбки. – Лучше всех. Буйный шелк серебристых волос крупными кольцами зазмеился по длинным мозолистым пальцам. Гюнтеру нравилось, когда перебирали его волосы, поэтому второй, на этот раз действительно плавный и осторожный толчок он едва не проворонил, увлекшись приятными ощущениями, доставляемыми умелым массажем кожи головы. Брагинский всматривался в его лицо с сосредоточением ювелира, ограняющим бесценный алмаз. - Не хрупкий – не поломаешь, - сообщил ему окончательно пришедший в себя Байльшмидт в перерыве между более чем деликатными фрикциями. И внаглую пристроил свои призрачные лодыжки поверх бугрящихся мышцами плеч. Уже спустя пять или шесть минут они набрали до такой степени бешеный темп, что спинка кровати жалобно заколотила резными столбиками в стену, откалывая декоративную штукатурку. Брагинский трахал его с таким отупляющим остервением, что у Гюнтера от едва переносимого наслаждения перед глазами рождались и умирали вселенные. Россия, время от времени, наваливался на него сверху, впечатывая тяжеленным телом в постель и собственнически рыча. В спину русского неустанно вонзались ногти, а в бока пальцы, оставляя красные вспухшие борозды вдоль позвонков и лиловые кровоподтеки на ребрах, тогда как шею ему раз за разом метили ажурными полумесяцами злобные зубы. Брагинский в долгу не оставался, продолжая вжимать и вколачивать мечущегося Гюнтера в матрац. Иногда до того яростно, что у последнего чуть ли не кости трещали. Он больно хватал его за ломкие запястья и щиколотки, сжимая и скручивая под собой с такой легкостью, будто Байльшмидт был не взрослым сильным мужчиной больше метра восьмидесяти ростом, а шарнирной фарфоровой куколкой на веревочках. Под самый конец, когда Гюнтер уже практически ощутил, как его стремительно смывает зарождающимся где-то внизу живота оргазмом, он вдруг позволил себе неосторожность особенно сильно ткнуть кулаком сидящего промеж его призывно раскинутых ляжек Сашу в чувствительное подреберье. Брагинский вдруг вскинулся, яростно рыкнув сквозь зубы и, полыхнув в сторону Гюнтера смолянистым горящим взглядом, залепил ему такую сокрушительную пощечину, что голова бедного немца безвольно мотнулась в сторону, а искры из глаз едва не подожгли кровать. Пруссия сквозь паутину упавших на глаза волос уставился стеклянным взглядом в распахнутое окно. Россия, знатно охуев от самого себя, не торопясь, однако, пока останавливаться, в очередной раз двинул бедрами, завершая порывистое движение звонким шлепком. Сладкий феерверк блаженства разметавшийся колючими искрами внутри тела ослепил Гюнтера столь ярко, столь сильно, что он, хрипло надрывно каркнув, еще примерно секунд десять не видел перед собой абсолютно ничего, кроме рябящей и звенящей темноты и не до конца понимал, что вообще происходит. Александр еще примерно с полминуты неистово бился на нем и в нем, а потом, до скрипа стиснув челюсти, бурно окончил прямо внутрь, содрогаясь от удовольствия и задыхаясь при этом так, словно пробежал не один десяток миль. Истощенные, минуты две они лежали в душной ленивой тишине и шумно дышали. Потом Саша, с трудом оторвав ватное тело от насквозь пропитавшейся потом и сексом постели, поплелся из комнаты прочь. Затем он сосредоточенно хлопал дверьми холодильника, чем-то раскатисто невыносимо гремел, а Гюнтер все смотрел, смотрел, смотрел в раскрытое настежь окно, и ему было абсолютно на все плевать. Он коротко вздрогнул, когда левой скулы коснулось что-то мокрое и жутко холодное, с удивлением обнаруживая, как сильно она саднит. Гюнтер медленно повернул голову, нечитаемым взглядом уставившись на Брагинского. Русский сидел рядом, поджав под себя одну ногу и вытянув другую и внимательно на него смотрел. - Прости, - хрипло изрек он, прижимая к его лицу лед. – Я не хотел бить… так сильно… Точнее… Хотел… Он зарылся пятерней в свои восхитительные густые волосы, темные тяжелые локоны которых сбились в один гремучий комок над бледным высоким лбом. - …но не так. Я ударил, чтобы подзадорить, а не чтобы ударить. Понимаешь?... Байльмидт медленно и устало моргнул. - Не помню, чтобы я жаловался, - утомленно протянул он, с трудом ворочая во рту пересохшим языком. – Это, конечно, было немного слишком… Он помолчал, подбирая нужные слова. - Но я понял, что ты не собирался меня калечить, - искусанные губы его дрогнули в слабой улыбке. Тяжелый сосредоточенный взгляд русского слегка просветлел. Саша осторожно убрал с его лица спутанные волосы и на мгновение отнял от скулы примочку со льдом. На пунцовеющей от хлесткого удара коже медленно наливался чернотой уже оформившийся лиловый синяк. - Ты можешь не сдерживаться. Россия удивленно взглянул на него. - Я тоже не буду, - поспешно заверил его Гюнтер, обводя подушечками пальцев сиреневые пятна на Сашином подреберье. – Наверное, в этом вся прелесть секса с себе подобными… Можно отпустить самоконтроль. Надолго эти синяки все равно не останутся – регенерация не позволит. А простые смертные проносят на себе подобного рода «подарки» от недели и больше. С девушками так жестко вообще… нельзя. Он озадаченно потрогал все еще полыхающую щеку, морщась от боли, а затем окидывая Александра странным задумчивым взором. Тот продолжал держать на его лице холод. Некоторое время они пристально смотрели друг другу в глаза, будто гипнотизируя, а затем Брагинский медленно склонился над ним, коротко и сладко целуя припухшие губы, похожие на тонкий мазок ярко-розовой краски. - Было классно и… я люблю тебя, - бесхитростно сообщил ему Гюнтер. Александр аж замаслился весь от самодовольства. - Взаимно.