Соблазнение 80 lvl

      Уту бесит необходимость покупать лишние шмотки. После первой же стычки старые отправляются в мусор: кровь не отстирывается, дырищи огромные. Хоть голым сражайся, ей-богу. Может, и правда, комплект боевых боксеров по оптовой цене — то, что нужно каждому гулю? Во всяком случае, он уж точно не из тех, кто стесняется наготы. Было бы даже прикольно. Фантазии его прерывает пакет с мясом, который Ренджи кладёт на край стола, отвлекая от кропотливого процесса ручной покраски. — Вот, поешь. — Мертвечина не интересует, — Ута локтем спихивает унизительную подачку на пол, хотя от запаха кровь с шумом бьёт в уши. — Но ты голодный. — Поем, когда сам захочу. — Свежее, честно. — Да ну? Ута даже не отрывает взгляд от рабочего стола, голос такой же мягкий, как и всегда, но понятно — злится. Ренджи не просто так ведь таскает ему еду. Этот гад не хочет, чтобы Ута охотился, он против его образа жизни. А Ута не любит, когда его пытаются переделать. Никто не любит. Ренджи медлит, стоя над душой, и вынуждает, наконец, поднять на него чёрные глаза. — Ну, что? Нихуя ты не прочтёшь по этой непроницаемой роже. — Приходи сегодня, — несомненно, это олимпийское золото в соревновании на самый угрюмый тон. — Веселее, чувак, — копирует его голос Ута. — Приду.       Разумеется, Ута приходит. Как-никак, завтра атака на штаб CCG, и живыми они могут не выбраться. Упускать шанс в последний раз потрахаться — довольно глупо, даже такой зануда, как Йомо, это понимает. Открывает дверь своей тесной конуры и даже расщедривается на подобие улыбки. Ута в знак приветствия легко стукает его кулаком в грудь и, переступив порог, без лишних слов направляется в ванную. Пока он вспенивает шампунь в волосах, он вдруг думает, что, возможно, это его прощальный церемониальный душ здесь. Что, может, он больше и не увидит эту привычную шторку и эти дешёвые бутылочки с гелем. Страшно ему? Грустно? Нет. Ута ничего не чувствует. Жаловаться не на что: и так славно пожил. И если завтра его отправят в топку — ну, туда ему и дорога. Хотя, конечно, он сделает всё, что в его силах, чтобы там не оказаться. А Ренджи, что Ренджи? Пусть сам с собой разбирается. Горевать не в их стиле. Ута вытирается приготовленным для него полотенцем, и тело уже само знает, что будет дальше. Они никогда не целуются и никогда не обнимаются. Возбуждение приходит и так — достаточно понюхать друг друга. За обычным разговором Ренджи расстилает футон, потому что ни кровать, ни диван в эту насмешку над жильём, конечно, не влезли. Всё с тем же постным лицом надевает презерватив. Во время секса они обсуждают дела, прерываясь лишь на момент оргазма, потому что сложно формулировать мысль и кончать одновременно. Нет в их связи никакой романтики, никакой близости даже — только рутинная реализация естественных потребностей по обоюдному согласию. Взаимовыгодное сотрудничество. Душ-смазка-коленно-локтевая. Душ-смазка-повторить. Но сегодня почему-то цепочка событий меняется. Ута выходит из ванной с мокрыми волосами, на бёдрах только полотенце, а Ренджи всё ещё одет. — Что такое? — Ута бдительно окидывает комнату взглядом. Гуль всегда должен быть наготове. — Ничего. — Что-то не так? Йомо как-то неуютно-задумчиво глядит на него, отчего Ута начинает чувствовать себя не в своей тарелке, а он этого категорически не приемлет. Ренджи подходит вплотную и зачем-то кладёт руки ему на талию. — Ута, — произносит он голосом, по которому сразу ясно: все существующие уроки пикапа прошли мимо него. — Давай по-другому. За нарушение соглашений без предварительной договорённости можно и по морде схлопотать, но, похоже, Ренджи надеется, что пронесёт. Во всяком случае, нюхает Уту он вполне привычным движением. — Почему это? — недоверчиво интересуется тот. — Потому что, — Ренджи осекается. Потому что что? Потому что завтра нас, скорее всего, не станет? Потому что, по статистике, объятия продлевают жизнь и снижают процент депрессий, а ты, Ута, выглядишь пиздецки депрессивным? Потому что «я тебя люблю пиздец нахуй»? Что из этого бреда может быть применимо к их отношениям? Мама говорила, что в сложных ситуациях надо быть честным. — Завтра, возможно, последний день. Захотелось кого-то обнять, — пожимает плечом Ренджи и сразу поправляется, — не кого-то. Тебя. — Дичь какая-то. Ты здоров? Насколько это возможно для их вида вообще. Никто никогда не говорил Уте, что хочет его обнять, к таким ударам судьба его не готовила. Механический секс с Ренджи да прикосновения к клиентам на замерах — вот и весь его телесный контакт за последние годы. Так что эти убогие, неловкие переплетения, которые творятся прямо сейчас на глазах у изумлённой публики, откровенно вышибают у него почву из-под ног. И куда подевалась его привычная расслабленность? Кажется, он заразился от Ренджи Синдромом Деревянного Тела. Но Йомо неожиданно упорен в этой своей чудной прихоти. Последнее желание идущего на смерть бойца? Что ж, имеет место быть. Ута кладёт ему подбородок на плечо и притягивает Ренджи к себе, одной рукой за талию, другой — за лопатки. Голой спиной он чувствует на себе горячие ладони. Потом чуть поворачивает голову, упираясь взглядом в шею и ухо, и думает: он никогда не видел их так близко. Это плохой знак. Ренджи, меж тем, прижимает его всё сильнее, и Ута чувствует, как дыхание его углубляется и разгоняется сердце. По телу льётся тепло, дыхание Йомо мурашит шею. Приятно, оказывается. Не только где-то там, в районе полотенца, а всему телу — краснеющим щекам, груди, рукам и пальцам, лёгким и животу. Но только всё это подозрительно затянулось. — Секс-то будет? — нетерпеливо спрашивает Ута, дабы поскорее прекратить этот беспредел. — Да, — отзывается Ренджи и стягивает футболку.

***

      После операции в штабе CCG Ренджи появляется на пороге мастерской только неделю спустя. Оба они живы — пока. Значит, получили очередную отсрочку. Ута не поворачивается, незачем, запах Йомо он учуял ещё с улицы. Пусть не думает, что его тут прямо так и ждут. Вместе с Ренджи в мастерскую вваливаются все воспоминания о той нелепой ночи недельной давности. О неуместных, но засевших в памяти нежностях, достойных разве что человеческих школьников, а не двух взрослых гулей. Йомо вечно подходит вплотную и встаёт за спиной. Что за привычка? — Не стой над душой, — бурчит Ута, продолжая делать маленькие стежки иголкой, сшивая кожаные детали. — Я тоже рад тебя видеть. — Я такого не говорил. Ренджи делает пару кругов туда-сюда, и Ута спиной ощущает некоторое смятение в пространстве. Что-то ему надо, с чего бы иначе он припёрся? Наконец, Йомо останавливается, глядя на образцы, что висят на стене, будто не видел их сто раз до этого, и хмуро произносит: — Сними с меня мерки. Это неожиданно. — Ты хочешь новую маску? — удивляется, повернувшись, Ута, и его профессиональное самолюбие слегка уязвлено. — А чем это старая не угодила? — Я не сказал, что нужна маска. Сними мерки. — А… — понимание медленно начинает доползать. — Хорошо. Ладно. Садись, — он делает жест рукой в сторону стула. Сдёрнув с запястья резинку, Ута собирает волосы в хвост и выуживает с заваленного стола свой потрёпанный сантиметр. Дело не в маске. Подкатившись к Ренджи на крутящейся табуретке и осмотрев его фигуру целиком, он встаёт. Начинается ритуал. — Как зовут? — Ренджи Йомо. Ута оборачивает сантиметр вокруг его головы и, зажав пальцем, записывает цифры карандашом в блокнот. — Сколько лет? — Тридцать три. Конец ленты Ута прижимает к темечку Ренджи и разглаживает её, скользя по виску, вдоль щеки к подбородку. Йомо вздыхает. — Что вздыхаем? — делая пометки, продолжает Ута. — Приятно. Скептический взгляд сканирует лицо Ренджи, после чего начинается измерение лба и носа. — Особые пристрастия? Кинки? Фетиши? Ренджи молчит, глядя Уте в грудь, не выше, и лицо это не выражает, мать его, ни-че-го. Наконец, он сглатывает и произносит: — Парни в татуировках и пирсинге. Чёрный лак, выбритые виски. Всякое такое. Ты в жизни своей никого не клеил, да, Ренджи? Что ты городишь? Ута старается не выдать своё не пойми откуда взявшееся волнение. — Ясно… — тянет он и отворачивается, чтобы что-то записать, лишь бы не спалить, что он вообще-то порядком растерян. — Мне нужно померить рот. Он прикладывает сантиметр к губам Ренджи. Почему это неловко? Тот смотрит на него снизу вверх своим фирменным сердитым взглядом. Бог флирта, что тут скажешь. Такого шоу стены мастерской не видывали давно. — Ещё один вопрос, — Ута опускает сантиметр, чувствуя дурацкую слабость в руках. — Зачем тебе мерки? Ренджи медлит с ответом, глядя куда-то вбок, потом зацепляется пальцем за карман его джинсов и подтягивает к себе. — Понятия не имею, — глухо отзывается он, упираясь лбом Уте в живот. Потом поднимает его майку и целует в пресс, до чертей целомудренно и неиспорченно. И от этого у Уты, у самого непробиваемого и бесчувственного Уты на земле, почему-то щиплет в носу. Он сам не знает, как это выходит, чисто из любопытства он запускает пальцы в волосы на затылке Ренджи. И в этом, оказывается, тоже есть определённое удовольствие. Глупо. Очень и очень глупо. Тебе ли не знать, Ута, чем чреваты привязанности в вашем случае. Но Ренджи поднимается и — контрольным — обнимает его, да так жгуче и отчаянно, что, пожалуй, Ута готов накинуть ему ещё несколько очков, как не самому безнадёжному варианту. Чёртов Ренджи Йомо, если после этого ты посмеешь сдохнуть в ближайшее время, я тебя из-под земли выкопаю и убью самолично ещё раз. — Так, и что это происходит? — неуверенно улыбается Ута, заглядывая ему в лицо. — Ну… — красноречие Ренджи достигает невиданных доселе высот. Он прислоняется лбом, трогает пальцем губы Уты, как бы спрашивая разрешения, потому что поинтересоваться заранее в данной ситуации вполне резонно — не ровен час, вылетишь через сломанную дверь с дырой в груди. Поцелуи — это, конечно, край. Хуже не придумать. Что дальше — ходить за ручку? Читать друг другу книжки на ночь? Не так Ута себе представлял отношения. Ладно: он вообще не представлял их, зачем ему. Но каким-то странным образом он стоит посреди своей мастерской, прижимаясь к Ренджи, и чувствует себя непоправимо пьяным. Маски смеются со стен: смотрите, кто-то влюбился! «Сожгу вас всех нахер», — думает Ута и, понимая, что скоро совсем одуреет от запаха Йомо, целует его раскалённым ртом. Дно пробито. Расходимся, дамы и господа. Ренджи берёт его лицо в свои ладони. И это, мать его, такой кайф.